• Автор: Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
• "Верный Трезор"
• Исполнитель: Александр Клюквин
• Тип: mp3, текст
• Продолжительность: 00:18:38
• Скачать и слушать online

Читать сказки Салтыкова-Щедрина: "Верный Трезор":

 Служил Трезорка сторожем  при  лабазе  московского  2-й  гильдии  купца

Воротилова и недреманным оком хозяйское добро сторожил. Никогда от  конуры

не отлучался; даже Живодерки, на которой лабаз стоял, настоящим образом не

видал: с утра до вечера так на цепи и скачет, так  и  заливается!  Caveant

consules! [Пусть консулы будут бдительны! (лат.)]

   И премудрый был, никогда на своих не лаял, а  все  на  чужих.  Пройдет,

бывало, хозяйский кучер овес воровать - Трезорка  хвостом  машет,  думает:

"Много ли кучеру нужно!" А случится прохожему по своему  делу  мимо  двора

идти - Трезорка еще где заслышит: "Ах, батюшки, воры!"

   Видел купец Воротилов Трезоркину услугу  и  говорил:  "Цены  этому  псу

нет!" И ежели случалось в лабаз мимо собачьей конуры проходить, непременно

скажет: "Дайте Трезорке помоев!" А Трезорка из  кожи  от  восторга  лезет:

"Рады стараться, ваше степенство!.. хам-ам!  почивайте,  ваше  степенство,

спокойно... хам... ам... ам... ам!"

   Однажды даже такой случай был: сам частный пристав к  купцу  Воротилову

на двор пожаловал - так и на него Трезорка воззрился. Такой содом  поднял,

что и хозяин, и хозяйка, и дети - все выбежали. Думали, грабят; смотрят  -

ан гость дорогой!

   - Вашескородие! милости просим! Цыц, Трезорка! Ты это что, мерзавец? не

узнал? а? Вашескородие! водочки! закусить-с.

   -   Благодарю.   Прекраснейший   у   вас   песик,   Никанор    Семеныч!

благонамеренный!

   - Такой пес!  такой  пес!  Другому  человеку  так  не  понять,  как  он

понимает!

   - Собственность, значит, признает; а это, по нынешнему времени, ах  как

приятно!

   И затем, обернувшись к Трезорке, присовокупил:

   - Лай, мой друг, лай! Нынче и человек, ежели который с отличной стороны

себя зарекомендовать хочет, - и тот по-песьему лаять обязывается!

   Три раза Воротилов Трезорку искушал, прежде чем вполне  свое  имущество

доверил ему. Нарядился вором (удивительно, как к нему этот  костюм  шел!),

выбрал ночь потемнее и пошел в амбар воровать. В первый раз корочку хлебца

с собой взял, - думал этим его соблазнить, - а Трезорка  корочку  обнюхал,

да как вцепится ему в икру! Во второй раз целую колбасу  Трезорке  бросил:

"Пиль, Трезорушка, пиль!" - а Трезорка ему фалду  оторвал.  В  третий  раз

взял с собой рублевую бумажку замасленную - думал, на деньги пес пойдет; а

Трезорка, не будь прост, такого трезвону поднял,  что  со  всего  квартала

собаки сбежались: стоят да дивуются, с чего это хозяйский  пес  на  своего

хозяина заливается?

   Тогда купец Воротилов собрал домочадцев и при всех сказал Трезорке:

   - Препоручаю тебе. Трезорка, все  мои  потроха;  и  жену,  и  детей,  и

имущество - стереги! Принесите Трезорке помоев!

   Понял ли Трезорка хозяйскую похвалу, или уж сам собой, в силу  собачьей

природы, лай из него, словно из пустой бочки, валил - только совсем  он  с

тех пор иссобачился. Одним глазом спит, а другим глядит, не лезет ли кто в

подворотню; скакать устанет - ляжет, а цепью все-таки погромыхивает:  "Вот

он я!" Накормить его позабудут  -  он  даже  очень  рад:  ежели,  дескать,

каждый-то день пса кормить, так он, чего доброго, в одну неделю разопсеет!

Пинками его челядинцы наделят -  он  и  в  этом  полезное  предостережение

видит, потому что, ежели пса не бить, он и хозяина, того гляди, позабудет.

   - Надо с нами, со псами, сурьезно поступать, - рассуждал  он,  -  и  за

дело бей, и без дела бей - вперед наука! Тогда только мы, псы,  настоящими

псами будем!

   Одним словом, был пес с принципами и так высоко держал свое знамя,  что

прочие псы поглядят-поглядят, да и подожмут хвост - куды тебе!

   Уж на что Трезорка детей любил, однако и на их  искушения  не  сдавался

Подойдут к нему хозяйские дети:

   - Пойдем, Трезорушка, с нами гулять!

   - Не могу.

   - Не смеешь?

   - Не то что не смею, а права не имею.

   - Пойдем, глупый! мы тебя потихоньку... никто и не увидит!

   - А совесть?

   Подожмет Трезорка хвост и спрячется в конуру, от соблазна подальше.

   Сколько раз и воры сговаривались: "Поднесемте Трезорке альбом с  видами

Замоскворечья"; но он и на это не польстился.

   - Не требуется мне никаких видов, -  сказал  он,  -  на  этом  дворе  я

родился, на нем же и старые кости сложу - каких еще видов нужно! Уйдите до

греха!

   Одна за Трезоркой слабость была;  Кутьку  крепко  любил,  но  и  то  не

всегда, а временно.

   Кутька на том же дворе жила и тоже была собака добрая,  но  только  без

принципов. Полает и перестанет. Поэтому ее на цепи не держали, а жила  она

больше при хозяйской кухне и около хозяйских детей вертелась. Много она на

своем веку сладких кусков съела и никогда с Трезоркой  не  поделилась;  но

Трезорка нимало за это на нее не претендовал: на  то  она  и  дама,  чтобы

сладенько поесть! Но когда  Кутькино  сердце  начинало  говорить,  то  она

потихоньку взвизгивала и скреблась лапой в кухонную  дверь.  Заслышав  эти

тихие всхлипыванья, Трезорка, с своей стороны, поднимал такой неистовый и,

так сказать, характерный вой, что хозяин, понимая его значение, сам спешил

на выручку своего имущества. Трезорку спускали  с  цепи  и  на  место  его

сажали дворника Никиту. А Трезорка с Кутькой,  взволнованные,  счастливые,

убегали к Серпуховским воротам.

   В  эти  дни  купец  Воротилов  делался  зол,  так  что  когда  Трезорка

возвращался утром из экскурсии, то хозяин бил  его  арапником  нещадно.  И

Трезорка, очевидно, сознавал свою вину, потому что не подбегал  к  хозяину

гоголем, как это делают исполнившие свой  долг  чиновники,  а  униженно  и

поджавши хвост подползал к ногам  его;  и  не  выл  от  боли  под  ударами

арапника, а потихоньку взвизгивал: "Mea culpa!  mea  maxima  culpa!"  [мой

грех! мой тягчайший грех! (лат.)]. В сущности, он был слишком умен,  чтобы

не понимать, что, поступая таким образом, хозяин упускал из вида некоторые

смягчающие обстоятельства; но в  то  же  время,  рассуждая  логически,  он

приходил к  заключению,  что  ежели  его  в  таких  случаях  не  бить,  то

непременно он разопсеет.

   Но что было особенно в Трезорке дорого, так это совершенное  отсутствие

честолюбия. Неизвестно, имел ли он даже понятие о праздниках и о том,  что

к праздникам купцы имеют обыкновение дарить верных своих слуг. Никаноры ли

("сам" именинник), Анфисы ли ("сама" именинница) на дворе - он, все  равно

что в будни, на цепи скачет!

   - Да замолчи ты, постылый! - крикнет на него Анфиса Карповна, -  знаешь

ли, какой сегодня день!

   - Ничего, пусть лает! - пошутит в ответ Никанор Семеныч,  -  это  он  с

ангелом поздравляет! Лай, Треэорушка, лай!

   Только раз в  нем  проснулось  что-то  вроде  честолюбия  -  это  когда

бодливой хозяйской корове Рохле, по гребованию городского пастуха, колокол

на шею привезли. Признаться сказать, позавидовал-таки он, когда эна  пошла

по двору звонить.

   - Вот тебе счастье какое; а за что? - сказал  он  Рохле  с  горечью,  -

только твоей и заслуги, что молока полведра  в  день  из  тебя  надоят,  а

по-настоящему, какая же это заслуга! Молоко у тебя  даровое,  от  тебя  не

зависящее: хорошо тебя кормят - ты много молока даешь; плохо  кормят  -  и

молоко перестанешь давать. Копыта об копыто ты не ударишь,  чтобы  хозяину

заслужить, а вот тебя как награждают! А я вот сам от  себя,  motu  proprio

[по собственному побуждению (лат.)], день и ночь маюсь, недоем,  недосплю,

инда осип от беспокойства, - а мне хоть бы гремушку кинули! Вот,  дескать,

Трезорка, знай, что услугу твою видят!

   - А цепь-то? - нашлась Рохля в ответ.

   - Цепь?!

   Тут только он понял. До тех  пор  он  думал,  что  цепь  есть  цепь,  а

оказалось, что это нечто вроде как масонский знак.  Что  он,  стало  быть,

награжден уже  изначала,  награжден  еще  в  то  время,  когда  ничего  не

заслужил. И что отныне ему следует только об одном мечтать:  чтоб  старую,

проржавленную цепь (он ее однажды уже порвал) сняли  и  купили  бы  новую,

крепкую.

   А купец Воротилов точно подслушал его скромно-честолюбивое  вожделение:

под самый Трезоркин праздник купил совсем новую, на диво выкованную цепь и

сюрпризом приклепал ее к Трезоркину ошейнику. "Лай, Трезорка, лай!"

   И залился он тем добродушным,  заливистым  лаем,  каким  лают  псы,  не

отделяющие своего собачьего благополучия от неприкосновенности  амбара,  к

которому определила их хозяйская рука.

   В общем, Трезорке жилось отлично, хотя, конечно, от времени до времени,

не обходилось и без огорчений. В мире псов, точно так же,  как  и  в  мире

людей, лесть, пронырство и зависть нередко играют роль, вовсе им по  праву

не принадлежащую. Не раз приходилось и Трезорке испытывать уколы  зависти;

но он был силен сознанием исполненного долга и ничего  не  боялся.  И  это

вовсе не было с его стороны самомнением. Напротив, он первый готов был  бы

уступить честь и место любому новоявленному барбосу,  который  доказал  бы

свое первенство  в  деле  непреоборимости.  Нередко  он  даже  с  тревогою

подумывал о том, кто заступит его место в ту минуту,  когда  старость  или

смерть положит предел его нестомчивости... Но увы! во всей громадной  стае

измельчавших и излаявшихся псов, населявших Живодерку, он, по совести,  не

находил ни одного, на которого мог бы с  уверенностью  указать:  "Вот  мой

преемник!" Так что когда интрига задумала во что бы то  ни  стало  уронить

Трезорку в мнении купца Воротилова, то она  достигла  только  одного  -  и

притом совершенно для нее нежелательного - результата, а именно:  выказала

повальное оскудение псовых талантов.

   Не раз завистливые  барбосы,  и  в  одиночку,  и  небольшими  стайками,

собирались во двор купца Воротилова, садились поодаль и вызывали  Трезорку

на состязание. Поднимался несосветимый собачий стон, который наводил  ужас

на  всех  домочадцев,  но  к  которому   хозяин   дома   прислушивался   с

любопытством, потому что  понимал,  что  близко  время,  когда  и  Трезору

понадобится подручный. В этом неистовом хоре выдавались  голоса  недурные;

но такого, от которого внезапно заболел бы живот со страху, не  было  и  в

помине. Иной барбос выказывал недюжинные способности,  но  непременно  или

перелает, или недолает. Во время  таких  состязаний  Трезорка  обыкновенно

умолкал, как бы давая противникам возможность высказаться, но под конец не

выдерживал и к общему стону, каждая  нота  которого  свидетельствовала  об

искусственном  напряжении,  присоединял  свой  собственный   свободный   и

трезвенный лай. Этот  лай  сразу  устранял  все  сомнения.  Заслышав  его,

кухарка выбегала из стряпущей и ошпаривала коноводов интриги  кипятком.  А

Трезорке приносила помоев.

   Тем не менее купец Воротилов был прав, утверждая, что ничто  под  луною

не вечно. Однажды утром воротиловский  приказчик,  проходя  мимо  собачьей

конуры в амбар, застал Трезорку спящим. Никогда этого  с  ним  не  бывало.

Спал ли он когда-нибудь - вероятно, спал, - никто этого  не  знал,  и,  во

всяком случае, никто его спящим  не  заставал.  Разумеется,  приказчик  не

замедлил доложить об этом казусе хозяину.

   Купец Воротилов сам вышел к Трезорке, взглянул на него и, видя, что  он

повинно шевелит хвостом, как бы говоря: "И сам не  понимаю,  как  со  мной

грех случился!" - без гнева, полным участия голосом, сказал:

   - Что, старик, на кухню собрался? Стара стала, слаба стала? Ну,  ладно!

ты и на кухне службу сослужить можешь.

   На первый раз, однако ж,  решились  ограничиться  приисканием  Трезорке

подручного. Задача была нелегкая; тем не менее, после значительных хлопот,

успели-таки отыскать у Калужских ворот некоего Арапку, репутация  которого

установилась уже довольно прочно.

   Я не стану описывать, как Арапка первый признал  авторитет  Трезорки  и

беспрекословно ему подчинился, как оба они подружились,  как  Трезорку,  с

течением времени, окончательно перевели на кухню и как, несмотря  на  это,

он бегал к Арапке и бескорыстно обучал его приемам подлинного  купеческого

пса... Скажу только одно: ни досуг, ни обилие сладких кусков, ни  близость

Кутьки не заставили Трезорку позабыть те вдохновенные минуты,  которые  он

проводил, сидючи на цепи и дрожа от холода в длинные зимние ночи.

   Время, однако ж, шло, и Трезорка все больше и больше старелся. На шее у

него образовался зоб, который пригибал его голову к земле, так  что  он  с

трудом вставал на ноги; глаза почти  не  видели;  уши  висели  неподвижно;

шерсть свалялась и линяла клочьями; аппетит исчез, а  постоянно  ощущаемый

холод заставлял бедного пса жаться к печке.

   - Воля ваша, Никанор Семеныч, а Трезорка начал  паршиветь,  -  доложила

однажды купцу Воротилову кухарка.

   На этот раз, однако, купец Воротилов не сказал ни слова. Тем  не  менее

кухарка не унялась и через неделю опять доложила:

   - Как бы дети около Трезорки не испортились... Опаршивел он вовсе.

   Но и на этот раз Воротилов промолчал. Тогда  кухарка,  через  два  дня,

вбежала уже совсем обозленная и объявила, что она ни минуты не  останется,

ежели Трезорку из кухни не уберут. И так как  кухарка  мастерски  готовила

поросенка с  кашей,  а  Воротилов  безумно  это  блюдо  любил,  то  участь

Трезоркина была решена.

   - Не к тому я Трезорку готовил, - сказал купец Воротилов с чувством,  -

да, видно, правду пословица говорит: собаке - собачья и смерть...  Утопить

Трезорку!

   И вот вывели Трезорку на двор. Вся челядь высыпала, чтоб посмотреть  на

предсмертную агонию верного пса; даже хозяйские дети окно обсыпали. Арапка

был тут же и, увидев старого учителя, приветливо замахал хвостом. Трезорка

от старости еле передвигал ногами и, по-видимому,  не  понимал;  но  когда

начал приближаться к воротам, то силы оставили его, и надо было его тащить

волоком за загривок.

   Что затем произошло - об этом история умалчивает, но назад Трезорка  уж

не возвратился.

   А вскоре Арапка  и  совсем  изгнал  Трезоркин  образ  из  сердца  купца

Воротилова.