Читать сказки и рассказы Виктора Драгунского: "Слава Ивана Козловского":

 СЛАВА ИВАНА КОЗЛОВСКОГО

У меня в табеле одни пятерки. Только по чистописанию четверка. Из-за клякс. Я прямо не знаю, что делать! У меня всегда с пера соскакивают кляксы. Я уж макаю в чернила только самый кончик пера, а кляксы все равно соскакивают. Просто чудеса какие-то! Один раз я целую страницу написал чисто-чисто, любо-дорого смотреть - настоящая пятерочная страница. Утром показал ее Раисе Ивановне, а там на самой середине клякса! Откуда она взялась? Вчера ее не было! Может быть, она с какой-нибудь другой страницы просочилась? Не знаю... 
А так у меня одни пятерки. Только по пению тройка. Это вот как получилось. Был у нас урок пения. Сначала мы пели все хором "Во поле березонька стояла". Выходило очень красиво, но Борис Сергеевич все время морщился и кричал: 
- Тяните гласные, друзья, тяните гласные!.. 
Тогда мы стали тянуть гласные, но Борис Сергеевич хлопнул в ладоши и сказал: 
- Настоящий кошачий концерт! Давайте-ка займемся с каждым инди-виду-ально. 
Это значит с каждым отдельно. 
И Борис Сергеевич вызвал Мишку. 
Мишка подошел к роялю и что-то такое прошептал Борису Сергеевичу. 
Тогда Борис Сергеевич начал играть, а Мишка тихонечко запел: 

Как на тоненький ледок 
Выпал беленький снежок... 

Ну и смешно же пищал Мишка! Так пищит наш котенок Мурзик. Разве ж так поют! Почти ничего не слышно. Я просто не мог выдержать и рассмеялся. 
Тогда Борис Сергеевич поставил Мишке пятерку и поглядел на меня. 
Он сказал: 
- Ну-ка, хохотун, выходи! 
Я быстро подбежал к роялю. 
- Ну-с, что вы будете исполнять? - вежливо спросил Борис Сергеевич. 
Я сказал: 
- Песня гражданской войны "Веди ж, Буденный, нас смелее в бой". 
Борис Сергеевич тряхнул головой и заиграл, но я его сразу остановил: 
- Играйте, пожалуйста, погромче! - сказал я. 
Борис Сергеевич сказал: 
- Тебя не будет слышно. 
Но я сказал: 
- Будет. Еще как! 
Борис Сергеевич заиграл, а я набрал побольше воздуха да как запою: 

Высоко в небе ясном 
Вьется алый стяг... 

Мне очень нравится эта песня. 
Так и вижу синее-синее небо, жарко, кони стучат копытами, у них красивые лиловые глаза, а в небе вьется алый стяг. 
Тут я даже зажмурился от восторга и закричал что было сил: 

Мы мчимся на конях туда, 
Где виден враг! 
И в битве упоительной... 

Я хорошо пел, наверное, даже было слышно на другой улице: 

Лавиною стремительной! Мы мчимся вперед!.. Ура!.. 
Красные всегда побеждают! Отступайте, враги! Даешь!!! 

Я нажал себе кулаками на живот, вышло еще громче, и я чуть не лопнул: 

Мы врезалися в Крым! 

Тут я остановился, потому что я был весь потный и у меня дрожали колени. 
А Борис Сергеевич хоть и играл, но весь как-то склонился к роялю, и у него тоже тряслись плечи... 
Я сказал: 
- Ну как? 
- Чудовищно! - похвалил Борис Сергеевич. 
- Хорошая песня, правда? - спросил я. 
- Хорошая, - сказал Борис Сергеевич и закрыл платком глаза. 
- Только жаль, что вы очень тихо играли, Борис Сергеевич, - сказал я, - можно бы еще погромче. 
- Ладно, я учту, - сказал Борис Сергеевич. - А ты не заметил, что я играл одно, а ты пел немножко по-другому! 
- Нет, - сказал я, - я этого не заметил! Да это и не важно. Просто надо было погромче играть. 
- Ну что ж, - сказал Борис Сергеевич, - раз ты ничего не заметил, поставим тебе пока тройку. За прилежание. 
Как - тройку? Я даже опешил. Как же это может быть? Тройку - это очень мало! Мишка тихо пел и то получил пятерку... Я сказал: 
- Борис Сергеевич, когда я немножко отдохну, я еще громче смогу, вы не думайте. Это я сегодня плохо завтракал. А то я так могу спеть, что тут у всех уши позаложит. Я знаю еще одну песню. Когда я ее дома пою, все соседи прибегают, спрашивают, что случилось. 
- Это какая же? - спросил Борис Сергеевич. 
- Жалостливая, - сказал я и завел: 

Я вас любил... 
Любовь еще, быть может... 

Но Борис Сергеевич поспешно сказал: 
- Ну хорошо, хорошо, все это мы обсудим в следующий раз. 
И тут раздался звонок. 
Мама встретила меня в раздевалке. Когда мы собирались уходить, к нам подошел Борис Сергеевич. 
- Ну, - сказал он, улыбаясь, - возможно, ваш мальчик будет Лобачевским, может быть, Менделеевым. Он может стать Суриковым или Кольцовым, я не удивлюсь, если он станет известен стране, как известен товарищ Николай Мамай или какой-нибудь боксер, но в одном могу заверить вас абсолютно твердо: славы Ивана Козловского он не добьется. Никогда! 
Мама ужасно покраснела и сказала: 
- Ну, это мы еще увидим! 
А когда мы шли домой, я все думал: 
"Неужели Козловский поет громче меня?"