Серая ночь  

 

Стало смеркаться.

Над тайгой, над сумрачными скалами, над речкой с плещу-

щим названием Вёлс взошёл узенький лисий месяц.

К сумеркам поспела уха.

Разыскавши в рюкзаках ложки, мы устроились вокруг ведра,

выловили куски хариуса и отложили в отдельный котелок, чтобы

хариус остывал, пока будем есть уху.

—    Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами!

Длинной можжевёловой ложкой я пошарил в глубине ведра —

рука по локоть ушла в пар. Выловил со дна картошки и рыбьих

потрохов — печёнки, икры, — потом зачерпнул прозрачной юшки с

зелёной пеной.

—    Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами! — повторил Лёша,

запуская свою ложку в ведро.

—    Садитесь с нами, садитесь с нами, Козьма да Демьян! —

подтвердили мы.

Но в наших городских голосах не было уверенности, что ся-

дут за уху Козьма да Демьян, а Лёша сказал так, будто они его

слышат.

Костёр мы разложили на низком берегу Вёлса. Наш берег

весь завален грязными льдинами. Они остались от половодья —

не успели потаять. Вот льдина, похожая на огромное ухо, а вот —

на гриб груздь.

—    Кто же это такие — Козьма да Демьян? — спросил Пётр

Иваныч, который в первый раз попал в уральскую тайгу.

Уху Пётр Иваныч ест осторожно и почтительно. Голова его

окутана паром, в очках горят маленькие костры.

—    Это меня старые рыбаки научили, — ответил Лёша. —

Будто есть такие Козьма да Демьян. Они помогают хариуса пой-

мать. Козьму да Демьяна на уху звать надо, чтоб не обиделись.

По часам уже полночь, а небо не потемнело, осталось ясным,

сумеречным, и месяц добавил в него холода и света.

—    Это, наверно, белая ночь, — задумчиво сказал Пётр Иваныч.

—    Белые ночи начнутся позже, — ответил Лёша. — Они долж-

ны быть светлее. Для этой ночи названья нет.

—    Может быть, серебряная?

—    Какая там серебряная! Серая ночь.

Подстелив на землю лапника, мы разложили спальные меш-

ки, прилегли. Я уткнулся головой в подножие ёлки. Нижние вет-

ки её засохли, на них вырос лишай и свисает к костру, как пак-

ля, как мочало, как белая борода.

Неподалёку, за спиной у меня, что-то зашуршало.

—    Серая ночь, — задумчиво повторил Пётр Иваныч.

—    Серая она, белая или серебристая, всё равно спать пора.

Что-то снова зашуршало за спиной.

Уха так разморила, что лень повернуться, посмотреть, что

это шумит. Я вижу месяц, который висит над тайгой, — молодой

тоненький, пронзительный.

—    Бурундук! — вдруг сказал Лёша.

Я оглянулся и сразу увидел, что из-за ёлки на нас смотрят

два внимательных ночных глаза.

Бурундук высунул только голову, и глаза его казались очень

тёмными и крупными, как ягода гонобобель.

Посмотрев на нас немного, он спрятался. Видно, на него на-

пал ужас: кто это такие сидят у костра?!

Но вот снова высунулась глазастая головка. Легонько свист-

нув, зверёк выскочил из-за ёлки, пробежал по земле и спрятался

за рюкзаком.

—    Это не бурундук, — сказал Лёша, — нет на спине полосок.

Зверёк вспрыгнул на рюкзак, запустил лапу в брезентовый

карман. Там была верёвка. Зацепив когтем, он потянул её.

—    Пошёл! — не выдержал я.

Подпрыгнув к ёлке, он вцепился в ствол и, обрывая когтями

кусочки коры, убежал вверх по стволу, в густые ветки.

—    Кто же это? — сказал Пётр Иваныч. — Не белка и не бу-

рундук.

—    Не знаю, — сказал Лёша. — На соболя не похож, на куницу

тоже. Я такого, пожалуй, не видал.

Серая ночь ещё просветлела. Костёр утих, и Лёша поднялся,

подбросил в него сушину.

—    Зря ты его шуганул, — сказал мне Пётр Иваныч. — Он те-

перь не вернётся.

Мы смотрели на вершину ёлки. Ни одна ветка не шевелилась.

Длинные искры от костра летели к вершине и гасли в светлом се-

ром небе.

Вдруг с вершины сорвался какой-то тёмный комок и раскрыл-

ся в воздухе, сделавшись угловатым, четырёхугольным. Пере-

черкнув небо, он перелетел с ёлки на ёлку, зацепив месяц краеш-

ком хвоста.

Тут мы сразу поняли, кто это такой. Это был летяга, зверёк,

которого не увидишь днём: он прячется в дуплах, а ночью пере-

летает над тайгой.

Крылья у него меховые — перепонки между передними и зад-

ними лапами.

Летяга сидел на той самой ёлке, что росла надо мной. Вот

сверху посыпалась какая-то шелуха, кусочки коры — летяга спус-

кался вниз. Он то выглядывал из-за дерева, то прятался, будто

хотел подкрасться незаметно.

Вдруг он выглянул совсем рядом со мной, на расстоянии вы-

тянутой руки. Глаза его, тёмные, расширенные, уставились на

меня.

—    Хотите, схвачу?

От звука голоса дрожь ударила летягу. Он свистнул и спря-

тался за ёлку, но тут же высунулся.

«Схватит или нет?» — думал, видно, летяга.

Он сидел, сжавшись в комок, и поглядывал на костёр.

Костёр шевелился и потрескивал.

Летяга соскочил на землю и тут заметил большое тёмное дуп-

ло. Это был сапог Петра Иваныча, лежащий на земле.

Удивлённо свистнув, летяга нырнул в голенище.

В то же мгновение я кинулся схватить сапог, но летяга

выскочил и побежал, побежал по вытянутой руке, по плечу и —

прыгнул на пенёк.

Но это был не пенёк. Это было колено Петра Иваныча с

крупной круглой чашкой.

С ужасом заглянув в пылающие очки, летяга закашлял, пере-

прыгнул на ёлку и быстро вскарабкался наверх.

Пётр Иваныч изумлённо ощупывал своё колено.

—    Лёгонький какой, — хрипловато сказал он.

Перелетев на другую ёлку, летяга снова спустился вниз. Вид-

но, притягивал его затухавший огонь костра, манил, как лампа

летним вечером манит мотылька.

На меня напал сон. Вернее, не сон — волчья дрёма. Я то

закрывал глаза и проваливался куда-то под еловый корень, то от-

крывал их и видел тогда бороду лишайника, свисающую с веток,

а за нею совсем посветлевшее небо и в нём летягу, перелетающе-

го с вершины на вершину.

С первыми лучами солнца летяга исчез.

Утром, за чаем, я всё приставал к Петру Иванычу, просил

подарить мне сапог, в котором побывал летяга. А Лёша сказал,

допивая вторую кружку чаю:

—    Не Козьма ли да Демьян к нам его подослали?