Юркин хуторок 

ГЛАВА 1 

Семейство Волгиных. Странная встреча. Мая. Еще неожиданность 

 

      - Динь! Динь! Динь! Динь! - бойко заливается-звенит колокольчик. - Топ! Топ! Топ! Топ! - выстукивают по пыльной, неровной дороге копыта лошадей.    - Тпрууу! - выкрикивает рослый кучер, важно восседающий на козлах, и тройка останавливается у крыльца господского дома.    Два кудрявых черноглазых мальчугана поспешно выскочили из экипажа, за ними выпрыгнул третий, рыженький и бледнолицый, с крошечным личиком фарфоровой куколки. Следом за детьми из коляски легко спустился еще не старый, но с заметной проседью, господин. Он помог выйти толстой маленькой женщине в чепчике на голове и в клетчатом платке на плечах и высокой, тоненькой и бледной девочке лет двенадцати на вид, с белокурыми, отливающими золотом кудрями и кротким, миловидным личиком, напоминающим прекрасные лица ангелов, изображаемых на картинах.  

  Навстречу вновь прибывшим из дома выбежал приказчик - он же и управляющий усадьбой, - седой старик Андрон, и с низкими поклонами приветствовал господ.    - Милости просим! Милости просим! Пожалуйте, ваше превосходительство! Барышня! Господа молодые! Заждались вас. Заждались. С приездом! Наконец-то пожаловали! - говорил он, ласково кивая и улыбаясь приезжим.    - Здравствуй, Андронушка! Здравствуй! - ласково отвечал старику седой господин, которого звали Юрием Денисовичем Волгиным и который был отцом двух черноглазых мальчиков - Сережи и Юрки, рыженького Бобки и белокурой Лидочки, похожей на ангела. - Ну, веди нас в дом, показывай новое хозяйство. Да прикажи, голубчик, самовар поставить: с дороги и закусить не мешает, и чайку напиться.    - Как же, как же, ваше превосходительство! - засуетился Андрон. - Все сделано. Пожалуйте в столовую.    И он торопливо зашагал впереди господ, указывая им дорогу.    Они миновали ряд комнат, маленьких, уютных, уставленных простой, но изящной мебелью. Дети с любопытством разглядывали все, что попадалось им на пути. Одна только бледная белокурая девочка шла, ни на что не глядя, под руку с отцом и, казалось, не обращала внимания на окружающую ее обстановку. Зато мальчики шумно восторгались всем, что попадалось им по пути. Все казалось им так ново, интересно и мило.    - Ах, папа! - кричал старший, Сережа, тормоша отца. - Как нам будет весело жить в этом маленьком хуторском домике! Это далеко не то, что на даче. И какой ты милый, папа, что купил этот хуторок.    - Мы превесело проведем в нем это лето, - вторил ему Юрик и взглянул на отца огненным взглядом своих больших выразительных глаз.    Несмотря на то, что Юрик был на год моложе Сережи, он казался много сильнее и как будто даже старше брата.    - Да, да! Какой ты умник, папочка, что купил хуторок! - подтвердил и маленький семилетний Бобка, общий баловень и любимец в семье.    - А ты, моя неулыба-царевна, довольна ли? - обратился Юрий Денисович к старшей дочери, которую с заботливой нежностью вел под руку, как больную.    - О папочка, все, что ты делаешь, так хорошо! - произнесла она с чувством и крепко пожала руку отца.    Не совсем довольна была только полная особа в клетчатом платке - нянюшка Ирина Степановна, вынянчившая всех четверых детей Волгиных.    - Хорошо-то, хорошо, - ворчливо произнесла она, - да только была радость - в этакую глушь забираться! Тут и человеческого жилья-то, поди, на несколько верст нет. Охота тоже чуть ли не в самом лесу законопатиться! И провизии тут не доищешься. И разносчики не ходят.    - А как же, няня, мы мимо деревни ехали? - вмешался Сережа. - Там людей много! А провизии, папа говорил, и на хуторе довольно.    - Да деревня-то не близко вовсе: версты две будет, - поправил брата Юрик.    - А я рад, что мы забрались в такую глушь, право; по крайней мере я отдохну за лето, да и вы окрепнете на чистом деревенском воздухе, - вставил свое мнение отец.    - И славно же проведем мы это лето! - весело вскричал Юрик, самый проказливый и шаловливый из всех детей Волгиных. - Я уж видел по пути, что тут всего вдоволь, чего только душа ни пожелает: лес, река, поле... И в лесу эта усадьба, о которой ты говорил, папа... князя этого...    - Да, усадьба и охотничий домик. Как-нибудь мы осмотримся. А пока, друзья мои, советую вам покушать как следует с дороги... Андрон Савельич об нас уже позаботился. И чай готов... Нянюшка, - прибавил Юрий Денисович, обращаясь к Ирине Степановне, - налейте-ка чаю детворе да и меня не забудьте.    Дети не заставили отца повторять приглашение и с большим аппетитом принялись за еду. Старик Андрон, стоя у притолоки, рассказывал Волгину про хозяйственные дела на хуторе. Хутор был куплен Юрием Денисовичем этою весною в одном из прелестных уголков России, и он впервые с семьей приехал сюда провести лето и отдохнуть на деревенском просторе.    

* * * 

      После чая мальчики поспешили на двор - осматривать хозяйство вместе с отцом и Андроном. Нянюшка, что-то ворча себе под нос (она была недовольна решением господ провести лето на хуторе, где, по ее мнению, особенно трудно уследить за буйной детворой), принялась хлопотать по устройству комнат совместно с двумя прислугами, приехавшими на хутор еще накануне.    Бледная белокурая Лидочка осталась одна в столовой. Она медленными глотками допила свой чай и осталась сидеть за столом.    - Не желаешь ли, дорогая, пока пройти в сад? - предложил вдруг вошедший в комнату отец.    - Хорошо, папа, - ответила девочка и, тихо встав из-за стола, оперлась на подставленную ей отцом руку и вышла вместе с ним из комнаты, осторожно ступая, точно боясь новой, незнакомой ей обстановки.    Медленно пройдя ряд комнат, они вышли на балкон и спустились в сад.    Это был роскошный старый сад с вековыми деревьями, громадными дубами и кленами и белоснежными березками, покрытыми сплошною шапкой зеленой листвы. Лидочка, под руку с отцом, шла так же медленно и осторожно по длинной и прямой, как стрела, аллее. Солнце золотило ее белокурую головку и ласкало бледное личико своими прощальными лучами. Когда они дошли до конца аллеи, отец подвел девочку к скамейке и сказал:    - Ты, наверно, устала, дорогая? Посиди здесь на скамейке, отдохни. Я пойду распорядиться по хозяйству, а к тебе пошлю няню.    Лидочка послушно опустилась на скамью и осталась сидеть, прислушиваясь к удаляющимся шагам отца.    Вдруг она вздрогнула и насторожилась. В кустах послышался легкий шорох и задавленный смех.    - Кто тут? - испуганно воскликнула Лидочка и протянула вперед руки как бы для защиты.    - Это я! - послышался чей-то звонкий, серебристый смех, похожий на колокольчик.    - Кто - ты? - тем же пугливо-вопрошающим голосом спросила Лидочка.    - Я - майская фея! Или ты не видишь меня?    И из кустов шиповника выскочила маленькая странная фигурка и подбежала к Лидочке.    Это была девочка лет десяти-одиннадцати на вид, с лукавым, подвижным и смеющимся личиком, черненькая, с длинными толстыми косами до пят, вся с головы до ног украшенная цветами, в венке из душистых ландышей на черненькой головке.    - Майская фея? - произнесла бледная девочка. - Но разве существуют на свете феи? Феи бывают только в сказках.    - Должно быть, существуют, если я говорю тебе, что я - фея, - с тем же серебристым смехом отвечало странное существо. - Взгляни на меня: разве ты не видишь, до чего я похожа на фею?    - Нет, не вижу! - произнесла бледная девочка и кроткое лицо ее подернулось печалью.    - Не видишь? Почему? - удивилась в свою очередь странная фигурка, называвшая себя феей.    - Да потому, что я... слепая, - тихо прозвучало в ответ, и белокурая девочка низко опустила свою золотистую головку.    - Слепая! - удивленно протянуло странное существо. - Слепая! Вот никогда бы не подумала этого... Значит, ты не видишь ни голубого неба, ни золотого солнца?    - Нет!    - Ни цветов, ни деревьев, ни птичек?..    - Нет, нет! - было ответом.    - И меня не видишь?    - Нет, я слепая; мои глаза, как мертвые, - уныло произнесла Лидочка. - Но кто же ты на самом деле? Ведь я знаю, что феи не существуют... Ты должна мне сказать, кто ты?    - Ха, ха, ха! - со звонким смехом, похожим на звук серебряного колокольчика, произнесла странная девочка, - какая ты недоверчивая! Я уже сказала тебе, что я фея - фея и есть. Мне жаль, что ты слепая, потому что, во-первых, ты такая хорошенькая и сама очень похожа на фею, а во-вторых, потому что ты не видишь меня и не можешь удостовериться в том, что я действительно фея!.. Слышишь? Меня зовут. Это кличут меня такие же маленькие феи, как и я, чтобы справлять наш майский праздник в лунном свете. Жаль, что ты не фея и не можешь участвовать в этом празднике. Прощай, прощай! Пора! Солнце уже заходит.    - Как же зовут тебя? Скажи мне, по крайней мере! - произнесла слепая Лидочка, живо заинтересованная своей странной собеседницей.    - Мая! Фея Мая, - прозвучал в ответ серебристый голосок. - А тебя?    - Меня зовут Лидочка, - произнесла слепая.    - Ну, прощай, Лидочка! Не забывай фею Маю! - произнес тот же серебристый голосок, и странное маленькое существо с веселым смехом исчезло в густо разросшихся кустах шиповника.    В ту же минуту по аллее послышались шаги. Это явилась няня за Лидочкой. Держа под руку няню, Лидочка тем же медленным, рассчитанным шагом повернула к дому и пошла своей осторожной походкой, какой обыкновенно ходят только слепые.    - Кто она - эта странная маленькая Мая? - рассуждала по дороге девочка. - И откуда взялась она? Надо будет узнать, нет ли у приказчика Андрона или у кучера родственницы, какой-нибудь щалуньи-девочки, которая подшутила над нею, Лидочкой, назвавшись феей. - Что она не фея, это Лидочка отлично знала. Отец Лиды постоянно занимался со своей слепой дочерью, со слов знакомя ее с разными науками, поэтому Лидочка была достаточно образованна, чтобы не поверить в существование фей и всего сверхъестественного на белом свете. Но кто же, однако, эта девочка?    

* * * 

      В то время как слепая Лидочка неожиданно встретила странное маленькое существо, назвавшее себя феей Маей, ее три брата успели обежать скотный двор, заглянуть в хлев к коровам и свинке, помещавшейся по соседству в обществе своих двенадцати поросят, розовых и нежных, еще не обросших щетиной. Мальчики приходили в восторг решительно от всего: им нравились и поросята, и Буренка, доверчиво бравшая хлеб из рук, и красноносый индюк, важно разгуливающий по двору, и семейство цыплят, следовавшее с пронзительным писком за своей матерью-хохлаткой. Но больше всего возбудили их любопытство конюшни. Кроме тройки вороных, там еще стояли четыре верховые лошадки и четыре рабочие. Особенно привлекал внимание детей один гнедой верховой конек. Коня звали Востряк, и он как нельзя более оправдывал это прозвище: он поминутно вертел головою, махал хвостом и ржал так, точно хотел этим ржанием по-своему, по-лошадиному, приветствовать своих новых господ.    Из конюшни дети побежали на задний двор, где находилась голубятня, помещавшаяся как раз над домиком скотницы Аксиньи.    - Можно посмотреть голубей? - обратился вежливо Сережа к краснощекой и толстой хозяйке избушки, входя к ней в горницу по шатким ступеням крылечка.    - Пожалуйста, молодые господа, пожалуйте! - проговорила Аксинья, низко кланяясь барчукам. - Митька, а Митька, - закричала она резким, пронзительным голосом, - и где ж это ты запропастился? Сведи господ на голубятню. Слышишь, что ль?    Но невидимый Митька не откликнулся на призыв Аксиньи, и мальчикам пришлось подниматься одним по узкой и скользкой лесенке в мезонин домика.    - Да где же голуби? Их нет! - разочарованно протянул Сережа, заглянув в темный мезонинчик под крышей.    - Нет голубей, - в тон ему грустно протянул Бобка.    - Стойте, а это что? - произнес шепотом Юрик.    Его зоркие глаза отыскали в углу небольшое гнездышко, свитое под балкой, и в нем четырех еще не оперившихся птенчиков-голубков, пищавших на разные голоса.    - Ах, прелесть! - вскричал, всплеснув ручонками, Бобка. - Возьмем их к себе в детскую непременно.    - И будем их кормить молоком, - подхватил Сережа.    - И глуп же ты, Сережа! - насмешливо произнес Юрик. - А еще старшим называешься. Ну где же это видано, чтобы голуби, как котята, молоко пили?    Сережа сконфузился.    - Возьмем их с собою! - тянул Бобка и протягивал ручонки к гнездышку.    - Оставь, я сам! - оттолкнув его, проговорил своим резким голосом Юрик, и бросившись ничком на ворох соломы, он в свою очередь потянулся рукою за гнездом.    Тут произошло нечто совсем неожиданное. Ворох соломы зашевелился, словно живой, под Юриком, и из-под него высунулась белобрысая головенка с потешными пышными вихрами и маленьким носом, торчавшим на детской грязной рожице в виде пуговицы.    - Не трожь голубей, тебе говорят! - произнес вихрастый мальчик. - Голуби мои, и худо тебе будет, коли что ежели...    - Вот тебе раз! - протянул изумленный Юрик, в то время как Бобка со страхом попятился к двери. - Вы из каких же будете, господин хороший, и чего же вы бранитесь, с позволения сказать?    Вихры отчаянно зашевелились, и нос-пуговица окончательно вылез из-под соломы. Обладатель этого носа оказался небольшим пузатым босым человечком в грязной, заплатанной в нескольких местах рубашонке. У него было какое-то задорное и в то же время недоумевающее выражение лица.    - Кто ты такой? - спросил Юрик, удивленно глядя на этого курносого и вихрастого мальчугана.    - Кто? Я-то? - переспросил мальчуган.    - Ты-то!    - Я-то - Митька! А вот ты-то кто будешь? - произнес далеко не миролюбивым тоном курносый человечек.    - А я - Юрик, - отвечал маленький барчук, с трудом удерживаясь от смеха при виде этой забавно воинственной рожицы. - А это Сережа, - указал он на старшего брата, - а этот - Бобка, - протянул он палец в направлении рыженького мальчика, забившегося от страха в уголок.    - Бобка... имя-то словно собачье! - протянул с глупой усмешкой пузатенький Митька и вдруг снова неожиданно рассердился: - А пошто вы, ровно воры, в мою голубятню забрались?    - А пошто ты, как разбойник, в соломе спрятался? - передразнивая его, спросил Юрик.    - Боялся я! Тетка Аксинья меня била, шибко била... Велела коров пасти, а я убег.    - Зачем же ты убег? - спросил Юрик.    - А тебе што за дело?    И Митька воинственно выпрямился и даже сжал в кулаки свои грязные ручонки. Но как раз в эту минуту раздался пронзительный крик внизу:    - Митька-а! Митька-а! Куда ты провалился?    - Ахти, беда мне! - вскричал Митька и снова нырнул в солому. - Прибьет она меня, прибьет беспричинно. У нее первое дело - за вихры таскать.    - А ты не бойся. Мы тебя не дадим в обиду, - успокоил его Юрик.    - Это кто? Ты-то?    - Да хоть бы и я!    - Во! Так она на тебя и посмотрит.    - Батюшки! Да она сюда идет, - прошептал испуганно Сережа.    - Беда, беда! - вскричал Митька и с головой ушел в свою солому.    Действительно, ступени скрипели под тяжестью Аксиньи, и не успели мальчики переглянуться между собою, как ее тучная фигура показалась на пороге мезонина.    - Ну, полюбовались на голубков, барчата! -произнесла она вкрадчивыми певучим голосом, каким обыкновенно говорят простолюдинки, когда желают показаться ласковыми и добрыми. - Голубки-то улетели.    - Да, - произнес лукаво Юрик, искоса поглядывая на чуть шевелившуюся в углу кучу соломы, - и Митька ваш улетел вместе с ними.    - Митька? Да нешто вы его знаете?    И, не дожидаясь ответа, Аксинья стала жаловаться на Митьку: и лентяй-то он, и грубиян, и разбойник, совсем он от рук отбился и сладу с ним никакого...    А курносая рожица в это время выглядывала из своего убежища под соломой и корчила такие уморительные гримасы, что три мальчика едва могли удержаться от смеха.    - Митька ваш племянник? - спросил Юрик толстую Аксинью.    - И-и... какой он мне племянник, детушки! Просто он сирота бездомная, и приняла я его к себе по своей доброте, а он, заместо того чтобы помочь мне в чем по хозяйству, только проказничает. Невмоготу мне с ним!    И, говоря это, толстая Аксинья, раньше чем кто-либо из детей мог предвидеть это, тяжело уселась на кучу соломы, под которой притаился злополучный Митька. Уселась и тотчас же вскочила на ноги как ужаленная. Глаза ее, выпученные и испуганные, стали совсем круглые от страха, рот широко раскрылся.    - Разбойники! - завопила на весь двор и даже на весь хутор Аксинья. - Разбойники, режут! Караул! - и со всех ног бросилась вон из мезонина, оставив в голубятне трех громко хохочущих мальчуганов.    - Ну, таперича держись! - вскричал, вылезая из своей соломенной засады, Митька. - Коли узнает, што это я ее испужал - прибьет меня... как Бог свят - прибьет!    И прежде чем мальчуганы успели опомниться, он кубарем слетел с лестницы, и через минуту его потешную маленькую фигурку можно было видеть бегущею по полю от хутора к лесу.    Мальчики перестали смеяться и искренно пожалели сироту-Митьку, которому, должно быть, несладко жилось у его сердитой названой тетки. Потом они занялись птенчиками. Они решили оставить маленьких голубков в голубятне и навещать их как можно чаще, а заодно навещать и Митьку, успевшего сильно заинтересовать детей Волгиных.    

ГЛАВА 2  

Старший лесничий и его внучка. Юркино слово. В лесу. Митькины страхи. Снова фея Мая 

      На балконе небольшого лесного домика сидит старый седой господин в темном халате и круглой шапочке на голове. Старик весь погрузился в чтение газеты. А кругом него глухо шепчут старые ели, стройные березки и трепещущие осины... Солнце настойчиво проникает сквозь кружево листвы и нежными лучами ласкает старика. В этом густом, вечно что-то шепчущем лесу так хорошо и уютно! И маленький лесной дом кажется какой-то хорошенькой игрушкой среди громадного старого леса, в его густой, непроходимой чаще. А на опушке этого леса стоит большой княжеский дом. Его почти не видно сквозь стволы часто разросшихся деревьев, и он стоит одинокий, уже чуточку развалившийся, точно безмолвный сторож старого леса.    Старик сложил газету и задумался. Мало-помалу сон подкрался к нему, и он забылся дремотой, уронил голову на грудь.    Но недолго пришлось спать обитателю лесного домика. Невдалеке, в чаще молодого ельника, послышалась звонкая песенка:    

Я эльфа лесная, 

Я чащи дитя, 

Веселая Мая, 

Малюточка я! 

      И большой лист влажного от росы папоротника упал на колени спящего.    Старик открыл глаза и улыбнулся.    - Это ты, Мая? Ты, моя плутовка?    Маленькие елочки быстро раздвинулись под чьей-то рукой, и то же странное кудрявое и смеющееся существо, появление которого так удивило Лидочку Волгину в саду на хуторе, с хохотом выскочило из чащи ельника и повисло на груди старика.    - Мая! Шалунья дорогая! Маленькая фея! Что скажешь новенького?    - Твоя фея, дедушка, - зазвучал голосок девочки, - принесла тебе ворох новостей, и нехороших новостей, дедушка! - добавила она, надув свои губки.    - Какие же новости принесла ты мне, дитя?    - "Они" приехали, дедушка!    - Ты была на хуторе, Мая?    - Увы! Да, дедушка! Я была на нашем хуторке, который теперь стал не наш. Ах, дедушка! - всплеснув руками, произнесла девочка. - Зачем они приехали! И зачем князь продал наш хуторок?    - Мая, Мая, разве хутор этот был наш когда-нибудь?    - Ах, все равно, ты управлял им, дедушка, и я его считала как бы своим. А теперь туда приехали чужие дети. Они бегают по нашему саду, рвут цветы, которые посадил ты, дедушка. Ездят на наших лошадях, кормят голубков, моих голубков, которых я так любила кормить...    - Ты познакомилась с ними, Мая?    - Нет, я не хочу с ними знакомиться. Они злые, гадкие дети! Они живут на нашем хуторе я их терпеть не могу за это!    - Мая! Мая! Стыдись!    - Я видела, впрочем, одну больную девочку в саду. Она - слепая и, кажется, приняла меня за фею...    - И ты можешь не любить слепую, обиженную судьбою девочку? Да разве у моей феи Май такое недоброе сердечко? - с укором спросил свою любимицу дед.    - Ах, дедушка! - смущенно произнесла она и скрыла покрасневшее личико на груди старого деда.    Мая не солгала Лидочке Волгиной, сказав, что ее зовут феей Маей.    Когда маленькая сиротка - внучка старого лесничего и управляющего бывшего княжеского хутора, приобретенного теперь Волгиным была совсем крошкой, она не могла выговаривать своего имени "Маня" и называла себя Мая. Потом, когда девочка подросла, это имя так и осталось за нею.    Мая Лер неспроста называла себя феей. Когда звонкий, серебристый голосок девочки раздавался в чаще леса, ее дедушка, Дмитрий Иванович Лер, княжеский управляющий, говорил своему старому слуге Антону: "Точно маленькая фея поет в лесу". И дедушка и Антон с тех пор и прозвали Маю феей.    Маленькая Мая, как только начинала помнить себя, жила на хуторе у дедушки до тех пор, пока князь не продал хутора и не перевел Дмитрия Ивановича в лесной домик, назначив его управляющим своих лесных поместий. Мая, всей душой любившая хутор, была в отчаянии. Как и многие маленькие дети, она перенесла свой гнев на совершенно неповинных людей: на нового помещика Волгина, купившего их хутор, и на его детей.    Особенно Мая невзлюбила ребятишек Волгиных, занявших, как ей казалось, ее место на хуторе. Эти дети казались ей настоящими виновниками ее несчастия.    Но когда она встретила сегодня в саду бледную слепую девочку, сердечко Май забило тревогу. Ей было жаль несчастной слепой и в то же время она не хотела признаться в этом дедушке. Но Мая знала, что, помимо слепой дочери, у Волгина было еще три мальчика, и на них-то преимущественно она и перенесла свой гнев.    - Гадкие мальчишки! - ворчала про себя девочка. - Терпеть их не могу!    Дедушка не останавливал своей внучки. Он знал, что, когда на Маю нападали минуты каприза, лучше было оставлять ее в покое.    И Мая расположилась было как следует покапризничать, но внезапное появление на балконе Митьки разом прервало ее настроение.    - Ну что? - так и бросилась она ему навстречу.    - Што-што?    - Да как у вас?    - Дерется!    - Кто дерется?    - Да тетка Аксинья дерется!    - Ах, ты все про свое... Ну что, приехали?    - Известно, приехали!    - Много их?    - Не считал. А видать - много. Перво-наперво барин, потом мальчонков трое. Шустрые! На голубятню забрались. Меня в соломе отыскали. Я в солому схоронился, а она за вихры меня.    - Кто она? Голубятня?    - Не. Тетка Аксинья меня за вихры. Я оттелева шасть - и сюды. Уж я бег, бег, бег и к тебе сюды прибег.    - Слушай, Митька, знают они, что у моего дедушки есть внучка? - делая таинственную рожицу, спросила Мая.    - Не... откедова им знать-то?..    - Ну так ты ничего не говори про меня. Слышишь?    - Ладно!    - Уж очень мне над ними хочется потешиться. Дедушка, можно? - в одну минуту вспрыгивая на колени деда, спросила Мая.    - Только помни, стрекоза, шалить можно, но чтобы злых шуток не было.    - Не будет, деда, не будет! Только, откровенно говоря, я их терпеть не могу!    - Ай-ай-ай, Мая! Чем же виноваты дети, да чем же виноват и сам Волгин, что князь продал им свой хутор? Ведь не им бы продал, так другие бы купили, рассуди-ка сама, моя умница!    Но умница не хотела принять совета дедушки. Ей было не до рассуждений. Схватив Митьку за руку, она бегом сбежала с ним с балкона, и скоро ее звонкий голосок, распевающий веселую песенку, донесся до слуха деда:    

Я эльфа лесная, 

Я чащи дитя, 

Веселая Мая, 

Малюточка я! 

   

* * * 

      Прошла неделя со дня приезда семейства Волгиных на хутор. Эта неделя показалась детям каким-то сплошным и радостным сном. С каждым днем они находили все новые и новые прелести в своей деревенской жизни.    Даже бледная слепая Лидочка - и та чувствовала себя гораздо лучше, нежели в городе или на даче. Целыми днями просиживала она в саду, греясь на солнышке, вдыхая аромат цветов, росших в изобилии на клумбах и куртинах, и прислушиваясь к пению птичек. Она смутно желала снова услышать серебристый голосок и звонкий смех странной девочки, называвшей себя феей. Но девочка не появлялась больше, и маленькая слепая потеряла всякую надежду увидеть ее.    Сергей, Юрик и Бобка гораздо веселее, нежели их сестра, проводили время.    Они сдружились с Митькой, купались, играли вместе и сообща занимались голубями. Митька пришелся им по вкусу. Это был расторопный и ловкий малый, хотя немного глуповатый, но глупость Митьки скорее смешила, нежели сердила их. А наигравшись вдоволь за день с барчатами, под вечер Митька бежал в лесной дом с целым запасом новостей для Май.    Мая и Митька до приезда Волгиных постоянно играли вместе, живя по соседству друг с другом, и умненькая Мая сумела подчинить себе простоватого Митьку и заставлять его все делать по-своему.    И теперь Митька исполнял все желания своей бывшей госпожи.    - А вы не видели княжеского дома? Хотите его осмотреть со мною? - предложил как-то Юрий Денисович мальчикам.    - Ах, да! Вот славно! Непременно возьми нас с собой, папа! - закричали дети, прыгая и тормоша отца во все стороны.    - Ну вот и отлично, - весело проговорил Юрий Денисович, - мне княжеский лесничий прислал любезное предложение осмотреть большой дом. Завтра и отправимся туда.    - Ну, и отправляйтесь с Богом, а мы хоть с Лидочкой отдохнем как следует без наших головорезов! - обрадовалась нянюшка, которой порядочно-таки надоели шум и беготня трех мальчуганов.    - А сейчас мы в лес пойдем! Можно нам в лес, папа? - вскричал Юрик.    - Поздно в лес идти, тем более что я не могу сопровождать вас сегодня: мне надо еще проверить хозяйские книги. А одних вас страшно пустить, - ответил отец.    - Ах нет, совсем не страшно, папочка, с нами пойдет Митька. Он всякий уголок в лесу знает! - приставал к отцу Юрик.    - Ну, если знает - идите с Богом! Только смотрите,. к ужину назад, - предупредил детей Юрий Денисович. - Ты, Сергей, старший и возьми на себя ответственность за братьев. Смотрите, будьте на опушке, а в лес не углубляйтесь... чтобы я был спокоен.    - Будь покоен, папа, я тебе даю слово, что мы дальше опушки не пойдем и к ужину будем дома! - серьезным тоном, как взрослый, произнес Юрик.    - Ну, Юрка, смотри, - улыбнулся Волгин, - не давши слова, крепись, а давши - держись.    - Буду держаться, папочка, - весело вскричал Юрка и быстро скомандовал (Юрка всегда любил командовать): - Ну, стройся! Оборот налево, шагом марш!    И вся команда, состоящая из четверых мальчуганов, с босоногим Митькой во главе, зашагала к лесу.    

* * * 

      На опушке леса было хорошо и прохладно. Мальчики с наслаждением принялись прыгать и играть под тенью громадных елей и густолиственных берез. Митька ловил Бобку, Бобка улепетывал от Митьки, поминутно радостно взвизгивая. Юрка и Сережа влезали на деревья и оттуда любовались видом старого княжеского дома, который находился в версте от опушки и казался огненным в вечернем освещении заходящего солнца.    Но Бобка был еще слишком мал, чтобы находить прелесть в красоте природы, а Митька был слишком глуп для этого, и потому они продолжали бегать и возиться на опушке. И вдруг, догоняя Митьку, Бобка увидел прелестный беленький цветочек, росший в стороне от опушки.    В одну минуту мальчик был подле цветка и сорвал его. Но тут на пути Бобке показался другой цветочек, еще лучше прежнего, и Бобка во всю прыть бросился к нему; за ним помчался Митька, сверкая своими грязными пятками.    - Борис! - крикнул Юрик, взгромоздившийся было на высокую ель. - Не смей убегать от опушки! Или ты забыл, что сказал папа?    Бобка вовсе и не думал забывать того, что говорил папа, но белые цветочки были слишком заманчивы, чтобы он мог удержаться от соблазна их сорвать и составить из них хорошенький букетик, и к тому же с ним был Митька, а с Митькой Бобка ничуть не боялся заблудиться.    Перебегая от цветка к цветку, оба мальчика незаметно углубились в чащу леса и наконец очутились среди высоких исполинов-елей, протягивающих к ним свои мохнатые ветки.    - Мы не заблудимся, Митька? - тревожно обратился Бобка к своему новому приятелю.    - Во! Што мне, впервые, што ли? Я весь этот лес вдоль и поперек знаю! - хвастливо проговорил Митька. - Вот только разве, когда "он" загудит, тогда уж больно страшно!    - Кто "он"? - спросил шепотом Бобка, и глаза у него расширились и стали круглыми от страха.    - Да "он" - леший. Во страху-то бывает, как он гудеть зачнет на весь лес!    - А папа и Лидочка говорят, что леших не бывает на свете, - произнес храбро Бобка.    - Во! - по своему обыкновению произнес Митька. - И русалок, скажешь, не бывает, и домового?    - Нет, не бывает. И папа, и Лидочка говорят, что не бывает.    - Глупы, оттого и говорят. А кто, как не "он", в лесу гудит? А иной раз наши бабы за хворостом пойдут в лес зимою, а "он": гу-гу-гу-гу - так и зайдется.    - Так это ветер, - нерешительно произнес Бобка, невольно поддаваясь уверенному тону Митьки.    - Во, ветер! Сам-то ты ветер! Такой большой вырос, а про лешего не знаешь. И чему только эти господа детей своих учат! - и Митька, возмущенный невежеством барчонка, даже сплюнул в сторону.    - Глупости ты говоришь! Никаких леших нет! Врешь ты все! - с дрожью в голосе произнес Бобка.    - Ан есть!    - Нет! Нет! Нет!    - Есть! Есть! Есть!    - Ну, коли есть, так я с тобой и разговаривать не стану! - рассердился Бобка.    - Эва, напугал! А я тебя одного в лесу кину, коли што. Тебя и съест леший.    - Не смеешь! - вскричал Бобка, и даже слезы навернулись на его синие глазки.    - Не смею? Я-то? А вот увидишь!    И прежде чем Бобка мог произнести хотя одно слово, Митька со всех ног кинулся бежать от него, и через минуту-другую его маленькая фигурка исчезла в чаще деревьев.    - Митька! Митька! Гадкий! Злой! Противный! - кричал Бобка. - Вернись! Я папе пожалуюсь. Тебе достанется, Митька!    Но Митьки и след простыл. Тогда, испуганный своим одиночеством в лесу, Бобка стал звать братьев плаксивым голосом:    - Юрик! Сережа! Сережа! Подите сюда!    Но - увы! - никто не откликался. Должно быть, мальчик, незаметно переходя от цветка к цветку, слишком далеко отошел от опушки.    Солнце между тем уже село. Его прощальные лучи потухли за верхушками мохнатых елей. Легкий, прохладный ветерок подул с севера. В лесу стало холоднее и темнее.    Бобка начал трусить. Он пошел наугад по вьющейся тропинке; потом сперва повернул налево, затем направо и зашел, наконец, в такую чащу, из которой, казалось, никуда нельзя было выбраться. Тут Бобка бросился на траву и горько заплакал.    

* * * 

      Долго лежал и плакал Бобка на зеленом мху. Ему было и жутко, и холодно, и хотелось кушать. Ему вспомнились те вкусные вещи, которые няня заказывала кухарке Матрене к сегодняшнему вечеру. Особенно ярко представлялась та вкусная булка, которую испекла сегодня Матрена и которую подадут к чаю. Булка так живо представлялась его воображению, что Бобку неудержимо потянуло домой, за чайный стол. Он утер слезы, вскочил с травы и пошел назад, с трудом отыскивая в траве следы своих крошечных ножонок.    - Гадкий Митька! - ворчал сердито мальчик. - Если б не он, я бы не заблудился... И что подумают папа, Лидочка, Юрка, особенно Юрка, который поручился за нас папе! И потом, как найдет он, Бобка, дорогу домой? А в лесу вечером, должно быть, жутко! Может быть, даже волки бродят и... и... леший! Митька говорит, что лешие существуют. Правда, папа и Лидочка умнее Митьки, но, может быть, папа, боясь испугать его, Бобку, говорит, что нет леших, а Лидочка - слепая, если и встретит лешего, то все равно не увидит его.    А он есть... должен быть. Он берет непослушных детей и ест их. Митька же говорит, что ест...    - Гу-гу-гу! - пронеслось в эту минуту по лесу.    - Ай-ай-ай! - закричал не своим голосом Бобка и даже от страха присел на землю.    - Гу-гу-гу! - снова загудело кругом.    Это зашумел неожиданно поднявшийся ветер.    Бобке стало еще страшнее и неприятнее от этого заунывного гуденья. Он почти бегом побежал по тропинке и вдруг разом остановился, пораженный неожиданностью. Где-то близко, совсем близко от него, послышалось пение, похожее на звон серебряного колокольчика. Прелестный мелодичный голосок, выходивший из лесной чащи, пел:    

Я эльфа лесная, 

Я чащи дитя, 

Веселая Мая, 

Малюточка я! 

   - Кто это? - громко крикнул испуганный Бобка и так и впился в кусты своими испуганными глазенками.    В то же мгновение пение прекратилось, и знакомая уже нам Мая - обитательница лесного домика - вынырнула из чащи.    В прелестной смеющейся черноглазой девочке не было ничего страшного, и Бобка отважно зашагал ей навстречу.    - Кто ты? - спросила в свою очередь девочка изумленного мальчугана.    - Я - Бобка! - отвечал тот.    - Ха-ха-ха! - расхохоталась своим звонким смехом Мая. - Или ты думаешь, что лесная фея знает, кто такой Бобка?    - Разве ты фея?    - Конечно! Раз ты меня встретил в лесу - значит, я лесная фея.    - А я думал, что ты просто заблудившаяся девочка, - проговорил Бобка. - Но раз ты фея, то ты все можешь сделать. Видишь ли, я потерял дорогу к опушке...    - Разве ты заблудился?    - Да. Я пошел с Митькой... но ты не знаешь Митьки - Аксиньиного приемыша... так вот, я с ним, с Сережей и Юркой пошел в лес и...    - Довольно! - прервала его странная девочка, - ты и твои братья пошли в лес... А слепая Лидочка осталась дома с нянюшкой... Юрик и Сережа влезли на дерево, а ты с Митькой убежал рвать цветы, потом ты поссорился с Митькой. Он говорил, что леший существует, а ты спорил, что нет. Митька разозлился и убежал, бросив тебя одного...    - Ай-ай ай! Как ты все это знаешь? Или ты в самом деле фея?    - А ты думал - нет? Я еще больше знаю. Завтра вы все пойдете осматривать княжеский дом с вашим папой, правда?    - Правда! - произнес все более и более изумлявшийся Бобка.    - Вот видишь! - торжествуя, проговорила девочка. - Я все знаю, потому что я - фея! А хочешь увидеть меня там?    - Хочу!    - Но только, чур, никому об этом ни слова! Я хочу показаться лишь одному тебе. Твои братья - большие, шумливые мальчики, а лесные феи не любят шума. И я не люблю шалунов. Ты мне нравишься, и я охотно поиграла бы с тобою, но в лесу уже начинает смеркаться. Слышишь детские голоса? Это ищут тебя твои братья! Смотри, ни слова не говори о том, что ты меня видел. А то я рассержусь, а феи становятся опасными, когда сердятся. Завтра ты войди один, непременно один, слышишь? - в портретную, что находится в мезонине княжеского дома, и там ты увидишь не меня, а мой портрет или картину, на которой я буду изображена. Понял?    - А разве с фей рисуют портреты? - недоумевающе спросил Бобка.    - Значит, рисуют... Много будешь знать - скоро состаришься! - сердито оборвала мальчугана строгая фея. - Ну, прощай же, и никому ни слова о нашей встрече. Слышишь? - тебя зовут. - И она снова исчезла в чаще ельника.    - Бобка! Бобка! Барчук! Где вы? - раздавалось на разные голоса по лесу.    И вскоре Бобка был окружен приказчиком Андроном, кучером Степаном, Сережей и Юриком.    - Ну, и испугали же вы нас, барчук, - говорил сердитым голосом приказчик. - Барин весь дом вверх дном поставили, вас искавши. А барышня так беспокоились, что ей даже нехорошо сделалось, и в постельку уложить пришлось. Как старшие барчата пришли одни к ужину и сказали, что вы потерялись в лесу, так они как заплачут, так-то горько да жалобно. Даже и меня, глядя на них, слеза прошибла.    - Что же это? Да разве я... - начал было оправдываться Бобка.    - Молчи уж! - сердито прикрикнул на него Юрик. - Наделал суматоху, а потом и плачется, как девчонка... Видеть тебя не могу, убирайся!    И он сердито оттолкнул от себя действительно всхлипывавшего Бобку.    - И от меня уйди! - вторил Юрику и Сережа, из-за тебя только папа на нас рассердился, негодный мальчишка!    Бобка был сконфужен.    Но слезы его и смущение как-то разом пропали, как только он вспомнил о маленькой фее, явившейся ему в лесу.    "Фея или не фея?" - раздумывал Бобка, чинно выступая под караулом братьев и прислуги по дороге к дому. С одной стороны, он знал, что феи существуют только в сказке, а с другой - странная девочка так подробно рассказала ему все про него самого и его братьев, что подобное не могла знать ни одна обыкновенная девочка.    Если бы Бобка мог надеть шапку-невидимку и проследить в ней за убежавшим от него в лесу Митькой, то он увидел бы, что после их ссоры его босоногий приятель побежал не на хутор, а в лесной домик к Мае, к которой являлся ежедневно с рассказами про них, хуторских барчат. Выслушав Митьку, Мая побежала в чащу, где находился маленький Бобка, и перед ним, как прежде перед его сестрой Лидочкой, разыграла из себя фею.       

ГЛАВА 3 

Неприятная новость. Секрет Бобки. Княжеский дом. Фея Мая не обманула. Вот так китаец! Фея с разбитым носом. Черные куры. Новая шалость 

      - Наконец-то нашелся - воскликнул радостно выбежавший на крыльцо Юрий Денисович Волгин и принял в свои объятия потерянного было и вновь приобретенного Бобку. - Не буду тебя бранить, мальчик, - сказал он, - ты и так достаточно наказан за твою опрометчивость. Из-за тебя Лидочка заболела с испуга и лежит в постели. Ты не знаешь, как любит тебя твоя старшая сестра, а если бы знал, то, наверное, бы строго исполнял все мои приказания. Да и перед Юрием ты много виновен. Он дал за тебя слово, и оно оказалось нарушенным благодаря твоему поступку.    - Папочка... - начал было Бобка и заплакал.    Юрик и Сережа стояли молча, уставившись глазами в землю и кусали губы. Они сознавали себя виноватыми не меньше Бобки, так как отпустили его от себя.    Юрию Денисовичу стало жаль своих провинившихся сыновей.    - Ну, ребята, - проговорил он весело, желая ободрить приунывших мальчуганов, - все хорошо, что хорошо кончается: история с Бобкой кончилась, слава богу, хорошо, Лидочка успокоится и поправится, а потому не вешайте носов, мои друзья! Это происшествие убедило меня только в одном, что вы еще слишком молоды, чтобы разгуливать одним по лесу и хутору, и потому я позабочусь, чтобы у вас был надежный спутник. Мне передали, что здесь в уездном городе живет гувернер-немец, служивший когда-то у князя, бывшего владельца этого хутора, и он с удовольствием поступил бы к нам в качестве гувернера и учителя.    - Учителя! - вскричали хором все три мальчика, и на их вытянувшихся лицах выразился самый неподдельный испуг.    - Да, учителя. Чего вы трусите? Я уверен, что это очень милый человек; говорят, он около пятнадцати лет прожил в доме князя.    Но мальчики продолжали стоять с пасмурными, недовольными лицами. Раз уже решено взять учителя, то не все ли равно, какой он будет. Каждый учитель строг и взыскателен и не будет позволять так бегать и резвиться, как бегали и резвились до сих пор.    - А все из-за тебя! Ты виноват! - сердито шепнул Юрик Бобке и посмотрел на младшего братишку злыми, негодующими глазами.    Бобка сознавал свою вину. Пристыженный, уселся он за стол и неохотно принялся за чай и ужин.    Даже вкусная, мастерски испеченная руками Матрены булка, о которой так мечтал он в лесу, и та потеряла весь свой вкус и прелесть для сконфуженного и огорченного Бобки.    Когда после ужина он пошел в свою спальню, где помещался отдельно от братьев со слепой Лидочкой, сердечко его забилось еще тревожнее и сильнее.    Лидочка лежала в постели, и в комнате пахло лекарством.    - Это ты, Бобик? - послышался слабый голосок девочки, лишь только он перешагнул порог комнаты. - Ах, как ты меня напугал сегодня! Не делай этого в другой раз, Боби! Я так волновалась за тебя! Ведь когда ты маленьким крошкой остался после мамы, я решила взять тебя на свое попечение и заботиться о тебе. Ах, Боби, Боби! Я никогда не ропщу и не жалуюсь, что я ослепла в раннем детстве, но когда я не могу уследить за тобою, Бобик, то я начинаю вдвойне страдать оттого, что я слепая. Не заставляй же меня больше плакать и будь послушным! Я обещала покойной маме сделать из тебя хорошего, доброго человека и хочу во что бы то ни стало исполнить мое обещание.    - Не буду, Лидочка! Никогда не буду больше! - искренно вырвалось из груди Бобки, и он крепко обнял свою слепую сестрицу.    

* * * 

   На другой день, после завтрака, Юрий Денисович со своими тремя мальчуганами пошел осматривать княжеский дом.    Их встретил старый Антон, слуга и помощник лесничего, и повел их по целому ряду громадных высоких комнат. На каждом шагу мальчики ахали от удивления. Это был совсем особенный дом - со всевозможными башенками, затеями, витыми лесенками и громадным двухсветным залом. Он скорее походил на какой-нибудь замок или дворец. Дети с удивлением разглядывали тяжелую, массивную мебель, а старый Антон, благообразный и высокий старик, рассказывал им в это время своим протяжным, приятным голосом:    - Этот дом был выстроен при прадеде теперешнего князя. Князь и не жил в нем; они вместе с сыном и учителем-немцем занимали флигель во дворе до тех пор, пока молодой князь не выросли и не уехали учиться за границу.    - А папа берет к нам его учителя! - неожиданно заявил Антону Юрик.    - Что ж, господин Гросс - человек хороший! - произнес Антон, ласково улыбнувшись быстроглазому барчонку.    - Воображаю! Какой-нибудь длинноносый немец, - проворчал себе под нос Юрик. Одно уже воспоминание о неприятном ему учителе сразу рассеяло все его хорошее настроение.    - А теперь я вам портретную покажу, - со своей обычной добродушной улыбкой произнес старик Антон.    При слове "портретная" Бобка насторожился. Значит, фея не солгала. Если есть портретная - там есть портрет феи, и он, Бобка, увидит его сейчас, - и глаза мальчика так и загорелись самым живым любопытством.    Портретной была большая комната, выходившая окнами в сад; с ее стен улыбались всевозможные дамы и мужчины разных возрастов и в самых разнообразных костюмах. Дамы, изображенные на портретах, были в необыкновенно широких платьях и странных прическах, с розанами в волосах; у мужчин были необычайно нарядные мундиры со звездами на груди, а у двух-трех, наиболее важных на вид, были даже белые косы, спускавшиеся до плеч.    - Так ходили при наших прадедах! - пояснил Юрий Денисович детям, указывая им на портреты.    Рядом с портретами находились и картины, изображавшие разные случаи жизни: тут был и всадник на коне, скачущем во весь опор, и два турка, строившие друг другу такие уморительные гримасы, что нельзя было смотреть на них без смеха, и, наконец, китаец, изображенный во весь рост или, вернее, халат, туфли и коса китайца, тогда как на месте головы у него зияла громадная дыра.    - А где же голова китайца? - в один голос спросили Юрик и Сережа своего спутника Антона.    - А голову ему крысы отъели-с, - предупредительно пояснил тот, - на чердаке он все время находился, ну вот и пришлось ему головы лишиться - уж больно много у нас крыс развелось на чердаке!    - А теперь, господа, - обратился он к своим спутникам, - пожалуйте на башенку; с башенки у нас расчудесный вид на хутор и окрестности.    - Отлично, отлично! - хором вскричали мальчики и поспешили из портретной.    Последовал за, остальными и Бобка, разочарованный, недовольный и обманутый в своих ожиданиях.    Маленькая фея солгала ему в лесу - он, по крайней мере, не нашел ее изображения среди всех этих важных барынь и барышень, изображенных на портретах.    - Гадкая маленькая фея! - пробормотал про себя Бобка. - Никогда не буду ей верить больше, если встречу ее где-нибудь.    И вдруг он вспомнил разом, что маленькая фея обещала показаться ему одному, а их тут было целое общество: и папа, и Сережа, и Юрик, и старик. А феи, как всем известно, боятся людского общества. Значит, чтобы увидеть фею, ему необходимо одному вернуться в портретную.    Задумано - сделано. Мальчик незаметно отстал от братьев и снова, на этот раз уже один, очутился в портретной. И опять глаза его забегали от одного изображения на стене к другому, и он силился найти в каждом из них какое-нибудь сходство с Маей.    Вот перед ним молоденькая девушка с розой в волосах. Эта как будто немножечко похожа на фею... только нет, все-таки не то... У феи в лесу были черные волосы, а у этой белые, как лен... А вот седая старуха с длинным и как будто чуточку кривым носом. Это уж и подавно не Мая. Разве бывают старые да еще вдобавок кривоносые феи? А вот и девочка с барашком на руках. Не она ли?    В ту самую минуту, когда Бобка, поглядев на девочку с барашком, изображенную на портрете, раздумывал о сходстве девочки на картинке с живой девочкой-феей, встреченной им в лесу, произошло нечто совсем уже неожиданное для него, Бобки... Переводя глаза с портрета на портрет, Бобка дошел наконец до безголового китайца и вдруг чуть не закричал на весь дом от неожиданности и испуга. Китаец теперь не был уже безголовым. Вместо зиявшей дыры у него, точно в сказке, появилась голова. Над пестрым халатом теперь выглядывало беленькое, совсем не китайское личико. Черные лукавые глазки насмешливо искрились, глядя в упор на испуганного Бобку. Пухлый ротик улыбался, обнажая ряд белых, как миндалины, зубенок. В лукавом, улыбающемся личике не было ничего страшного, и через минуту весь испуг Бобки прошел. А когда беленький китаец заговорил своим звонким голосом, уже несколько знакомым Бобке, Бобка сразу понял, что фея Мая не обманула его и что он видит ее, а не кого другого в лице этого необыкновенного китайца.    

* * * 

   - А вот и я! - весело проговорил беленький, черноглазый китаец. - Видишь, я не обманула, сказав, что ты меня увидишь в портретной.    - Вот так китаец! - произнес Бобка и весело, звонко рассмеялся.    - Тише, услышат! - остановила его фея. - Услышат и придут, а я не хочу показываться никому больше.    - Как же ты попала сюда? - недоумевающе спросил Бобка. - Когда мы вошли в портретную, то у китайца не было головы и Антон сказал, что ее съели крысы.    - Да, ее съели крысы! - подтвердила фея. - И очень хорошо сделали, что съели, потому что, наверное, лицо китайца далеко не так хорошо выглядело, как мое.    - Но как же ты здесь очутилась, фея? - повторил свой вопрос все еще недоумевающий Бобка.    - Какой глупенький мальчик! - рассмеялась Мая своим веселым смехом. - Разве феям трудно очутиться там, где они захотят! Мои маленькие эльфы запрягли кузнечиков в коляску, а бабочки - моя верная стража - охраняли меня в пути, пока я на большом листе лопуха, который мне заменяет экипаж, не прилетела сюда, в дом князя. Ведь я фея...    - Это сказка? - спросил, все более и более изумляясь, Бобка.    - Нет, это правда!    - Не может быть!.. Ты, верно, мне рассказываешь сказку, - усомнился мальчуган. - Я не вижу ни лопуха, ни кузнечиков, а просто ты пролезла за картину и просунула лицо в дырку, заменяя собою съеденное крысами лицо китайца.    - Как ты смеешь мне не верить? - рассердилась Мая, недовольная тем, что смышленый Бобка понял ее проделку.    - Да я...    - Верь! Верь мне! Изволь сейчас же верить, когда я тебе говорю! - нетерпеливо вскричал беленький китаец.    - Зачем же ты сердишься? - удивленно спросил Бобка. - Или феи должны всегда сердиться?    - Глупый мальчуган! - снова нетерпеливо произнесла Мая и сделала резкое движение головой.    От этого движения пестрый халат китайца заколыхался, что-то загрохотало, зашумело позади него, и в один миг и пестрый китаец, и маленькая фигурка феи вместе со стулом, Бог весть какими судьбами очутившимся за картиной, - все это неожиданно рухнуло к ногам изумленного Бобки...    В первую минуту Бобка опешил и стоял с широко раскрытыми от изумления глазами и ртом. Потом он со всех ног бросился к Мае.    - Ты ушиблась? - вскричал он, силясь поднять ее и поставить на ноги.    Мая терла коленку и горько плакала.    - Противный стул! - ворчала она. - Я не знала, что у него сломана ножка, и влезла на него, чтобы приделать голову обезглавленному китайцу.    - Ай-ай-ай, какая ты неосторожная! - покачивая укоризненно головою, протянул Бобка.    - А ты... - начала было сердито девочка и вдруг сконфуженно умолкла: в дверях стояли Юрий Денисович, Антон и оба мальчика.    - Барышня! Наша барышня! - удивленно вскричал слуга лесничего. - Как вы попали сюда?    - Так, значит, ты не фея? - протянул разочарованным голосом Бобка.    У Май болела коленка, и из ее беленького носика показались капельки крови. На конце носика краснела некрасивая ссадина. Очевидно, она сильно ударилась при падении.    - Нет, фея! - сердито бросила она в сторону Бобки.    - Какая же ты фея, если разбила себе нос! Разве бывают феи с разбитыми носами? Скажи, папа! - самым серьезным тоном обратился Бобка к отцу.    Его наивная, недоумевающая рожица была до того забавна, что Сережа и Юрик прыснули со смеха.    - Полно смеяться, дети! - остановил Волгин. - Маленькая барышня хотела подшутить над нами. Не правда ли, барышня? - ласково обратился он к Мае.    Мае было очень совестно и неловко. Она хотела провести детей Волгиных, подшутить над ними и вдоволь посмеяться, а судьба распорядилась иначе, и они сами теперь смеялись над нею, Маей. Поэтому она почувствовала невольную признательность к Юрию Денисовичу, остановившему смех шалунов.    - Вот что, барышня, - продолжал тот, видя смущение Май, - мы проводим вас до дому к вашему дедушке, с которым мне, кстати, давно хотелось познакомиться и попросить отпускать вас на хутор почаще. Вам будет куда веселее играть в обществе детей, нежели одной...    - Или с Митькой, - неожиданно сорвалось с губ Май.    И она тут же со смехом рассказала, что она заставляла Митьку прибегать рассказывать ей все, что происходит на хуторе.    - Так вот откуда ты узнала все про нас и могла так подробно рассказать об этом в лесу! - догадался Бобка и невольно рассмеялся над тем, как провела его в лесу Мая.    Дети Волгины быстро подружились с внучкой лесничего. Живая, веселая и умненькая Мая пришлась им по душе. И Мая в свою очередь перестала негодовать на трех бойких шалунов-мальчуганов, поселившихся на "ее хуторке". Теперь, получив приглашение приходить на этот хуторок, она могла снова и ласкать Буренку, и кормить голубей, и бегать по саду, и рвать цветы - и не одна уже, а в обществе трех новых товарищей. И она чистосердечно рассказала детям по дороге к лесному домику, как она невзлюбила их сначала; и потом со смехом поведала им, как ей пришла веселая мысль потешиться над ними; как она тайком пробралась в старый дом и поставила стул за портрет китайца, чтобы еще раз вдоволь посмеяться над Бобкой.    - И вот я стала "фея с разбитым носом", - со смехом заключила она свою исповедь и побежала вперед - предупредить дедушку о неожиданных гостях.    Дмитрий Иванович был очень доволен приходом Волгиных. Он угощал их свежей, душистой лесной земляникой со сливками и рассказывал им о хуторских делах и о лесах, и о старом князе и его сыне, уехавшем уже давно учиться за границу.    Только перед самым обедом вернулись дети домой с целым ворохом новостей для бедной слепой Лидочки.    

* * * 

   - Юрка! Юрик! Где ты? - послышался как-то в полдень звонкий голос Бобки за фруктовым садом, доходившим до самой речки. На берегу речки сидели Сережа, Юрик и Митька. Митька копошился в земле, отыскивая червей, Сережа и Юрик удили рыбу. Солнце палило и жгло немилосердно, и все три мальчугана, покрытые густым налетом загара, казалась теперь похожими на арапчат. Бобка неожиданно вынырнул из-за группы деревьев и подошел к мальчикам. Он казался взволнованным и встревоженным.    - Что такое? - сердито спросил Юрик, недовольный тем, что ему помешали удить.    - Ах, Юрик! - начал прерывающимся от волнения голосом Бобка. - У нас целое происшествие. Знаешь, завтра будут гости, и папа послал за цыплятами в деревню, но Матрена не нашла нигде цыплят, и папа приказал Аксинье зарезать своих к обеду. А ты ведь знаешь, как Лидочка их любит!    - Как, и Чернушку велел зарезать? - испуганно вскричал Сережа.    - Нет, Чернушка - Лидочкина любимица, и папа не велел трогать Чернушку, но он не знает, что не только Чернушка дорога Лидочке, а и все цыплята. Ведь она сама кормит их по утрам и вечерам; они знают ее голос, вскакивают к ней на колени, берут у нее корм прямо из рук.    - Так почему же ты не скажешь все это папе? Тогда бы он не отдал приказания зарезать Лидиных любимцев.    - Да ведь я узнал это уже после папиного отъезда, - оправдывался Бобка. - Я слышал, как Матрена сказала Аксинье: "Зарежь вечером цыплят, кроме черной молодки, барышниной любимицы". Папа приедет только ночью, когда все уже будет кончено с цыплятами... Он поехал опять к этому противному учителю приглашать его поступить к нам. Так мне, по крайней мере, сказала Лидочка.    - А что она?    - Кто, Лидочка? Она плачет.    В один миг удочка выскользнула из рук Юрика и поплыла по реке.    - Митька, поймай! - крикнул он своему босоногому приятелю.    Тот не заставил повторять приказания: сбросив с себя одежду, он, как лягушка, нырнул в воду. А сам Юрик во весь дух помчался от реки к дому. Бобка сказал правду. Лидочка сидела на террасе и горько плакала. Над ней стояла Ирина Степановна и ворчала, разводя руками:    - Постыдитесь, сударыня! Нашла о чем кручиниться, слезки проливать. Из-за птицы глупой глазки нудить вздумала! Эка невидаль, цыплят на жаркое зарезать велено! Так из-за этого стоит ли рекой разливаться? Чего ж ты не плачешь, когда бифштекс или котлетку кушаешь? Ведь тоже из мяса коровы приготовлено, и тоже скотинку для того убить пришлось...    - Да ведь не то это, няня! - всхлипывая, проговорила Лидочка. - Ведь я их сама растила и кормила, понимаешь, - и вдруг...    Тут Лидочка не выдержала и залилась новыми слезами.    - Не плачь, Лида! - послышался подле нее голос Юрки. - Мы не дадим твоих любимцев в обиду, - сказал он, обнимая и целуя слепую. - А ты, няня, ступай, я успокою сестру.    - Ишь ты, какой лыцарь выискался, - заворчала на него по своему обыкновению старушка, - ты вот лучше скажи, где штаны продырявил!    И она, поймав Юрика за руку, указала ему на громадную дыру на панталончиках около колена.    Но Юрик только сердито отмахнулся от няни и, наклонившись к уху Лидочки, зашептал тихо оживленно:    - Не горюй, Лидок, ведь мы хотя и большие шалуны, а тебя, нашу бедную слепенькую Лидочку любим очень-очень крепко. Не беспокойся за своих курочек. Слышишь? Даю тебе мое Юркино слово, что ни одна из них не будет зарезана, и завтра поутру ты будешь по-прежнему кормить на крыльце всех своих цыплят!    - Что ты там шепчешь, греховодник? - тем же сердитым голосом спросила няня, все еще не решавшаяся уйти с террасы и оставить свою любимицу с самым отъявленным, по ее мнению, из шалунов-братьев.    - Ничего, нянечка, - с самым невинным видом отвечал ей Юрик, - я только сказал Лидочке, что ты ужасная ворчунья, такая ворчунья, что сил с тобой больше нет!    Сморщив свое хорошенькое личико в гримасу, Юрик стал вдруг необычайно похож на свою ворчунью-нянюшку, а когда он вдобавок заговорил, очень удачно подделываясь под ее тон и манеру: "Ишь ты, какой лыцарь выискался! Ты мне лучше скажи, где ты штаны продырявил", то слепая Лидочка и сама няня не могли не засмеяться забавной выходке шалуна.    - Ну, уж ты разбойник известный! - махнув на него рукой, добродушно проговорила нянюшка и заковыляла с террасы.    В тот же вечер Юрик кликнул Митьку, гонявшего голубей на голубятне. Митька кубарем скатился с лестницы и в одну секунду предстал перед лицом своего юного начальства. Нужно сказать, что с первого же дня знакомства Митька поступил под команду Юрика и исполнял каждое желание маленького барчонка.    - Вот что, Митька, - оживленно заговорил Юрик, - ты предложи сегодня твоей тетке загнать цыплят самому, и как загонишь, позови нас с Сергеем и Бобкой, да только никому не говори об этом, слышишь?    - Для чего говорить? - степенно произнес Митька. - Говорить не стану, нет! - добавил он убежденно.    - Да ты пораньше загони, слышишь?    - А по мне, хошь сейчас! - широко улыбаясь во весь рот, произнес мальчишка. - Единым духом загоню.    Прежде чем Юрик мог что-либо ответить, Митька действительно "духом" помчался к тетке Аксинье и самым сладеньким голоском заговорил с нею:    - Тетенька! Позвольте, я подсоблю вам загнать кур в курятник нонче.    - Ишшо чего выдумал! - недоверчиво произнесла та. - С чего это тебе на ум пришло?    - Уж больно мне жаль вас, тетенька! Больно вы много трудитесь. "Дай-кось, говорю себе, пособлю в чем тетушке Аксинье", - ласково отвечал хитрый мальчуган.    - Ин ладно! - согласилась птичница, подкупленная смиренным тоном своего приемыша. - Загони кур, коли есть на то охота.    А Митьке только того и надо было.. Стрелой помчался он на задний двор, и скоро оттуда послышалось отчаянное кудахтанье кур и писк цыплят, а минут через десять все куриное царство было уже водворено на ночлег в курятнике.    Перед самым закатом солнца четыре мальчика под предводительством Юрика тихонько пробрались туда. В руках следовавшего позади троих барчат Митьки было небольшое ведерко с какою-то черною жидкостью и большой кистью вроде тех, которые имеются у маляров. И ведерко, и кисть, и жидкость Сережа достал еще поутру у Антона Савельича, никогда ни в чем не отказывавшего детям. Краска, находившаяся в ведерке, напоминала своим цветом чернила и лоснилась, точно глянцевая. Ею красилась обыкновенно на кухне и в людской мебель, которая благодаря черному цвету не казалась запятнанной и грязной. Антон Савельич долго не соглашался давать краску Сереже, и только когда мальчик таинственно сообщил ему, что они готовят сюрприз, старый приказчик торжественно вручил ему ведерко с краской и кисть.    Итак, четыре мальчика тихонько пробрались в курятник. Одноглазый старый петух, участник многих драк и боев, потерявший свой глаз в одном из таких сражений, с недоумением смотрел своим единственным глазом на вошедших поздних посетителей. Куры и цыплята, мирно отдыхавшие на жердочках и приготовившиеся уже расположиться ко сну, разом всполошились и забегали по курятнику.    - Ну, братцы, лови и давай сюда! - шепотом приказал Юрик.    И, схватив одной рукою первого попавшегося рыженького цыпленка за лапки, другой, свободной рукою он обмакнул кисть в ведро с краской и... и в одну минуту цыпленок из пушистого и рыженького превратился в облизанного и черного, как галчонок. Глупая птица не понимала поступка своего благодетеля и кричала на весь курятник, точно ее собирались резать. За ним запищали и закудахтали на разные голоса другие куры и цыплята, и разом поднялся такой концерт, какого, наверное, никогда не было в стенах курятника.    Куры кудахтали, цыплята пищали, одноглазый петух залетел на самую высокую жердочку и оттуда кричал свое "ку-ка-ре-ку" самым отчаянным петушиным голосом. Мальчики гонялись за курами и цыплятами, натыкаясь в полутьме друг на друга, стараясь подавить разбиравший их смех. Бобка налетел с размаху на Сережу и тотчас же у обоих, и у Сережи и у Бобки, образовались две здоровые шишки на лбу. Едва удавалось поймать какого-нибудь цыпленка, как его тащили к Юрику, и тот с быстротою и ловкостью настоящего живописца разрисовывал желтые, пегие и белые перышки в черный с глянцевитым блеском цвет.    Так продолжалось до тех пор, пока все белые и рыжие и серые куры и цыплята не превратились в настоящих арабок, ничем не отличавшихся от Лидочкиной любимицы - Чернушки.    Покончив с этим делом, мальчики вышли из курятника. Но, боже, в каком виде! Их светлые матроски и синие панталончики - все это было покрыто черными безобразными пятнами. Те же пятна красовались на лицах и на руках, а не в меру усердный Митька так располосовал свое и без того чумазое лицо черными полосами, что выглядел настоящим индейцем.    Зато и досталось же на орехи в этот вечер Митьке! Больно прибила его тетка Аксинья за измазанную краской рубаху.    Впрочем, и сама Аксинья пережила неприятную минуту в этот вечер. Расправившись с Митькой, она, вооружившись острым ножом, направилась к курятнику - исполнить приказание барина. И вдруг, открыв дверцу, отступила в испуге... Все, решительно все куры и цыплята изображали из себя ту черную курочку, которую ей, Аксинье, не приказано было трогать...    - Наваждение! Батюшки! Наваждение! - завопила она на весь двор с испугу и со всех ног помчалась к Матрене - делиться с нею удивительною новостью.    А четыре мальчика, в том числе и Митька, уже позабывший свою недавнюю трепку, так и покатывались со смеху над испугом и недоумением птичницы.    Маленькие шалуны добились своей цели. Выкрашенных цыплят никак нельзя было отличить от Лидочкиной Чернушки, и из боязни зарезать нечаянно Чернушку Аксинья не решалась резать и остальных.    Вернувшийся из города раньше назначенного срока Юрий Денисович много смеялся над выходкой своих шалунов. Узнав же о причине этой выходки, он был очень растроган их участием и любовью к слепой сестре и крепко перецеловал мальчуганов. А Митька получил новую рубаху взамен старой, запятнанной краской. Жаркое из цыплят было заменено на следующий день жареным поросенком, и Лидочка на другое утро могла, как ни в чем не бывало, снова кормить своих любимцев.    

* * * 

   "Милая Мая! Ты непременно должна прийти к нам сегодня вечером и помочь нам в одном деле". Так гласила записка, написанная крупным, размашистым почерком Сережи и заключавшая в себе две кляксы.    Записка была заключена в крошечный конвертик, на котором стоял адрес: "Фее Мае, в лесной домик". Под словом "домик" красовалась новая клякса, необычайно крупных размеров.    Записку вручили Митьке, он сунул ее за пазуху и рысью помчался в лес.    Мая не заставила себя долго ждать и явилась на хутор тотчас же после завтрака.    - Вот что, Мая! - с деловым видом проговорил Юрик, встречая девочку на пороге дома. - Папа и Лидочка с няней уехали в город, а к нам приедет сегодня новый учитель. Вот мы и решили подшутить над ним на первых же порах и поставить его в тупик. А ты должна помочь нам в этом. Слушай... - И Юрка, наклонившись к уху девочки, зашептал ей что-то, отчего Мая так и покатилась со смеху.    Юрий Денисович действительно уехал с дочерью и Ириной Степановной в уездный город - отчасти по делам, отчасти, чтобы дать своим трем сорванцам, как он называл сыновей, как следует познакомиться с новым гувернером без вмешательства старших. И дети прекрасно воспользовались предоставленной им свободой. Должно быть, выдуманная проделка была очень смешна, потому что то тот, то другой из них так и заливался громким, раскатистым смехом. Смеялся и Митька, не отстававший теперь ни на шаг от господ и бывший главным участником всех их шалостей и проделок.    Гувернера ждали к обеду, к четырем часам - и ровно в четыре часа к крыльцу хуторского домика подъехала бричка, в которой сидел очень толстенький, почти круглый человечек в соломенной шляпе.    - Ну, ну, Фрицхен! - произнес сам себе круглый человечек, с трудом соскакивая с высокой подножки брички, и, чуть-чуть подпрыгивая и раскачиваясь на ходу, направился к крылечку, держа в одной руке круглый предмет, завернутый в бумагу, а в другой - небольшой чемодан с бельем и платьем.    У человечка было очень довольное, сияющее лицо, и толстые губы его улыбались самой радостной улыбкой.    Круглый человечек снял шляпу, отер платком пот с лица и вошел своей подпрыгивающей, с развальцем, походкой в гостиную.    - Никого не имеется! - снова широко улыбаясь, произнес он. - Ну-с, надо подождать! Подождем, Фрицхен, проговорил он самому себе и поставил круглый предмет и чемодан на окно в гостиной. - Ошен корошо! Ошен корошо! - произнес он, потирая руки и не без удовольствия оглядывая комнату. - Многа свет, многа солнце, а Фрицхен ошен лубит, где свети солнце!    В эту минуту дверь в гостиную отворилась и пять совершенно одинаково одетых в матросские курточки мальчиков вошли в комнату и, остановившись неподалеку от порога, глядели во все глаза на приезжего.    Тот еще больше оживился при появлении детей, и пошел им навстречу, лепеча на ходу все с той же своей простодушной улыбкой;    - Ошен корошо! Ошен корошо! Целых пять мальшик. А господин Вольгин говорил менэ, што только три мальшик!    - Папа ошибся! - вставил свое слово Юрик и с самым развязным видом разлетелся перед гувернером и шаркнул ему ножкой.    - Ай! Ай!! Как можно ошибайт! Не можно ошибайт папахену! - высоко приподнял толстяк свои белокурые брови. - Как вас зовуйт? - обратился он к Сереже, как к самому старшему из детей.    - Пупсик! - отвечал тот, не сморгнув.    - Шево? - недоумевающе переспросил немец.    - Пупсик, - серьезно и ясно отчеканил Сережа.    - Странный имен! У русских такой странный имен, - покачивая головой, произнес учитель.    - Ну, а ви как зовуйт? - перевел он глаза с Сережи на Юрика.    - Мупсик! - словно выстрелил маленький шалун, давясь от смеха.    - Аа-ай-ай! - недоверчиво произнес учитель. - Такой славний мальшики такой собачонкин имен вам давали ваши папахен и мамахен.    - А ви как зовуйт? - обратился он к черноглазому мальчику с длинными кудрями, разбросанными вдоль спины и плеч.    В этом тоненьком и высоконьком мальчике было почти невозможно узнать Маю, одетую в костюм Сережи.    - Меня зовут Лоло, - бойко отвечала девочка, - а его Коко! - указала она на Бобку. - А вот он, - протянула она руку в сторону Митьки, ставшего неузнаваемым от Юркиного костюма, - его зовут маркиз Жорж; он наш двоюродный брат-француз и ни слова не понимает по-русски.    - Как странно все эта! - проговорил тоном глубокого изумления немец. - Как странно, что господин Вольгин ни слов мне о пяти мальшик, о француз. Ви ни слов не может по-русски? - обратился он к Митьке, снова высоко поднимая брови.    Митька открыл было рот, чтобы ответить, но подоспевший как раз вовремя Юрик так ущипнул его за руку, что он чуть не завизжал от боли.    - И по-немецки ни слов не знаете? - снова обратился к нему с вопросом гувернер.    Тут уже Митька, не рискнувший получить второго щипка от Юрки, рта не разинул, а только заморгал своими серыми глазами.    - Пойдемте, мы вам сад покажем, - предложил Сережа. - Мупсик, Лоло, Коко и вы, маркиз Жорж, - обратился он к детям, - идемте показывать сад учителю!    - Меня зовут Гросс! - любезно подсказал немец. - Я маленький, а мой фамилий Гросс (Гросс - значит "большой" по-немецки). А зовут меня Фридрих. Господин Фридрих.    Потом, пристально взглянув на мнимого маркиза-Митьку, он добавил, изумленно покачивая головою:    - Удивительно, как эта ви не многа похож на француз... Совсем у вас русской лишико. Ви из Париж?    - М... м... м... - замычал неожиданно Митька и замотал головою.    Юрик строго-настрого приказал ему мычать и мотать головою на все, что бы ни спрашивал у него гувернер. И Митька, получив барское платье, готов был исполнить всякое приказание своего начальства, лишь бы как можно дольше остаться в Юркином костюме.    - Не из Париж! Ошен шаль! В Париже ошень корошо! - проговорил Гросс, все еще с недоумением поглядывая на белобрысые вихры Митьки, торчавшие предательски из-под шапки и так не подходившие к типу французского маркиза.    Мальчики и Мая, между тем, степенно спустились с крыльца в сад и повели Гросса по желтым и прямым, как стрелки, аллеям.    Господин Гросс оказался очень разговорчивым. Он рассказывал детям, что раза три был в этом саду со своим воспитанником, князем Виталием Черноземским, и приходил бы сюда с удовольствием и чаще, так как хуторской сад очень нравился ему, но хутор нанимали на лето дачники, и они поневоле должны были довольствоваться садом и лесом, окружавшим княжеский дом.    Господин Гросс очень забавно перевирал русские слова, и это выходило очень смешно. Дети тихонько подталкивали друг друга и хихикали ежеминутно. Митька, следовавший за ними, поминутно зажимал рот обеими руками, боясь расхохотаться в голос и навлечь на себя гнев господ.    

ГЛАВА 4 

За обедом. Монсиньор Жорж из деревни. Тайна Гросса. Неожиданное открытие. Маленькая смутительница 

      - Господа, обедать! - и веселая, смешливая горничная Евгеша, большая участница всех шалостей молодых господ, предстала в конце аллеи.    Евгеша была посвящена в тайну детей и теперь едва удерживалась от смеха при виде важно выступавшего в господском костюме Митьки.    - Ишь ты, курносый, - тихонько фыркая в передник, произнесла она звонким шепотом. - Тоже хранцуз - чумазый! Выдумают тоже, проказники!    - Обедать! Обедать! - засуетились дети и, окружив господина Гросса, потащили его из сада в столовую.    Митька, или маркиз Жорж, важно засунув руки в карманы, последовал за остальными.    Первая смена обеда прошла более или менее благополучно. Митьку посадили между Маей и Юриком, подальше от гувернера, чтобы господин Гросс не мог видеть, какими огромными кусками отправлял в рот слоеные пирожки с капустой мнимый маркиз.    - У него прекрасный аппетит, у нашего кузена, - каждый раз говорила Мая, когда гувернер взглядывал в их сторону, и добавляла шепотом, так, чтобы слышал один только Митька: - Ты подавишься. Уверяю тебя, ты подавишься, Митька, или разорвешь себе рот. Можно ли так есть! Не забывай, что ты маркиз, то есть очень важный барин. А важные господа всегда кушают очень мало и очень деликатно.    Но Митька, как говорится, и в ус себе не дул на эти слова Май. Попав раз в жизни за барский стол, где подавались такие вкусные вещи, он забыл обо всем.    Когда после супа подали котлеты, и Евгеша, раскладывавшая вместо отсутствующей нянюшки порции по тарелкам, поставила тарелку с жарким перед Митькой, тот попросту, без затей, схватил котлетку с тарелки руками и тотчас выронил ее обратно на тарелку, закричав на весь зал от боли. Котлета была очень горяча, и Митька сильно обжегся ею.    - Что с вами, маркиз? Что с вами, милый кузен? - поспешили к нему с двух сторон Мая и Юрик. - Вы обожгли свой ротик? Ах, какая жалость! Какая жалость! - И тут же тихим шепотом Юрка добавил: - Эх, ты! Не мог подождать немного... Чего раскричался?    - Да коклетка энта самая... - начал слезливо оправдываться таким же шепотом Митька, - во как жжется!    - Молчи! Молчи! - зашикал на него перепуганный Юрик. - Услышит!    Но Гросс ничего не слышал. Он занялся в это время Сережей и Бобкой, своими соседями по столу, и рассказывал им о том, какой милый и умный был его воспитанник, князь Виталий, и каким он теперь стал ученым человеком.    Митька, видя, что учитель, как он называл немца, не обращает на него никакого внимания, снова ободрился и благополучно стал есть свою котлетку, так громко чавкая на весь стол и причмокивая губами от удовольствия, что Мая и Юрик, а заодно с ними и веселая Евгеша просто задыхались от смеха. Потом, покончив наконец со злополучной котлетой, он как ни в чем не бывало обтер губы рукавом куртки и высморкался в салфетку, очевидно, принимая ее за носовой платок.    Тут уже поведение необыкновенного маркиза не могло не обратить на себя внимания гувернера. Теперь уже Гросс не отрываясь смотрел во все глаза на странного кузена. А Митька от удовольствия сидеть за столом с господами, а главным образом, от вкусного обеда, стал красен, как вареный рак, и так болтал под столом ногами, что поминутно ударял ими по коленке то Юрика, то Маю.    На третье подали желе. Желе было очень красивое, красное и желтое, в виде высокой башенки.    Когда Евгеша несла его к столу, оно мерно покачивалось на блюде.    - Да неужто ж мы эфто ложками хлебать станем? - шепотом обратился снова Митька и своему соседу Юрику, легонько подталкивая его локтем в бок.    Юрик только отмахнулся от него рукою и с ужасом скосил испуганные глаза в сторону гувернера.    - Ровно тебе стекло! - не унимался Митька, страшно заинтересованный диковинным кушаньем, которое Евгеша успела уже положить ему на тарелку.    Он попробовал желе сначала пальцем и тотчас же засунул палец в рот.    - Сладко! - произнес он и при этом даже глаза зажмурил от удовольствия.    Потом, внезапно расхрабрившись, он запустил в желе свои грязные пальчики.    - Ишь ты, никак не уколупнешь его! - пробормотал он себе под нос, с недоумением поглядывая на трясущееся прозрачное кушанье.    - Ложкой, ложкой ешь, - зашептали ему с отчаянием в голосе Юрик и Мая.    Митька послушно взял ложку в руку, предварительно обтерев пальцы о грудь куртки. Но желе не бралось и на ложку. Оно трепетало и покачивалось во все стороны, и каждый раз бедный мальчуган снова ронял куски его с ложки на тарелку, не успевая донести до рта.    - А когда так - так я ж тебе! - выйдя, наконец, из себя и окончательно позабыв про свою важную роль барина, заорал он благим матом на всю столовую и, неожиданно поднеся к своему носу тарелку с злополучным кушаньем, стал есть желе так, как обыкновенно едят собаки, кошки и прочие животные, прямо языком с тарелки.    Громко чавкая, сопя и причмокивая, Митька до того увлекся едою, что не заметил, как Гросс неожиданно поднялся со своего места, подошел к Митькиному стулу и, ударив мальчугана по спине салфеткой, громко и сердито закричал ему в ухо:    - Пошел вон! Пошел вон в одна минута! Ты не маркиз... не кузен... а простой мужицка мальшенка!    Митька, никак не ожидавший такого происшествия, вскочил, как ошпаренный, со своего места. От быстрого движения тарелка с остатками сладкого выскользнула у него из рук и, упав на пол, разлетелась на мелкие кусочки. Митька заревел с испугу во всю глотку и рысью кинулся вон из столовой.    - Ошен корошо! Ошен корошо! - с гневом заговорил Гросс, сверкая своими маленькими глазками, в которых, впрочем, не было ничего злого. - какой стид! Такие большие мальшики и такие обманщики! Хотели провести менэ, ваш старый наставник! Стид! Срамота! Посадил на стол неотесанный мужшионка и звал его маркиз! О! Как нехорошо! Как нехорошо! Вас шетыре типерь. В комнате шетыре угол. Каждый некороший мальшик полушаит по углу в наказание. Ступайт! Марш! Раз, два, три!    Но вот из кучки сбившихся на середину мальчиков выделился один, тоненький, смуглый и черноглазый, с вьющимися по плечам смоляными кудрями, и проговорил своим серебристым голоском:    - Я не мальчик, господин Гросс! Я - Мая.    - Как не мальшик? Какой такой Мая? Ви зовут Лоло, ви мальшик Лоло, ви сам говорил.    - Мало ли что я говорила, - начиная уже раздражаться, произнесла избалованная девочка. - А я не мальчик, не мальчик, не мальчик! - затвердила она упрямо.    Надо сказать, что Дмитрий Иванович не только не наказывал свою внучку, но даже не сделал ей никогда ни одного строгого выговора, и шаловливая, проказливая девочка не выносила никаких замечаний. Теперь она вся вспыхнула от выговора Гросса, вспыхнула и оскорбилась.    - Как вы смеете кричать на меня? Я вам не Митька, - резко проговорила она, сверкнув на гувернера своими сердитыми глазенками.    - Кто таков Митька? - спросил с недоумением тот.    - Митька - маркиз, которого вы только что прогнали.    Напоминание о глупой шутке, которую позволили себе выкинуть над ним проказники, еще более рассердило Гросса. Он весь покраснел и, топнув ногою, закричал таким сердитым голосом, какого никто бы не мог ожидать от простодушного толстого человечка:    - Марш по углам! Без разговоров, марш!    - Ни за что не пойду в угол, я не мальчик, а дедушкина внучка, и вы не смеете наказывать меня! - по-прежнему возражала упрямая Мая.    - Вздор! - кричал в свою очередь окончательно выведенный из себя немец. - Ви негодный мальчишка и шагайт в углу сей же момент.    Напрасно Юрик, Сережа и Бобка в один голос уверяли гувернера, что Мая - девочка и переоделась в Юркино платье только ради шутки Гросс ни за что не хотел им верить и расставил по углам всех четверых детей.    Юрий Денисович с Лидочкой и няней приехал несколько раньше обещанного часа и был очень неприятно поражен, увидев в четырех углах столовой четыре смешные маленькие фигурки. Неприятное изумление перешло у него в глубокое недоумение и недовольство, когда Гросс, желая сделать приятное Волгину и простить детей, сказал наказанным:    - Ну, Мупсик, Пупсик, Коко и Лоло, выходийт из ваши уголь. Я вас прощаю ради вашего папахен.    - Что такое? Какие Мупсик, Пупсик, Коко, Лоло? - с удивлением переспросил Юрий Денисович гувернера.    Детям стало очень неловко за свою глупую шутку.    - Меня зовут Сережа, а не Пупсик! - послышался смущенный голосок из одного угла.    - Я не Мупсик, а Юрик, - послышалось из другого.    - А я Бобик, а не Коко! - вторил им третий голосок.    Четвертый голосок даже не проронил ни звука. Мае было очень совестно, что ее застали в таком виде, и она незаметно выскользнула из столовой, чтобы переодеться в комнате Евгеши и убежать домой.    Юрий Денисович был недоволен на этот раз грубой шалостью своих сыновей. Он сделал им строгий выговор в присутствии гувернера, и мальчики, окончательно пристыженные и смущенные, разошлись в этот вечер по своим постелям.    

* * * 

   - Есть - essen.    - Спать - schlafen.    - Бегать - laufen. Бобка, а Бобка, ты уже выучил урок?    И, отложив книгу в сторону, Юрик, сладко позевывая, ожидал ответа младшего брата.    Стоял чудесный июньский день. Солнце жгло и пекло немилосердно. По цветнику летали мохнатые пчелки и прелестные пестрые бабочки. Птицы чирикали в кустах. А на террасе сидели три мальчика и учили немецкие слова.    Фридрих Адольфович (так звали господина Гросса) сидел немного поодаль с газетой в руках и, казалось, не обращал никакого внимания на своих воспитанников. Но это только казалось: едва Юрик опустил книгу на колени, как зоркий Гросс окликнул мальчика:    - Юрхен, не будьте лентяй... ушить ваши слова и не мешайте Боби.    - У-у, крыса противная! - произнес недовольным шепотом Юрик и снова уткнулся в книгу.    - Фридрих Адольфович! Вам комар на голову сел! - неожиданно послышался голос Сережи, принявшегося от жары и лени следить за головой гувернера.    Тот спокойно убил комара, усевшегося у него на лбу, и снова погрузился в чтение газеты.    - Фридрих Адольфович, - снова прозвучал голос, - вам на нос комар теперь уселся...    Гросс, не подозревая новой шалости, ударил себя слегка пальцем по носу, где, разумеется, не оказалось никакого комара.    - Фридрих Адольфович! - снова с деланным испугом закричал Сережа. - На вас сейчас пчела сядет и ужалит вас.    И в ту же минуту Юрик и Бобка фыркнули вместе.    - О-о, маленький плютишки, - добродушно заворчал гувернер, - вы все меня обманывает.    И, погрозив пальцем, он добавил уже более строгим голосом:    - Я пошел купаться, а ви ушить, ушить! Слишал?    Услышав столь приятную новость, что Гросс пойдет купаться, и, следовательно, они снова останутся одни, три шалуна, как по команде, уставились носами в книги и оживленно затвердили в один голос:    - Есть - essen, essen, essen. Спать - schlafen, schlafen, schlafen. Бегать - laufen, laufen, laufen.    Фридрих Адольфович был уже далеко, а мальчики все еще твердили с преувеличенным усердием немецкие слова. В эту минуту что-то мелькнуло под окнами террасы.    - А-а, маркиз, маркиз идет сюда! - вскричал, высунувшись из окна, Бобка.    - И то, маркиз! - подтвердил Сережа. - Сюда к нам скорее! - поманил он бегущего к ним со всех ног Митьку, и через секунду босоногий маркиз был уже на террасе.    - Ушел губернер-то? - засовывая по своей привычке палец в рот, спросил он мальчиков.    - Купаться ушел, - таинственно проговорил Юрик, - и сейчас самое удобное время узнать про его "тайну".    - Вот-вот! - подтвердил Сережа. - Наша водяная крыса долго еще будет плескаться в воде, а мы тем временем и выведаем все то, что он так усердно скрывает от нас...    - Как хорошо, что он нас не взял с собою и мы можем узнать, наконец, его тайну! - весело вскричал Бобка.    - Но ты не очень-то кричи, малыш, - осадил его Сережа.    Бобка думал было обидеться за прозвище "малыш", данное ему старшим братом, но разом смекнул, что сейчас не время ссориться и считаться.    - Ну, ребята, шагом марш к крысе в ее подполье! - скомандовал шепотом Юрик.    И вся маленькая команда осторожно двинулась с террасы, направляясь по коридору к комнате гувернера.    Пока наши мальчуганы пробираются в "подполье", как они окрестили спальню Гросса, надо объяснить, что за тайну надеялись они узнать в ней. Фридрих Адольфович жил уже около недели на хуторе, между тем мальчики ни разу не были еще в его комнате. И не только мальчики, но и нянюшке, и горничной Евгеше вход туда был строго воспрещен. Фридрих Адольфович самолично убирал комнату, говоря, что не нуждается в услугах. Каждое утро Гросс запирал свою спальню на ключ и с кем-то подолгу в ней беседовал. Иногда даже слышны были отдельные слова, долетавшие до чутких ушей мальчуганов. Иногда кто-то кричал и смеялся там резким, крикливым голосом. И никто из детей не видел, как приходил и выходил таинственный посетитель из комнаты их наставника. Разумеется, все это крайне интересовало и разжигало самое острое любопытство детей. Гросс в продолжение дня держал свою спальню открытой, но никто не смел войти туда. Сам же Фридрих Адольфович был неразлучен с детворой и они никак не могли урвать минутку и пробраться в его святилище.    Наконец, сегодня выдался к тому удобный случай. Гросс в наказание за шалости засадил мальчиков учиться и лишил их обычного удовольствия купанья. Этим и воспользовались наши шалуны. Приблизившись на цыпочках к комнате гувернера, они не рискнули, однако, открыть дверь сразу, а Юрка, как самый смелый из них, нагнулся и заглянул в замочную скважину.    - Никого нет? - шепотом, весь дрожа от нетерпения, спрашивал его Сережа.    Юрик, однако, увлеченный своим занятием, не отвечал брату ни слова.    Тогда Сережа, весь сгорая от любопытства, старался оттеснить брата от двери и всем телом навалился ему на плечи.    Бобка не отставал от братьев и в свою очередь навалился на Сережу, а Митька - на Бобку. Каждый мальчуган силился разглядеть, если не через замочную скважинку, то хоть через дверную щель, что такое происходит в комнате гувернера.    Тррах! И, не выдержав напора, дверь с шумом распахнулась, и все четверо мальчуганов полетели на пол как огурцы, высыпавшиеся из мешка.    Первый пришел в себя, по обыкновению, Юрик. Потирая ушибленный подбородок, он вскочил на ноги и начал озираться вокруг с самым живым любопытством.    - Ба! Вот так штука! - произнес он. - Ничего нет особенного!    И действительно, ничего особенного не замечалось в комнате. Постель Фридриха Адольфовича была застлана белым покрывалом необыкновенной чистоты. На круглом столике у постели лежала Библия и ночной колпак из тонкого шелка и стоял графин с водою. В комнате, кроме постели, находился комод и скромный письменный столик, в углу умывальник - словом, все, что находится в каждой скромной комнате домашнего учителя.    - Ничего особенного! - повторил разочарованным тоном Юрик, и вдруг взгляд его разом упал на окно, где стоял круглый предмет, покрытый темной кисеей.    - А это что? - торжествующе произнес он, указывая рукой на таинственный предмет на окне. - Как вы думаете, что бы это было? - и тотчас же, осторожно подкравшись к окну, протянул руку к заинтересовавшему его предмету, желая приподнять кисею и узнать, что находится под нею.    Вдруг в ту минуту, когда пальцы Юрки уже готовы были коснуться необыкновенного предмета, из-под темной кисеи раздался пронзительный голос, закричавший на всю комнату:    - Сюда! Сюда! Фрицхен! Караул! Сюда, сюда, Фрицхен!    Юрик с ужасом отдернул руку и отскочил на несколько шагов назад, Митька - тот прямо со страху грохнулся на пол и пронзительно завизжал, как поросенок, закрывая лицо обеими руками. Сережа и Бобка полезли под кровать и выглядывали из-под нее перепуганными, недоумевающими рожицами.    - Нечистый! Сам нечистый! Чур меня, чур! Чур! Чур! Рассыпься! - лепетал насмерть перепуганный Митька, катаясь по полу и повизгивая время от времени.    Юрик, однако, оказался храбрее остальных детей. Он с минуту постоял на месте, соображая, как ему поступить, и потом, разом решившись, с самым отчаянно храбрым видом шагнул к окошку.    - Юрка! Юрка! Не подходи! Не подходи, тебе говорят! - усиленно зашептал ему Бобка, выглядывая из-под опущенного до полу конца покрывала, в то время как Митька, исполненный ужаса, продолжал шептать, плотнее зажмуривая глаза:    - Чур меня! Наше место свято! Наше место свято! Чур! Чур! Чур!    Юрик, однако, хотел быть храбрым до конца. В два прыжка очутился он у окошка и, сорвав с таинственного предмета темную кисею, снова отступил назад в полном недоумении.    Глазам изумленных мальчиков предстало самое неожиданное зрелище. В большой круглой клетке сидела розовая птица с зелеными крылышками и большим острым клювом. Птица теперь раскланивалась перед ними своей розовой же, с забавным хохолком головкой и кричала резким человеческим голосом, стараясь придать ему самое любезное выражение:    - Милости просим! Милости просим! Милости просим!    И вдруг самым неожиданным образом закричала ни к селу ни к городу во весь голос:    - Караул! Добро пожаловать! Добро пожаловать, Фриценька, караул, караул, караул, караул!    - Вот так штука! - прошептал дрожащий от страха и неожиданности Митька, дергая за рукав уже вылезшего из-под кровати Сережу и испуганно косясь в сторону диковинной птицы. - Из каких же они будут: человеки или пташки? А можэ, из хранцузов?    - Сам-то ты француз! - расхохотался Юрик. - А это просто попугай, говорящий попугай. Понял? Простая птица, которую можно выучить говорить человеческим голосом.    - Ладно! Так я тебе и поверил! Меня, брат, не надуешь! Нешто птица сможет разговаривать, а они, - и он почтительно покосился в сторону попугая, - а они, поди, и ругаться умеют, как настоящий барин.    И прежде чем мальчики могли сообразить, он сдернул с головы картуз и низко поклонился попке.    Тут уж Сережа, Юрик и Бобка не выдержали и звонко расхохотались. А за ними расхохотался в своей клетке и попугай, привыкший во всем подражать людям.    - Однако и провел же нас Фридрих Адольфович, - начал Сережа, когда смех детей, а вместе с ним и попугая, утих немного. - Он хотел скрыть от нас свое сокровище. Отлично провел, надо отдать ему справедливость.    - А вот мы его за это сами проведем в свою очередь! - сердито проговорил Юрик, который чрезвычайно любил подшучивать над другими и не выносил, когда шутили над ним. - Я уже придумал славную шутку: возьмем и напугаем как следует нашу крысу. Отнесем попку на голубятню; пусть он погостит немного у голубков. А дверцу клетки оставим открытой. Пусть Фридрих Адольфович подумает, что попка, желая прогуляться, ушел сам из клетки. Хорошо?    - Очень хорошо! Очень хорошо! - вскричали мальчики в один голос.    - Только дастся ли он тебе в руки? - предположил с сомнением Сережа.    - Э, пустяки! - беспечно отвечал Юрик. Храбро открыв дверцу, Юрик просунул руку в клетку, но тотчас же с громким криком дернулся назад. Попка изо всех сил клюнул Юрика в палец.    - Ах ты скверная птица! - вскричал рассерженный мальчик, обтирая окровавленный палец носовым платком. - Вот подожди ты у меня.    И, вторично просунув уже обе руки в клетку, он быстро схватил попугая и, закрыв его с головой носовым платком, со всех ног кинулся с ним на голубятню. Попка, испуганный насмерть таким неделикатным обращением, кричал ни к селу ни к городу во всю свою птичью глотку, высовывая голову из-под носового платка:    - Милости просим! Спасибо! Спасибо! Спасибо!    Остальные три мальчика гнались по пятам и хохотали во все горло.    А через пять минут, когда красный, освеженный купаньем Фридрих Адольфович появился на пороге террасы, они снова, как ни в чем не бывало, сидели все трое на своих местах и озабоченно твердили, перекрикивая один другого: Есть - essen. Спать - schlafen. Бегать - laufen.    

* * * 

      Наступил вечер. Птичница Аксинья, порядком таки уставшая за день, уже укладывалась на покой, прибрав и перемыв после ужина посуду. Митька - тот уже давно храпел, удобно растянувшись на лавке.    Помолившись Богу и положив несколько земных поклонов, Аксинья полезла на лежанку, где на ночь устраивала себе постель. На лежанке было тепло и уютно. Толстая птичница с удовольствием протянула усталые ноги и, закрыв глаза, сладко зевнула на всю избу. И вдруг, в ту самую минуту, когда приятная дремота уже подкралась к отяжелевшей голове Аксиньи, чей-то резкий, крикливый голос прокричал отчетливо на всю избу:    - Караул! Караул! Караул! Спасите!    Аксинья в ужасе вскочила с лежанки.    - Господи, помилуй! - испуганно озираясь, произнесла она. - Грабят кого-то, не то режут на голубятне. Митька, а Митька! - расталкивая своего приемыша, залепетала она. - Да проснись же ты ради господа! Не слышишь разве?    Когда, разбуженный толчками тетки Митька вскочил, протирая сонные глаза, сверху опять послышались крики, еще яснее и отчетливее прежних:    - Спасите, помогите! Караул! Фриценька! Караул, караул, караул!    И тотчас же к этим крикам присоединилось отчаянное гульканье голубей и такая возня, какой никогда не было еще на голубятне над птичницыной избушкой.    Но Аксинья не слышала уже ни возни, ни гульканья: она быстро набросила на себя платье и, перепуганная насмерть, со всех ног кинулась из избы в господский дом...    Как раз в это время все семейство Волгиных сидело за ужином. Юрий Денисович объявил детям новость, доставившую им большее удовольствие. Сегодня вечером лесничий прислал ему приглашение устроить назавтра пикник. Мальчики так и запрыгали от радости, даже по бледному личику слепой Лидочки пробежала радостная улыбка. Слепая Лидочка всегда радовалась каждому удовольствию, доставляемому ее братьям.    - А Фридрих Адольфович знает об этом? - спросил отца Бобка, так и сияя весь от удовольствия.    - Нет еще, друг мой, не знает. Он, вероятно, занят в своей комнате. Можешь пойти и объявить ему новость, - отвечал Волгин сыну.    Но Бобке не пришлось идти в комнату гувернера объявлять ему приятную новость. Он сам появился неожиданно на пороге с встревоженным, взволнованным .лицом.    - О, господин Вольгин, - заговорил Гросс вздрагивающим от волнения голосом. - У меня слюшилось несшастье, большая несшастье! У менэ пропал попка...    - Кто пропал? - переспросил в недоумении Юрий Денисович.    - Попка... Попагайка... Мой любимый попагайка. Молодой князь подарил менэ попагайка, а я хотел его подарить вашим детям... и ушил его говорить побольше, чтобы сделать один маленький суприз для ваших мальшик, и вдруг... Попка пропал, ушла из клетка...    - Слышишь, Сергей! - незаметно подтолкнул Бобка Сережу. - Он хотел его подарить нам, а мы-то...    - Этот попагайка для меня самый дорогой сувенир от князя Витеньки, - продолжал горевать Фридрих Адольфович, - и он погиб, его съела кошка... О, што за горе! Што за несшастье!    И на глазах бедного старика даже навернулись слезы.    - Милый, милый господин Гросс, - прозвучал трогательный, нежный голосок Лидочки, - . какой же вы, однако, добрый! Вы так любите вашего попугая и хотели отдать его моим братьям!    - О, да! Я любиль его! Я ушиль его говорийт слова каждое утро и хотэл его сделайт хороший подарок, и вдруг... Ви никто не догадался о его присутствии у менэ; я закривал дверь и ушил его, ушил его, ушил, ушил...    - Он его для нас учил, - снова зашептал Бобка, уже готовый в свою очередь удариться в слезы, - а мы его так обиде...    Мальчик не договорил: как раз в эту минуту в столовую ураганом ворвалась птичница Аксинья и, бухнувшись с размаху на колени перед Юрием Денисовичем, заголосила на весь дом:    - Батюшка-барин! Спасите! Помогите! Воры у меня на голубятню забрались, грабят кого-то, убивают! Пойдемте туды, голубчик-барин! Да людей кликните! Одни-то не ходите! Людей возьмите! Да скореича, чтобы они, чего доброго, не убегли!    - Кто? Что такое? Воры? Быть не может! -вскричал взволнованный не на шутку Юрий Денисович.    - Ей-богу же воры, барин, - с ужасом рассказывала птичница. - Я это лежу, а он-то как завопит: "Караул! Спасите! Помогите!". Да словно не человечьим голосом. А потом словно не по-нашенскому слово сказал.    - Это попка, - прошептал Сережа и взглянул на Юрика.    Бобка - тот давно уже трясся от страха, а Юрик стоял заметно побледневший, взволнованный и только покусывал дрожащие губы.    Вдруг Фридрих Адольфович ударил себя ладонью по лбу и радостно вскричал:    - Не пугайт, бога ради, не пугайт ви, Аксюшня... Это мой попагайчик кришал все тот слов, што я ево ушил! Не пугайт и идите все за мною!    И он со всех ног бросился бежать к избе Аксиньи. За ним последовал Юрий Денисович, за Юрием Денисовичем Юрик, за Юриком Сережа, за Сережей Бобка. Шествие замыкала Аксинья. Все они направились к домику птичницы на задний двор. По дороге к ним присоединились еще кухарка Матрена и веселая Евгеша.    По скрипучей лестнице и господа, и прислуга поднялись на голубятню, не без труда пролезли в крошечную дверку, и вдруг неожиданный смех, вырвавшийся из груди всех присутствующих, разом наполнил все углы и закоулки Волгинского хуторка. И нельзя было не рассмеяться при виде уморительного зрелища, представившегося глазам поздних посетителей голубятни. Посреди нее на полу важно расселись в кружок серые, белые и пегие голубки, тихо погулькивая и глядя любопытными глазами на попку, находившегося в середине этого круга. Он же преспокойно восседал на какой-то жердочке и, поминутно покручивая своей хохлатой головкою и пригибая ее книзу, точно раскланиваясь с окружавшими голубями говорил своим резким, пронзительным голосом:    - Будьте здоровы! Будьте здоровы, будьте здоровы!    При виде людей голуби разом всколыхнулись и, зашумев крыльями, вылетели один за другим в слуховое оконце голубятни. А попка, смешно ковыляя, бросился со всех ног к Фридриху Адольфовичу, вскочил ему на плечо и, чмокнув его в самые губы своим клювом, проговорил скороговоркой:    - Очень рад! Очень рад! Фриценька и попочка - два друга, два друга, два друга!    Это было и смешно и трогательно в одно и то же время. На глазах Гросса блестели слезы, и он горячо целовал розовые и зеленые перышки своего любимца.    Аксинья, которая, как и Митька, не подозревала о существовании говорящих попугаев, едва не закричала от страха при виде такого необыкновенного зрелища.    - Но как же, однако, он мог попасть сюда? -заметил Юрий Денисович. - Дети, может быть, кто-нибудь из вас знает, как это случилось? - обратился он к сыновьям.    Маленькие виновники происшествия молча потупили глаза в землю и молчали, переминаясь с ноги на ногу. При виде этого смущения Юрий Денисович сразу понял, в чем дело.    - Юрий! - позвал он второго сына. - Я хочу знать правду: говори все, что ты знаешь!    Юрик, никогда еще никому не солгавший, выступил вперед, красный от смущения, не утаив ничего, рассказал все подробно отцу про общую неуместную шутку.    - О-о! - проговорил Фридрих Адольфович печальным голосом, когда Юрка окончил свою исповедь. - А я-то еще хотел сдэлайт суприз, нишево не говорил про мой попагайчик! Лючше било бы, когда ви все знал!    - Разве вы не знаете, - начал строгим голосом Юрий Денисович, - что распорядиться чужою собственностью, - это все равно, что присвоить ее себе? - и он пристально взглянул в лицо каждого из сыновей.    Мальчикам было очень совестно, неловко и неприятно - и от своей глупой проделки, и от строгого, испытующего взгляда отца.    - Вы должны быть наказаны, - заключил тем же тоном Волгин, - завтра вы не пойдете в лесной домик и по вашей милости пикник не состоится.    Тут лица всех трех мальчиков разом вытянулись и потускнели. Они не ожидали, что их новая проделка будет иметь такой скверный конец. Наказание было очень строго и чувствительно для маленьких проказников. Они так радовались предстоящему пикнику и заранее предвкушали всю прелесть чудного удовольствия!    Печально понурившись, разошлись дети по своим кроваткам, и каждый из них долго не мог уснуть в эту злополучную ночь.    

* * * 

      Противный! Гадкий! Скверный! Я ненавижу его всем сердцем! У-у, как ненавижу! Из-за него, из-за его противного попугая мне испортили целый день! Никогда этого не прощу и не забуду ему, гадкому, скверному!    Так говорила Мая, сидя на другой день под развесистой липой в любимом месте хуторского сада, среди всех четверых детей Волгиных.    - Но почему же, милая? - спросила слепая Лидочка. - Ведь Фридрих Адольфович вовсе не виноват, что папа наказал братьев и не пустил их на пикник сегодня. И, по правде сказать, мальчики были наказаны за дело. Они сами виноваты во всем!..    - Ах, глупости! - резко перебила ее Мая. - Мальчики должны шалить, на то они и мальчики, а ваш гувернер противный, и я его видеть не могу за то, что из-за него у нас пропало такое чудесное удовольствие! Если бы у него не было этого глупого попугая, то вам не пришлось бы подшутить над ним таким образом, а не подшутили бы - не были бы и наказаны из-за него! Значит, во всем виноват ваш противный Фрицка!    - Мая! Мая! - проговорила с укором Лидочка. - Как можешь ты говорить так о таком добром человеке, как наш Фридрих Адольфович!    - Ах, оставь, пожалуйста! Ты точно гувернантка, Лидочка, только и слышно от тебя: "Мая, не делай того! Мая, не делай этого!" Не забудь, что я здоровая, веселая девочка, а не бедняжка слепенькая, как ты! Только слабые да больные калеки могут сидеть на месте, не шалить и корчить из себя святошу. А мы...    - Мая! Мая! Не смей так говорить! Ты злая, гадкая девочка! Ты не должна, ты не смеешь обижать Лидочку! - зазвучали голоса трех мальчуганов в защиту своей слепой сестрицы, в то время как по бледным щекам Лидочки покатились две крупные слезы.    - Я и не думаю обижать ее. С чего это вы взяли? - защищалась Мая. - Я правду говорю! Разве нельзя говорить правды? - раздраженно произнесла она. - Ведь если бы Лидочка была такою же зрячею здоровою девочкой, как и я, вы думаете, она не шалила бы так же заодно с нами?    - Я не знаю, что было бы тогда, - произнесла с глубоким вздохом маленькая слепая, - но если бы какой-нибудь добрый волшебник, как в сказке вернул мне зрение, и я стала бы зрячею, то...    - Ах, не говори так, Лидочка, - произнес подле нее нежный голосок Бобки, - не говори так, а то я заплачу!    - Какая же ты девчонка, Бобка! - вскричала Мая. - Плачешь из-за всякого пустяка. Бери пример со своих братьев. Сережа и Юрик гораздо умнее тебя!    Сережа и Юрик, однако, не разделяли мнения Май и втайне не одобряли ее. Им было жаль слепую сестрицу и в то же время не хотелось прослыть "девчонками" во мнении Май. И они были очень рады случаю, когда девочка выручила их из неловкого положения, сказав своим веселым, звонким голоском:    - Идемте-ка лучше на речку - ловить колюшек, теперь так славно и прохладно на речке!    Мальчики с радостью ухватились за приятное предложение и наперегонки бросились бежать к речному берегу. Даже у Бобки заблестели глазенки, несмотря на то, что он был сердит на Маю за нанесенную ею Лидочке обиду: предложение идти на речку было так заманчиво, что он не выдержал и помчался вслед за братьями, поспешно чмокнув на ходу слепую Лидочку в обе щечки.    Лидочка осталась одна. Ей было как-то грустно и тяжело сегодня. Хотелось бегать и резвиться не меньше остальных детей и любоваться небом и цветами, болтать, смеяться и прыгать, а ужасная слепота приковывала ее к месту, не позволяя наслаждаться всеми детскими радостями, какими пользовались веселые, здоровые дети.    Лидочка не всегда была слепою. Она ослепла, будучи трехлетним ребенком, когда однажды сильно ударилась глазом об острый угол стола. Глаз не вытек и остался целым, но она уже не могла видеть им, а вскоре из-за правого ушибленного глазного яблока заболел и левый глаз, и вслед за тем девочка окончательно потеряла зрение и ослепла. Маленькая слепая никогда не жаловалась на свою судьбу. Она привыкла уже к своей грустной доле и покорно переносила свое несчастье. Сегодня, однако, слова Май почему-то больно укололи ее и заставили горько пожалеть о своей слепоте.    - Господи, - прошептала Лидочка, - если бы я вдруг прозрела, я доказала бы ей, что и здоровые, зрячие дети могут иметь добрые сердца и не мучить других своими проказами и неуместными шутками. Но этого не может случиться. Я никогда не прозрею и останусь слепою навеки, потому что ни чудес, ни добрых волшебников не бывает на свете...    И Лидочка горько заплакала, упав головою на скамью. Она плакала и не слышала, как к скамье приблизился толстый маленький человечек и стал над нею, сочувственно покачивая головой. Когда слезы слепой немного утихли, толстый человечек осторожно приблизился к ней и положил на плечо слепой свою пухлую белую руку.    - Не пугайт, милий маленький фрейлин, - проговорил он ласково, - это я, Фриц - ушитель вашев братцев. Я слишаль, как ви гореваль сейшась, и решиль помочь вам, во што би то ни стале. Ви хотите видеть, как раньше, милий маленький фрейлинь, ви хотите полюшай обратно зрение...    - О! - проговорила слепая девочка. - Это мое единственное желание, господин Гросс! Я хочу видеть не только для себя, но и ради братьев. Мне кажется, что если бы я была зрячей, мальчики больше были бы со мной, им было бы веселее тогда играть и разговаривать с бодрой и здоровой сестрою. А, играя с ними, я бы могла отговаривать и удерживать их от многих их проказ и шалостей!    - О, ви маленький ангель! - произнес растроганный ее словами Гросс. - Ви все мештаете делять добро, позабывая о себе!..    - Да, но - увы, - печально отвечала Лидочка, - я уже никогда не поправлюсь! Папа долго и много лечил меня от слепоты, и ни один доктор не помог мне ни чуточки. Доктора не помогли, а волшебников не бывает на свете, милый Фридрих Адольфович, - волшебников, которые вернули бы мне мои прежние здоровые глаза, - заключила она с глубокой грустью.    - А если найдется такой добрий вольшебник, - ласково проговорил гувернер, - ви решилься бы отдать ему своя больние глязки в польное распоряжение?    - О, конечно, решилась бы, милый господин Гросс! Чтобы только снова видеть небо, солнце, папу и братьев, я готова была бы перенести всякие мученья.    - Подождийтъ же, милий маленький фрейлин, - произнес ласковым голосом добряк Гросс. - Может бить, скоро явится такой вольшебник и ви будет видеть, как и все проший дети.    - Что? Что такое? - вся вздрогнув от счастья, прошептала Лидочка.    - Больше ни слова не скажу вам! - таинственно проговорил Фридрих Адольфович и поспешил из сада на реку, где, по его мнению, должны были уже достаточно нашалить и напроказить его маленькие воспитанники.    

ГЛАВА 5 

Злая проделка. Бешеная скачка. Добром за зло. Добрый ангел. Примирение 

      - Ай! ай! ай! - послышался отчаянный визг Бобки, безмятежно до сих пор копошившегося в речном песке и отыскивавшего пескарей и колюшек.    - Что, что такое? - кинулись к нему со всех ног Юрик, Сережа и Мая.    - Ай! ай! ай! Змея! - продолжал он кричать во весь голос и отчаянно тряс правой рукою. На указательном пальце Бобки повисло что-то безобразное, черное, продолговатое, с длинными клещами, уцепившимися изо всей силы за указательный пальчик мальчугана.    - Да это рак! Маленький речной рак! - вскричали в один голос Сережа, Юрик и Мая.    Бобке, однако, от этого открытия отнюдь не было легче. Он по-прежнему тряс изо всех сил рукою, защемленною клешнями рака, и пронзительно визжал от нестерпимой боли. Юрик с трудом отцепил рака от бедного, мигом вздувшегося пальчика братишки и хотел уже бросить его обратно в реку, как вдруг Мая неожиданно схватила его за руку и оживленно заговорила, блестя разгоревшимися глазами:    - Нет, нет, не бросай его! Он нам пригодится... Вот славную-то штуку я придумала! Ваш противный Фрицка останется доволен ею. Узнает, как в другой раз оставлять вас, бедненьких, без пикника! О, как я проучу его, гадкого, противного! Юрик, дай твое ведерко, положим в него нашего пленника. Да смотрите, чтобы ни одна душа не знала, что мы его нашли. А потом...    Тут, нагнувшись к Юркиному уху, Мая зашептала что-то так тихо, что другие мальчики не могли ничего расслышать. Юрик же так и покатился со смеху, выслушав свою приятельницу.    Должно быть, новая проделка, выдуманная Маей, была очень смешна и забавна, потому что когда ее сообщили потом Сереже, а за ним и Бобке, то оба они так и повалились на траву от охватившего их сильного приступа смеха. Потом, подхватив ведерко с раком, копошившимся на дне, они опрометью помчались к дому, так громко хохоча и крича по дороге, что из людской, из птичника и из конюшни - отовсюду повысунулись удивленные и любопытные лица прислуги, желая узнать, отчего так весело смеются проказники-барчата.    Фридрих Адольфович имел одну слабость. В кармане его сюртука находилась дорогая старинная фарфоровая табакерка, наполненная нюхательным табаком, и два раза в день - утром, встав с постели, и вечером, ложась спать, - добрый немец открывал табакерку, доставшуюся ему по наследству от матери, с нарисованным на крышке по фарфору ее портретом, и, погрузив в нее свой маленький шарообразный носик, он наслаждался некоторое время ароматным запахом табака. Потом он, обязательно чихнув два-три раза, закрывал табакерку и прятал ее в карман.    Сегодня Фридрих Адольфович был особенно хорошо настроен. Еще поутру веселая Евгеша подала ему за завтраком какой-то объемистый пакет с наклеенной на нем заграничной маркой. Гросс вскрыл конверт, прочел письмо, и лицо его просияло. На вопрос детей, откуда оно, Фридрих Адольфович коротко ответил:    - От моего князя Витенька, - и прибавил сам себе каким-то размягченным, радостным голосом, потирая свои полные ручки: - Ошень хорошо! Даже ошень хорошо!    Целый день он ходил довольный и радостный, с сияющим от удовольствия лицом. А когда дети спрашивали, что с ним и отчего он радуется, добродушный толстяк делал таинственно-лукавую гримасу и отвечал им с счастливым смехом:    - Нельзя говорить! Это мой тайна покамест! Тайна Фридрих Адольфович. Много будет знавайт, скоро состарится!    Вечером он с разными шутками и прибаутками укладывал детей. Когда мальчики были уже в постелях, Гросс подошел к окошку, у которого сидел постоянно, пока дети не засыпали, Сережа и Юрик спали вместе, Бобка - в соседней Лидочкиной комнате, и погрузился в сладкие мечты.    Фридрих Адольфович был очень счастлив. Надо вам сказать, что как только добрый Гросс увидел впервые слепую дочь Волгина, сердце чуткого немца сжалось от жалости. Кроткий слепой ребенок пробудил в душе доброго толстяка самое живое сострадание, и под впечатлением этого чувства он написал письмо своему бывшему воспитаннику, который уже около семи лет изучал за границей медицину: подробно изложив всю историю слепоты несчастной девочки, он спрашивал совета у князя Виталия, к какому врачу обратиться для серьезного пользования малютки и кто из них может вернуть ей зрение.    Какова же была радость старика, когда сегодня он получил ответ от молодого князя, в котором тот писал ему, что случай со слепотою Лидочки настолько заинтересовал его, что он сам приедет пользовать больную и применит к ее выздоровлению одно только что открытое лечебное средство.    Около шести лет не видел добряк Гросс своего "Витеньку" и не мудрено поэтому, если подобное счастливое известие наполнило радостью сердце старика. Он с удовольствием задумался теперь о своем воспитаннике - не о взрослом, усатом докторе-хирурге в золотом пенсне, каким он был изображен на портрете, присланном из-за границы, а о маленьком мальчике в матросском костюмчике, с темными локонами, вьющимися кольцами по плечам, который кричал ему, Гроссу, своим звонким голоском: "Где вы, Фриценька? Мне скучно без вас! Поиграйте со мною немножко".    И, вспоминая таким образом чернокудрого ласкового князька, Фридрих Адольфович полез в карман, вынул оттуда табакерку и поднес ее машинально к лицу. В глубокой задумчивости глядя в окно, он нажал крышку и, с удовольствием вдыхая в себя ароматичный запах, исходящий из табакерки, погрузил в нее свой маленький шарообразный, немного смешной носик. В ту же минуту безобразное черное существо потянулось к этому носику своими длинными клешнями и, крепко уцепившись за самый его кончик, повисло всею своею тяжестью под ним.    Старик закричал с испугу, выронив при этом из рук табакерку, и фарфоровая с эмалевым портретом крышка разбилась вдребезги.    - О, боже мой! Кто это есть? Што это есть? - с выпученными глазами и бледным лицом бегая по комнате, кричал несчастный.    Рак между тем по-прежнему висел на кончике носа и не отпускал его. Сережа и Юрик задыхались от смеха, зарываясь головами в подушки.    На звон разбитой табакерки из соседней комнаты прибежал Бобка в длинной, до пят, ночной рубашонке. При виде смеющихся братьев Бобка тоже было фыркнул со смеха, но, заметив разбитую табакерку на полу, он разом затих и перестал смеяться.    Когда Юрик незаметно вынул за обедом из кармана Фридриха Адольфовича злосчастную табакерку, чтобы положить в нее рака и снова так же незаметно опустить ее в карман гувернера, Бобка заранее потешался над задуманной Маей новой проказой. Но при виде разбитой табакерки мальчику стало как будто стыдно и совестно. И бегающий с висевшим у него под носом раком несчастный Гросс не казался ему уже смешным, а скорее жалким.    Наконец Фридрих Адольфович чихнул на всю комнату, и рак, очевидно, испуганный этим богатырским чиханьем, разом отпал, оставив нос старика в покое.    Почувствовав неожиданную свободу, Фридрих Адольфович бросился подбирать осколки табакерки.    - О, какой злой мальшик, - трепещущим от волнения голосом говорил он. - А я еще так любиль вас... Негодний, безсердечний мальшишки! О, портрет моя мамахен, единственный сувенир после ее смерти, и ви разбиль его. О, не хочу больше оставайт у вас ни одного дня! И завтра же я буду уезжаль от ваш дом! Стидно вам! Стидно! Стидно!    Мальчикам действительно было стыдно за их поступок. Они уже не смеялись больше, но смирнехонько лежали в своих постельках. А Бобка со слезами на глазах помогал подбирать осколки злосчастной табакерки. Шалость зашла слишком далеко. Мальчики Волгины были вовсе не злые дети, и они никак не предчувствовали такого несчастного конца своей глупой забавы.    

* * * 

      Весь следующий день дети ходили, как в воду опущенные. История с табакеркой не давала им покоя. Еще больше смущало и угнетало их совесть то обстоятельство, что Фридрих Адольфович не только не пожаловался на них отцу, но и с ними ни словом не обмолвился об их злой проделке. Поутру он долго укладывал свой чемоданчик, и они слышали, как он говорил попугаю:    - Ну, мой попочка... Ми будем поезжаль с тобой на старий квартир, где нас не будут абижаль как здесь.    И, слыша эти фразы, мальчикам становилось еще обиднее и больнее за свой недобрый поступок со стариком.    К завтраку пришла Мая.    - Что вы носы повесили? - с недоумением спрашивала она своих трех приятелей.    Юрик тотчас же рассказал ей про печальное происшествие с табакеркой. Против ожидания, Мая схватилась за бока и хохотала как безумная во все время рассказа.    - Чего ты смеешься? - удивлению спрашивали ее мальчики. - Или ты не поняла, что Фридрих Адольфович уходит от нас, обиженный за нашу проделку?    - И хорошо, что уходит! - весело вскричала балованная девочка. - Или вы забыли, как не хотели его приезда? Помните? А теперь, когда извели его вконец, достигли своей цели, заставили уйти от вас, повесили носы и чуть не хнычете... Хороши! Нечего сказать! Стыдитесь! А еще мальчиками называетесь!    - И правда! Что это мы киснем в самом деле? - нерешительно заговорил Юрик. - Разве нам не лучше было без него? Вот будет худо, если он папе пожалуется на нас, а то пускай себе уезжает к своему князеньке за границу.    Но Фридрих Адольфович никому не пожаловался, и даже когда Юрий Денисович попросил его сопровождать детей на верховой прогулке, добрый Гросс тотчас же изъявил свое согласие.    - Это будет мой последний прогулька с вами, - сказал он, когда дети остались с ним наедине, без отца и сестры, ничего не подозревавших о вчерашнем происшествии, - завтра я буду уезжаль, а сегодня я еще служиль у вас.    - Ну, и "уезжаль" себе на здоровье! - мысленно передразнил его Юрик.    Юрик был в восторге. Отец приказал кучеру оседлать для Сережи Аркашку - красивую верховую лошадь, а для него, Юрика, шустрого Востряка. Гросс, Бобка и Мая должны были ехать в кабриолете.    - Только, пожалуйста, поезжайте рысью, - наказывал Юрий Денисович сыновьям, - рысью и шагом, и думать не смейте о галопе. Лошади будут послушны, и вам не придется понукать их: Вострячок очень смирен, пока ему не дают шпоры и не горячат его. Но лишь только его пускают галопом, он начинает волноваться, и, весьма может случиться, понесет. Слышишь, Юрий? Я надеюсь на твое благоразумие, - заключил Волгин, обращаясь к сыну.    - Не беспокойся, папа! Я не буду шпорить Вострячка и поеду шагом или легкой рысцою, - убежденно проговорил мальчик.    И Юрий Денисович вполне успокоился, положившись на благоразумие сына.    Сначала все шло хорошо. Сережа и Юрик ехали подле кабриолета, которым правила Мая и где сидели Фридрих Адольфович и Бобка.    Фридрих Адольфович был грустен и озабочен вследствие предстоящего отъезда с хутора, где он надеялся спокойно прожить лето и дождаться своего "ненаглядного князеньку". Ему не хотелось было покидать доброго Волгина, слепую Лидочку и даже того маленького человека, который смирнехонько сидел теперь подле него в кабриолете с печальным и растерянным видом.    Бобке было бесконечно жаль гувернера, но он стыдился признаться в этом братьям, боясь получить от них какое-нибудь обидное прозвище за свою неуместную чувствительность. И потому Бобка ехал как в воду опущенный, и прогулка не доставляла ему никакого удовольствия сегодня. Между тем Мае надоело спокойно править лошадью и ехать почти шагом из-за того только, чтобы дать возможность мальчикам поспевать за кабриолетом. Она стегнула лошадку концами вожжей, и легкий экипаж понесся быстрее по ровной проселочной дороге.    - Остановись, Мая! Мы не можем поспеть за тобою! - кричал Сережа.    - Пришпорь лошадь и догонишь, - отвечала ему со смехом маленькая шалунья.    - О, разве ви не слишаль, как его папахен просиль их не ехать в галеп? - вмешался в разговор Фридрих Адольфович.    - А разве они такие маленькие, что не умеют ездить? - рассмеялась девочка. - Ну, пусть Сережа боится скорой езды - он известный трусишка, но Юрик - ведь он хвалится, что ничего не боится... Юрик, а Юрик! - закричала она мальчику. - Что ты-то отстал? Или ты трусишь, как и Сережа?    Юрик, считавший себя очень отважным, весь вспыхнул от негодования. Он - трус? Он-то, Юрик?!    В одну минуту и предостережение отца, и данное им обещание не пускать в галоп лошадей - все было забыто. Юрик помнил только одно, что он не трус и должен во что бы то ни стало доказать это Мае.    Он изо всей силы ударил каблуками бока Востряка...    Нервная и нравная лошаденка, не привыкшая к такому крутому обращению, с места взяла в карьер и понеслась вперед с быстротою ветра. От быстрого прыжка Юрик едва усидел в седле. Фуражка упала с его головы, правая нога выпустила стремя, и он несся, как стрела, выронив поводья из рук и вцепившись руками в гриву лошади.    Напрасно Бобка кричал ему изо всех сил:    - Остановись, Юрик! Остановись! И папа не позволил скакать так!    Напрасно Фридрих Адольфович вторил Бобке испуганным голосом:    - Ах, боше мой! Боше мой! Он убивается! Он убивается сей же момент!    Ничто уже не могло остановить скачки Юрика, или, вернее, его разгорячившегося коня.    Востряк летел во всю прыть, и крики детей и гувернера не остановили, а скорее еще более подзадоривали его.    Бледный, испуганный Юрик едва держался в седле... Вот мимо него быстро, как молния, промелькнула роща... Вот виднеется вдалеке деревня... вот синеет большая запруда, где бабы полощут белье. И все это лишь только покажется, тотчас же пропадает из вида благодаря его бешеной скачке. А конь несется все быстрее и быстрее... Уже голова начинает кружиться у бедного мальчугана, руки, схватившиеся за гриву, слабеют с каждой минутой... Вот-вот сейчас они, обессиленные, выпустят гриву Востряка...    Теперь уже Востряк несется по улице деревни. С двух сторон тянутся убогие избы... А около крылечек играют чумазые ребятишки. Старшие на работе в поле, и только одна детвора и хозяйничает.    - Ай! Ай! - кричат они, указывая на скачущего во весь опор Юрика. - Барчонок-то! Ишь ты как!    Но барчонок уже ничего не видит и не слышит. С непривычки к верховой езде (Юрик и Сережа только недавно начали ездить верхом под руководством кучера Степана) и тем более к такой скачке, мальчик совсем ослаб и измучился.    А Востряк, как нарочно, разгоряченный скачкой, все подбавляет и подбавляет ходу. Вот он уже не скачет, а словно молния прорезывает воздух все быстрее и быстрее... И избы, и дети, и кривая улица остаются далеко позади маленького всадника.    Но вдруг из-за крайнего строения, приютившегося на самом краю деревни, выскакивает громадный лохматый пес и с громким лаем бросается под ноги Востряка. Испуганный Востряк сделал отчаянный прыжок в сторону. От этого неожиданного движения Юрик потерял равновесие и, выпустив гриву лошади из рук, упал из седла прямо на твердую каменистую дорогу, громко вскрикнув от боли и разом потеряв сознание.    

* * * 

      Если бы Юрик мог оглянуться назад во время своей бешеной скачки, он бы увидел, что, как только лошадь понесла его, вокруг кабриолета произошло заметное смятение. Фридрих Адольфович насильно отобрал вожжи у правившей Май и, остановив экипаж, поспешно вышел из него.    - Давайт менэ ваш лошадь, - обратился он к Сереже, - а ви сажайт на мое место в экипаж. Я буду догоняль Юрик и остановиль ево!    - Да как же вы сядете на лошадь, ведь вы и ездить-то не умеете, да и боитесь лошадей? - недоумевал Сережа, глядя во все глаза на взволнованное, заметно побледневшее лицо гувернера.    Добрый немец действительно боялся лошадей и ни за что не решался садиться на них, как ни уговаривали его мальчики. К верховой езде Гросс питал самый отчаянный страх и какую-то необъяснимую ненависть. Потому-то Сережа и был так сильно удивлен, когда Фридрих Адольфович приказал ему сойти с Аркашки и занять его место в кабриолете.    С бледным, но решительным лицом старый гувернер стал карабкаться в седло. Благодаря своей полноте он долго не мог занести ногу в стремя. К тому же Аркашка, зараженный дурным примером своего четвероного приятеля - Востряка, никак не хотел спокойно стоять на месте и всячески выражал свое нетерпение.    Наконец Гросс, тяжело пыхтя и отдуваясь, взгромоздился в седло.    - Ню, ню! В галеп! - закричал он, дернув за повод Аркашку.    Проказнику того только и надо было. Он сделал отчаянный прыжок вперед и полетел стрелою следом за Востряком, нагоняя его в бешеном, неудержимом галопе.    Если бы кто-нибудь взглянул теперь на необыкновенного всадника, сидевшего на спине Аркашки, то уж, конечно, не удержался бы от смеха.    Толстый Фридрих Адольфович был мало похож на лихого кавалериста. По обоим бокам Аркаши беспомощно болтались его толстые ножки в клетчатых брюках, которые никак не могли попасть в стремена; лицо с плотно зажмуренными от страха глазами выражало неподдельный ужас. Но в голове невольного всадника, несмотря на весь его страх перед отчаянной скачкой, неотвязчиво стояла одна только мысль: догнать Юрика во что бы то ни стало. Догнать и остановить его, даже если бы ему, Гроссу, пришлось после этого умереть от подобной бешеной скачки. Таким образом он доскакал до деревни, но не успел уже спасти Юрика от падения. Когда Аркашка подлетел во всю свою лошадиную прыть к злополучному месту, мальчик уже лежал на земле без малейших признаков сознания.    - О, бедний ребенок! Мой несшастный мальшик! - чуть не плача лепетал, склоняясь над ним, добрый немец. - О, зашэм ви не слюшал ваш папахен! О! О! Как ви бледний! Што с вам слюшился? Говорит, о, говорит, ради бога!    Но Юрик не мог ничего говорить. Он по-прежнему лежал без признаков жизни, с лицом бледным, как у мертвеца. А над ним стояли как ни в чем не бывало два виновника его несчастья: и злополучный Востряк, и незнакомый пес, так неожиданно испугавший шальную лошадь и оказавшийся самой мирной дворняжкой, стерегущей крайнюю избу.    Фридрих Адольфович с минуту постоял в раздумье над Юриком. Потом, убедившись, что дети не едут за ним и что они, должно быть, испугавшись и окончательно растерявшись, повернули обратно на хутор, он осторожно приподнял бесчувственного Юрика с земли. "Юрик! Бедний! Несшастный мальшик!" - говорил он все время.    Взяв Юрика на руки, он понес его назад по дороге к хутору, предварительно привязав лошадей к забору, примыкавшему к крайней избе, и настрого приказав караулить их сбежавшимся ребятишкам.    Жара стояла нестерпимая, солнце пекло вовсю... К тому же десятилетний Юрик был тяжелым, крупным мальчиком, и нести его было нелегко. По лицу бедного Фридриха Адольфовича текли ручьи пота и глаза его выражали мучительную усталость. Бедный толстяк еле-еле передвигал ноги под чрезмерной тяжестью своей ноши. Но он не думал о себе. Все его мысли сосредоточились на несчастном ребенке. Он совсем позабыл о том, как много неприятностей и горя причинил ему этот ребенок за короткое время его пребывания на хуторе.    - Бедний, бедний мальшик! - повторял поминутно добрый Гросс, с нежностью вглядываясь в бледное, худенькое, осунувшееся разом личико бесчувственного Юрика. - Бедний, несшастний ребенок! - и окончательно забывал при этом, что он сам умирает от усталости и не может передвигать ноги под тяжестью своей ноши.    Около самого хутора их встретил испуганный и встревоженный Юрий Денисович, прислуга и дети. Последние, как и предполагал Фридрих Адольфович, вернулись на хутор и рассказали отцу о несчастье, случившемся с Юриком. Тот выбежал навстречу сыну, сам не менее бледный, нежели Юрик, все еще без чувств лежавший на руках выбившегося из сил Гросса.    Мальчика тотчас же понесли в его комнату и уложили в постель.    Приехавший к вечеру из уездного города доктор нашел у Юрика вывих плеча и легкое сотрясение мозга.    Плечо вправили, но бедный мальчик страдал при этом невыносимо. Его непослушание обошлось очень дорого на этот раз. Бедный Юрик заболел и должен был оставаться несколько дней в постели.    

* * * 

      Пятый день лежал уже Юрик. Вывихнутое плечо нестерпимо болело. Мальчик все время ныл и капризничал вследствие своей болезни.    - Фридрих Адольфович, - звал он поминутно гувернера, - дайте мне пить! Неужели же вы не видите, как засохли мои губы! Я хочу пить! Пить! Пить! Пить!    - Но, милый мальшик! Ви уже випили два стакан! Так много пить вредно. И доктор запретил вам это, - слабо возражал больному добрый Гросс.    - Но доктор ничего не понимает, - раздражаясь, говорил Юрик. - Дайте мне пить, вам говорят...    - Вот, вот питье! Пейте, только не вольнюйтесь; для вас вредно вольноваться, - торопливо успокаивал его Фридрих Адольфович, поднося питье к действительно запекшимся от жара губам мальчика.    - Да разве это питье? Это бурда какая-то! - чуть не плача, кричал Юрик и выплескивал лимонад из стакана прямо на одеяло и на подушку, глядя в лицо гувернера сердитыми, блестящими от гнева глазами.    - Ай, ай, ай! - покачивая головою, кротко увещевал его тот. - Разве можно так поступать! Ай, ай, ай! Ви облил себя и все кругом из стакана!    И он с чисто ангельским терпением менял наволочки и одеяло на постели больного, и ни одного слова упрека или неудовольствия не срывалось с его губ.    Юрик с каждым днем капризничал все больше и больше, всячески издеваясь над бедным Фридрихом Адольфовичем. Но тот сносил все капризы и прихоти больного, не выказывая ему своего нетерпения и неудовольствия. И только когда капризы эти становились положительно невыносимыми для бедного Гросса, он шел к окну, на котором стояла клетка с его другом-попугаем, и отводил душу, как говорится, в разговоре с любимой птицей.    Об отъезде своем Гросс уже не думал. Как только случилось несчастье с Юриком, добрый немец отложил этот отъезд на неопределенное время.    - Поправится мальшик, я и буду уехаль, - говорил сам себе добряк, - а покудова он заболевайть, грешно уходит от его.    К счастью, теперь доброму Гроссу было меньше забот с остальными детьми, и он мог все свое время посвящать больному. Сережа и Бобка, испуганные болезнью Юрика, заметно притихли и уже не думали об обычных шалостях и проказах. Мая была сильно сконфужена, чувствуя свою вину в этом злополучном происшествии, и не показывалась на хуторе. В доме стояла тишина, какая всегда бывает там, где находятся больные.    А Юрик все капризничал и капризничал без конца. И чем заметнее поправлялось его здоровье, тем бессмысленнее и чаще были его причуды.    По ночам, когда ему не спалось, он бесцеремонно будил Фридриха Адольфовича, который спал теперь в его комнате на месте Сережи, переведенного к Лидочке и Бобке, и заставлял его рассказывать сказки.    Фридрих Адольфович, измученный за день вечной возней у постели Юрика, безропотно вставал среди ночи и всячески развлекал своими рассказами больного.    И каких только сказок не рассказывал Юрику добрый старик! В них говорилось и о колдунах, и о добрых волшебниках, о феях и карликах, оборотнях и ведьмах. А Юрик все оставался недовольным, все ему не нравилось, все раздражало его!    Стоял жаркий июльский день. Юрик чувствовал себя значительно лучше, вывихнутое плечо почти не болело и только общая слабость не позволяла ему еще встать с постели. В саду под его окнами играли дети с пришедшей из лесного домика Маей. Их веселые голоса звучали особенно радостно в этот день или так, по крайней мере, казалось бедному, прикованному к постели Юрику. И это страшно раздражало и волновало выздоравливающего мальчика. Юрику было досадно и обидно, что он сам не может бегать и играть с детьми, и поэтому сегодня он особенно мучил своими причудами бедного Фридриха Адольфовича.    - Расскажите мне новую сказку, - тянул он недовольным голосом.    И когда добрый Гросс начал рассказывать самую интересную сказку, какую только знал и помнил, Юрик перебил его на полуслове, громко крича сердитым голосом:    - Какая гадкая сказка! Фи! Неужели вы ничего не знаете лучшего?    Не успел добряк-немец ответить что-либо своему воспитаннику, как с окна, где стояла клетка попугая, прозвучала та же самая фраза, произнесенная пронзительным, резким голосом.    - Какая гадкая сказка! Фи! Неужели вы ничего не знаете лучшего?    Это попка, слышавший уже не раз одну и ту же фразу, запомнил ее и теперь очень удачно передразнил ею Юрика.    Фридрих Адольфович не мог не улыбнуться на выходку своего любимца.    - А-а! Вы смеетесь надо мною, и вы и ваша гадкая птица! - выходя из себя от гнева, вскричал Юрик. - Не хочу ее. Уберите ее отсюда! Выпустите ее из клетки в сад! Она мне надоела, она мне мешает! - И он неожиданно залился капризными, злыми слезами.    - Ну, корошо! Ну, корошо! Я относиль его в мой комнат! - засуетился испуганный слезами мальчика Фридрих Адольфович.    - Нет! Из комнаты вашей мне слышен его противный голос! - все громче и громче кричал Юрик. - Пустите его в сад! В сад пустите! Видеть его не могу, противного! Не могу! Не могу! Не могу!    - Корошо! Корошо! - успокаивал Гросс расходившегося мальчика. - Я буду его выпускаль в сад! Не вольнюйтесь ви только, не тревожьтесь! Вам вредно это, ви больны.    И, поспешив к клетке, он вынул оттуда попку и пустил его из окна в сад. И последний, важно нахохлившись, с гордо поднятой головой, важно зашагал по дорожке. А Юрик, довольный тем, что настоял на своем, разом успокоился и стал внимательно слушать сказку о "воздушном замке", прерванную его неожиданным капризом.    Между тем у бедного Фридриха Адольфовича сердце ныло от страха за своего пернатого питомца. Выпущенный на свободу попка мог свободно уйти и заблудиться где-нибудь за хутором; наконец, его могла заклевать домашняя птица, разорвать собака и мало ли еще какие ужасы грозили попугаю, выпущенному впервые в сад из клетки.    И страхи Фридриха Адольфовича оправдались. Едва только он дошел в своей сказке до того места, когда принц Солнце поссорился с принцессою Луною, неожиданно раздались отчаянные крики в саду.    Кричали не только дети, кричал пронзительно и тоскливо хорошо знакомый старому гувернеру голос. Бедный Фридрих Адольфович даже побелел от ужаса. Он со всех ног бросился к окну и, высунувшись в сад, громко спрашивал, что случилось.    В ту же минуту на крокетной площадке, где играли дети, прозвучал плач Бобки, крик Митьки и взволнованный голос Сережи, приказывающий кому-то:    - Неси к Фридриху Адольфовичу, прямо к нему неси!    - Боше мой! Да што ше слючиль? Што слючиль? Што слючиль наконец? - шептал в страхе испуганным голосом Гросс.    - Ах, ничего не случилось! - раздраженно проговорил Юрик. - Просто кто-нибудь расквасил себе нос и...    Юрику не пришлось докончить своей фразы. Дверь с шумом отворилась, и в комнату вошли дети: Сережа, Бобка и Мая с Митькой во главе. На руках Митьки билось и трепетало маленькое окровавленное тельце попугая со свернутой набок и бессильно повисшей хохлатой головкой.    Фридрих Адольфович со всех ног бросился к Митьке, выхватил у него несчастную птичку и со стоном прижал ее к своей груди. А Митька между тем рассказывал, широко размахивая руками и тараща свои и без того вытаращенные глаза:    - Они шли... - говорил он, торопясь и захлебываясь, указывая пальцем на умира?ющего попку, - они шли, значит, а она... то есть кошка, значит, как шастнет из-за угла-то... Ну, я и того... камнем... А она... задави ее телега, как хватит... да бегом, да бегом... А у них уж, глядишь, и глазки закатились и головка на сторону... Известно, кошка... ни кто другой... Ну, тут я опять камнем... Ей в ногу угодил... На трех лапах ушла, а их бросила поперек дорожки... Мы и подняли, значит...    - О, боше мой! Боше мой! - прошептал с тоскою Фридрих Адольфович и с укором взглянул на Юрика.    Юрик лежал бледный и глубоко потрясенный этой сценой, отлично сознавая свою вину и перед Гроссом, и перед его несчастным любимцем. Умирающий попка еще слабо трепетал своими крылышками. Его круглые глазки смотрели прямо в глаза своему хозяину.    Вот он еще раз вздрогнул и, закатив глазки, затих без движения.    - Мой бедний друг! Мой бедний попагайчик! - воскликнул Фридрих Адольфович с тоской и выбежал из комнаты с птицей на руках...       - Кто это плачит? Юрик, ви? - раздался среди ночной тишины голос Фридриха Адольфовича.    Не получая ответа, он тотчас вскочил с постели и, подойдя к кроватке Юрика, с озабоченным видом наклонился над мальчиком. Вмиг две горячие детские ручонки схватили его руку и поднесли к губам, обливая ее слезами.    - Фридрих Адольфович! Милый, дорогой Фридрих Адольфович! - вырвалось с рыданьем из груди Юрика. - Я, негодный, гадкий, скверный мальчишка, но я даю вам слово исправиться! Я не буду больше! Никогда в жизни не буду! О, как я был зол! Как много неприятностей причинил я вам! Простите меня! Ради Бога простите! Или нет, не прощайте лучше! Сердитесь на меня! Браните меня, только не уезжайте от нас! Пожалуйста, не уезжайте! Дайте мне возможность загладить все мои ужасные проступки перед вами, доказать вам, что я глубоко раскаиваюсь за них! Вы не уедете, нет? Умоляю вас, скажите.    - О, дитятко мое! - произнес растроганным голосом добрый Гросс и крепко обнял и поцеловал мальчика.    - Не целуйте меня! Я не стою ваших ласк... Вы добрый, хороший, а мы дурные и гадкие, - все еще плача, шептал Юрик. - Но теперь я исправлюсь и братьям велю быть иными... то есть Сереже... Бобка и без того лучше нас всех... И Мае скажу... Ах, зачем, зачем я не стал хорошим раньше - тогда бы бедный попка остался жив!    - Мальшик мой дорогой, - произнес Фридрих Адольфович, глубоко растроганный его словами, - если смерть попагайчика помогиль исправить тебе твой характер и перестать делать злой шалости, то пускай умер попагайка и я вместо ево нашел хорошего друга в моем мальшике. Не так ли?    - О, да! Друга, именно друга! - вскричал Юрик с горячностью. - Но вы не уедете от нас, ведь нет? Милый, дорогой, хороший Фридрих Адольфович.    - Нет, нет, никуда я не буду уехаль от тебе! - произнес последний ласковым голосом. - Ведь я любиль всех вас! Я знал, что ви хотя и большой шалюни, но добрый, сердечный дети. И я шастлив, что не ошибся.    В эту ночь Юрик уснул крепким и сладким сном на руках своего нового друга Фридриха Адольфовича.       

ГЛАВА 6 

Нежданный гость. Маленький герой. Праздник на хуторе. Неожиданное счастье 

      Юрик сдержал свое слово: и он, и его братья теперь решили всячески ублажать и радовать добряка Гросса. Хотя Юрик еще не выздоровел вполне и оставался в постели, но старался всеми силами облегчить доброму Гроссу его уход за ним. Капризы и требования Юрика разом прекратились, и из упрямого, настойчивого и требовательного больного он превратился в трогательно покорного ребенка. Бобка и Сережа, видя такое смирение со стороны своего "главаря" Юрика, стали, по своему обыкновению, подражать ему во всем.    - Чтой-то наши сорванцы словно угомонились? - недоумевала няня Ирина Степановна, подозрительно поглядывая на детей.    Однажды утром мальчики сидели на своем любимом месте в саду под старой липой; тут же подле них лежал и Юрик, вынесенный на солнышко вместе со своей постелью.    Фридрих Адольфович рассказывал по обыкновению одну из своих интересных сказок, которых он знал бессчетное количество, когда неожиданно по дороге за оградой сада застучали копыта лошадей, и коляска, запряженная взмыленной тройкой, остановилась у ворот усадьбы.    - Это папа вернулся с поля! - вскричал Бобка.    - Нет, не папа, папа поехал в бричке, а это чужой экипаж, да и лошади чужие, - возражал ему Сережа.    Юрик, поднявшись на локте, старался разглядеть находившегося в коляске господина.    Вот незнакомый господин вылез из коляски и вошел в ворота. Это был еще молодой человек с загорелым лицом, с черной бородкой, одетый в изящный дорожный костюм, с сумкою через плечо, какие обыкновенно носят путешественники.    Едва только незнакомец успел приблизиться к скамье под липой, как Фридрих Адольфович вскочил со своего места и с громким радостным криком обнял приезжего.    - Витенька мой! Князенька мой! Дрюшочек мой! Не обмануль, приекаль! - лепетал он, чуть не плача от радости и целуя молодого человека.    Вновь прибывший казался не менее растроганным, нежели Фридрих Адольфович. Он ласково трепал по плечу Гросса, называл его "милым Фриценькой" и смотрел на него радостными, счастливыми глазами. Потом, когда первый порыв восторга понемногу утих, господин Гросс подвел незнакомца к детям и проговорил дрожащим от волнения голосом:    - Вот, Витенька, мой новие воспитанники! Полюбите их, если можно!    Князь Виталий (это был он) перецеловал всех трех мальчиков Волгиных.    - Очень рад, очень рад познакомиться, - говорил он любезно, сияя своими добрыми темными глазами и милой, ласковой улыбкой.    Вскоре затем приехал Юрий Денисович с поля и очень обрадовался при виде гостя.    - Мы так много слышали о вас хорошего от Фридриха Адольфовича, - проговорил он любезно, - что уже успели полюбить вас заочно!    За обедом князь Виталий рассказывал, как он учился за границей, жил там все эти шесть лет. Говорил о своем отце, который ждет его в Париже.    - Разве вы не надолго к нам приехали? - спросил Юрий Денисович молодого князя.    - О, это будет зависеть от моих дел, - ответил тот и, незаметно переглянувшись с Фридрихом Адольфовичем, остановил взгляд на слепой Лидочке.    Вообще Сережа и Бобка заметили сразу, что гость подолгу смотрел на их слепую сестрицу, точно изучая ее лицо.    После обеда Фридрих Адольфович, гость и хозяин дома выслали детей из столовой и, плотно закрыв двери, о чем-то долго и тихо совещались.    Мальчики побежали к Юрику, обедавшему у себя, лежа на постели в детской, и таинственно сообщили ему об этом.    Юрик долго ломал голову, о чем бы могли так долго говорить старшие, но ничего не мог придумать на этот раз.    Одна только слепая Лидочка, казалось, мало обращала внимания на то, что вокруг нее происходило. Она после обеда тихонько побрела на свое излюбленное место под старой липой, где погрузилась в задумчивость по своему обыкновению, чутко прислушиваясь к пению птичек и трескотне кузнечиков, прыгающих в траве.    Девочка сидела так довольно долго, до тех пор, пока не послышались шаги на дорожке и ласковый голос отца не окликнул ее:    - Ты здесь, моя деточка? А мы с князем искали тебя повсюду. И нежная отцовская рука легла на золотистую головку слепого ребенка.    - Вы ничего не видите, дитя мое? - спросил ее ласковый голос молодого доктора. - Но ведь было время, когда вы видели природу и любовались ею?    - Да! Но это было так давно! - произнесла со вздохом Лидочка. - Теперь я начинаю уже позабывать ее немного, и что бы я ни дала на свете, чтобы увидеть ее снова!    - И вы увидите ее с Божьей помощью, дитя мое! - произнес с уверенностью князь Виталий. - Ведь вы позволите мне подлечить ваши больные глазки? Вы согласитесь перенести неприятную, тяжелую операцию, чтобы потом быть здоровой и зрячей, как другие дети?    - О да, я сделаю все, что хотите, - произнесла горячо слепая, - только верните мне зрение, добрый доктор!    - Отлично! - произнес дрогнувшим голосом князь. - Завтра вы с папой переселитесь со мной в город, и мы начнем ваше лечение. Но не говорите ни слова об этом братьям. Я верю, что с Божьей помощью лечение удастся, и твердо надеюсь на Его помощь, но лучше, если никто из детей не будет знать об этом до поры до времени...    - Я сделаю так, как вы хотите! - произнесла маленькая слепая с трогательной покорностью в голосе.    В тот же вечер детям было объявлено, что их отец и Лидочка уезжают в город, где у Юрия Денисовича накопилось много дел по хутору. А наутро, нежно перецеловав своих сыновей, Юрий Денисович поручил их всех надзору Гросса и нянюшки, обещав вернуться через неделю и прося Фридриха Адольфовича ежедневно писать ему в город о здоровье и времяпрепровождении сыновей.    Когда коляска, принадлежащая Волгиным, с сидящими в ней отцом и дочерью мягко покатилась по дороге из хутора, из-за лесной опушки показалась легкая бричка, в которой сидел князь Виталий, и присоединилась к хуторской тройке.    

* * * 

      В лесном домике праздновалось рождение Дмитрия Ивановича. Мая задолго до дня семейного праздника прибежала на хутор, чтобы пригласить детей Волгиных провести в лесу целый день. Но оставить дома без себя Юрика на такой долгий срок Фридрих Адольфович никак не мог решиться. И потому, пообещав Мае прийти к ним попозднее под вечер, он целый день посвятил больному. Тотчас же после обеда Фридрих Адольфович попросил нянюшку занять его место около постели Юрика, а сам поспешил с двумя его братьями в лесной домик. Юрик остался с Ириной Степановной. Ему казалось очень скучным лежать в постели. Пока было еще светло, мальчик читал книжки, но когда понемногу стало смеркаться (августовские сумерки наступают рано), Юрик начал заметно тосковать.    - Скорее бы наши вернулись! - говорил он няне, поминутно вздыхая и ворочаясь в постели с боку на бок.    - Да рано еще, Юрушка, - отвечала та, - поди, еще и восьми часов нет.    - Даже и восьми нет! А иллюминация и фейерверк начнутся только в десять! - произнес печальным голосом мальчик.    - Кто ж виноват, что не пришлось и тебе повеселиться в гостях! Шалил бы поменьше, так и не болел бы зря-то! - заворчала на мальчика Ирина Степановна, которую после всех ее хлопот и забот по хозяйству так и тянуло уснуть где-нибудь хорошенько в уютном и теплом уголку.    - Ступай спать, нянечка, - предложил Юрик старушке.    - Ну, а ты один, што ли, останешься? - спросила та своим добродушным, ворчливым тоном.    - И я тоже усну. Наши не скоро еще вернутся, и я успею отлично выспаться до их приезда. Право, нянечка, ступай и ты.    - И ладно, - согласилась Ирина Степановна, - будь по-твоему, пойду и сосну маленечко. А что понадобится ежели, то ты мне постучи в стенку, слышишь? - и, перекрестив Юрика, старушка, охая и кряхтя, поплелась в свою комнату, находившуюся по соседству с детской.    Юрик поворочался с боку на бок в постели и вскоре уснул. Странные сны в этот вечер снились мальчику. То ему грезилось, что Фридрих Адольфович, одетый в нянин чепец и пеструю шаль, едет верхом на Буренке, а за ним, пятясь задом, ползет черный рак, тот самый, которого они засадили в табакерку; за раком ковыляет попка и кричит ему, Юрику, что-то сердитым голосом, мотая своей хохлатой головкой. Мальчику стало даже жарко во сне... Дыхание спирало в его груди, сердце стучало... Наконец Юрик сделал усилие и проснулся. Проснулся и обмер от неожиданности. В комнате было светло, как днем, и нестерпимо пахло дымом и гарью.    Юрик вскочил с постели и, как был, босой, в одной ночной рубашонке, подбежал к окну. Глухой крик ужаса сорвался с губ Юрика, и он едва удержался на ногах от испуга. Находящийся неподалеку от господского дома домик птичницы Аксиньи пылал, как свеча, со всех сторон охваченный пламенем.    - Пожар! - вихрем пронеслось в голове испуганного насмерть мальчика, и он заметался по комнате, хватая по пути одежду и набрасывая ее на себя.    - Барчонок! Егор Егорыч! Егорушка! - послышался за окном чей-то дрожащий и испуганный голос, голос Митьки, стоявшего под окном и ярко освещенного пламенем. - Горим мы... сейчас проснулся это я, кругом-то дым... ого.... страсти! Как есть горим! Ой, ой, беда, беда-то!    - Митька! Ты это? - высовываясь в окно, спросил Юрик.    - Я! Я! Беда-то. Ахти, беда! Горим! Тетка со свечой на чердак пошла. Свечу оборонила в солому. Шасть и загорелось! Ой-ой-ой! сгорим, сгорим дотла, как ни на есть, право!    И Митька заревел в голос, вытирая слезы грязными кулачками.    - Надо позвать Савельича. Разбуди его или кучера! - приказал дрожащим голосом Юрик.    - Нет их! Кучер господ повез к лесничему и там остался, а приказчик только ночью из города вернется. На хуторе только мы, да бабы, да сторож. Я хотел за помощью в деревню скакать, да боюся, мне не поверят мужики-то! Што я им-то! Вот коли ты за ними съездишь, так они в одну минуту набегут и огонь затушат. Да болен ты, не сможешь!    - Не смогу хутор отстоять от огня, не смогу? - горячо возразил Юрка. - Да не сгореть же хутору! Забыть болезнь надо в такое время! Ах, господи! Вот несчастье! Бедный папа! Митька, беги, разбуди сейчас же женщин, да смотри, не испугай их зря-то. А только чтобы наготове были... да все ценные вещи вынесли подальше от дома на всякий случай... Да Аркашку мне сюда! Аркашка смирный и не сбросит, как Востряк. Скорее Аркашку, а потом беги будить!    - Да ты чтой-то надумал? А? - испуганно тараща глаза, спрашивал Митька.    - Не твое дело. Няне скажи, что я к лесничему поехал... Да скорее Аркашку сюда веди. Ради бога, каждая минутка дорога!    - Да как же ты больной-то?    - Молчи! - так строго крикнул на своего приятеля Юрик, что Митьке только и оставалось повиноваться.    Через минуту наскоро взнузданный Аркашка стоял уже у крыльца и Юрик, едва державшийся на ногах от слабости, карабкался в седло при помощи Митьки. Плечо у мальчика еще далеко не зажило и побаливало при каждом движении, к тому же его сильно знобило, и общая слабость сковывала все члены. Он едва-едва мог вскарабкаться в седло и, схватившись обеими руками за поводья, изо всех сил ударил ногами бока Аркашки. Тот в один миг вылетел из хуторских ворот и помчался стрелой по направлению к деревне.    Юрик почти не сознавал своего болезненного состояния и слабости, охватившей его с той же минуты, как только он покинул мягкую постельку и сел на высокую спину Аркашки. Юрик знал и чувствовал только одно, что ему необходимо в одну минуту домчаться до деревни, созвать крестьян и во что бы то ни стало отстоять, спасти от огня отцовский хутор.    Уже будучи в полуверсте от усадьбы, мальчик расслышал отчаянно-испуганные крики, несшиеся за ним вдогонку, и громкий плач женщин: очевидно, разбуженные Митькой няня, Евгеша и Матрена выражали этими криками свой ужас при виде пожара.    - Скорее! Скорее! Аркашенька, милый! - лепетал Юрик, погоняя и без того несущуюся стрелой лошадку. - Надо как можно скорее скакать! Дорогой, ненаглядненький! Хутор спасти надо, папин хутор, Аркашенька!    И чуткий конь, казалось, понимал маленького всадника и все ускорял и ускорял свой бег. Юрик уже едва держался в седле, но все не переставал, однако, погонять лошадь.    - Господи! Помоги мне добраться до деревни! - лепетал бедный мальчик, и сердце его сжималось при одной мысли о том, что будет, если он опоздает с помощью на хутор.    Юрий Денисович с такой любовью относился к своему только что приобретенному хуторку. Он вкладывал в него все свои силы и был так счастлив иметь это крошечное именье, хорошенькую маленькую усадьбу. И вдруг... от одной пустой неосторожности, от беспечного обращения с огнем она должна погибнуть и обратиться в груду пепла.    - Бедный, бедный папа! - шептали с тоской побледневшие губы Юрика, и он все шпорил и шпорил уже успевшего покрыться пеной коня.    Жутко, страшно было нестись так одному, беспомощному и больному мальчику.    Было около половины десятого вечера, а уже кругом стояла полная тьма, как бывает в начале августа.    Пока дорога шла полем, было еще не так жутко бедному Юрику, но когда Аркашка поскакал по узкой лесной тропинке, сердце мальчика екнуло и сжалось страхом. Кругом тесно обступали кусты и деревья, протягивая свои сучковатые ветви, казавшиеся в темноте длинными, цепкими, мохнатыми руками. Юрику невольно приходили теперь на ум колдуны, лешие и прочие "страсти" из сказок, в которые он, конечно, не верил, но которые невольно чудились ему в эту ночь благодаря его расстроенному от болезни воображению. Голова мальчика кружилась и болела, в ушах звенело... Его побледневшее лицо покрылось холодным липким потом. Он едва держался в седле.    Наконец вдалеке показались желанные огоньки деревни. Юрик еще раз ударил каблуками крутые бока Аркашки, и понятливая лошадка в одну минуту вынесла его из леса и домчала до крайней деревенской избушки.    - Пожар на хуторе! Мы горим! Спасите нас, братцы! Бегите тушить скорее! - мог только произнести задыхающимся голосом несчастный мальчик, вбежав в первую избу, и как подкошенный упал без чувств на заскорузлые крестьянские руки.    Благодаря смелости и отчаянной стойкости Юрика прибежавшие вовремя крестьяне отстояли и господский дом, и пристройки хутора, все, кроме Аксиньиной избушки, которая сгорела дотла. Крестьяне подоспели как раз вовремя, в ту минуту, когда крыша главного строения начинала уже тлеть от переброшенной на нее ветром искры.    Когда Фридрих Адольфович и мальчики вернулись из лесного домика, все уже было кончено. Только груда углей и обгорелых балок на том месте, где стояла раньше Аксиньина изба, да сильный запах гари свидетельствовали о пожаре.    Юрик, принесенный на руках крестьянами на хутор, приведенный уже в чувство, рассказал все, скромно умалчивая, однако, о своем поступке. Но крестьяне не могли умолчать о "еройстве" барчонка, как выразился один из них, высокий, седой как лунь, старик-староста, поглаживая черноволосую головку Юрика, окончательно обессиленного всем происшедшим.    - Ай да барин! - говорил он, любовно заглядывая в глаза уложенного в постель смелого мальчика. - И молодец же ты! Кабы не ты, так от хутора один бы пепел остался, право слово.    И все наперерыв целовали и ласкали Юрика, выражая удивление и восторг от его поступка. Одна няня приходила в отчаяние.    - Кабы не пошла я спать, - говорила она, поминутно прерывая свою речь рыданиями, - так не поскакал бы он за помощью в деревню. А теперь, спаси бог, заболеет, простудится, что тогда будет?    

* * * 

      Но Юрик не заболел и не простудился. Напротив, с этой злополучной ночи здоровье его быстро пошло на поправку. Он вскоре встал с постели и вместе с братьями и Маей принялся деятельно приготовляться к встрече отца и Лидочки. Юрий Денисович с дочерью пробыли не неделю, а около двадцати дней в городе, и только по прошествии этого срока назначили письмом день своего приезда.    О пожаре им особенно не писали, и только упомянули вскользь, что сгорела изба птичницы и что Аксинью с Митькой перевели в людскую. Весть о поступке Юрика и боязнь за его здоровье могли заставить Волгина ускорить свой приезд и сократить время лечения Лидочки, как думалось Фридриху Адольфовичу, и он предпочел скрыть о "событии" до поры до времени. Из писем отца мальчики знали, что Лидочка лечится очень упорно в губернском городе, но о результатах леченья Юрий Денисович не писал им ни слова.    Стоял чудесный теплый, ароматный август. Яблоки зрели и наливались в хуторском саду.    Дети Волгиных, Мая и Митька ходили с серьезными, озабоченными лицами... Завтра должны были приехать дорогие отсутствующие, и день их приезда дети совместно с Фридрихом Адольфовичем решили обставить как можно торжественнее.    Отец и дочь обещали привезти с собой гостя на хутор. Князь Виталий, как было сказано в письме Юрия Денисовича, тоже хотел быть у них и провести с ними несколько дней.    Программа завтрашнего дня была уже давно готова. Решено было поставить живые картины, читать стихи и проплясать русский танец на заранее устроенной в саду сцене. Ко всему этому деятельно готовились целую неделю.    Живые картины придумал сам Фридрих Адольфович, стихи посоветовал он же, а Мая предложила пляску и песни на садовой площадке между собственноручно сшитыми полотняными декорациями.    Кроме дорогих приезжих, решено было пригласить в качестве зрителей Дмитрия Ивановича, всю прислугу и мужиков, баб и ребятишек из соседней деревни, которые оказали помощь на пожарище.    Еще накануне весь дом украсили гирляндами зелени со вплетенными в ней кустиками красной брусники. Вышло очень незаурядно и красиво.    Матрене с вечера был заказан самый вкусный обед: пирог с капустой - любимое кушанье Юрия Денисовича, и малиновое мороженое, особенно нравившееся Лидочке.    Малину чистили сами мальчики, и потому немудрено, что носы и губы всех троих лакомок казались разбитыми благодаря красному соку ягод, запачкавшему их.    Шалуны так ревностно принялись за чистку, что в какие-нибудь полчаса блюдо опустело, а вазочка, куда должна была перейти вычищенная малина, все еще оставалась пустая. Зато у Бобки болел живот, и он ходил, нахохлившись, как настоящий индюшонок.    В этот вечер мальчики долго не могли уснуть, мечтая о завтрашнем празднестве.    Фридрих Адольфович поминутно перебегал от одной детской постельки к другой, крестя то одного, то другого из своих неугомонных воспитанников, переворачивая под ними подушки, поправляя сбившиеся одеяла и всячески упрашивая их уснуть.    Наконец мальчики, побежденные усталостью, сладко захрапели, а за ними следом захрапел и весь хутор, погрузившийся в крепкий сон.    На другое утро все встали очень рано. Дети с нетерпением ожидали приезда отца и поминутно посылали Митьку за ворота - посмотреть, не показался ли вдали экипаж.    - Едут? - накидывались они на Митьку по его возвращении.    - Нет еще!    - Сбегай опять, посмотри на дороге.    - Да говорят тебе - не едут! Только зря посылаешь!    И Митька, переодетый в чистую рубаху, с гладко прилизанными коровьим маслом вихрами, весь погрузился в рассматривание своих новых сапог.    Сапоги эти были гордостью Митьки. Их купили ему после пожара дети Волгины, сделав ради этого складчину из своих карманных денег. Сапоги были очень велики и нестерпимо скрипели. В этих необыкновенно скрипучих сапогах Митька держался с особенной важностью и достоинством.    Наконец все трое детей Волгиных вместе с Маей, одетой в нарядное белое платьице, с большим букетом лесных цветов в руках, и Фридрихом Адольфовичем, сиявшим необычайным оживлением, вышли на крыльцо хуторского дома, чутко прислушиваясь, не звякнет ли вдали желанный колокольчик.    И вот, после целого часа ожидания раздался, наконец вдали этот долго ожидаемый звон и по хуторской дороге гулко зазвучали копыта лошадей.    - Наши едут! Ура! Наши едут! - вскричали мальчики хором и подбросили вверх свои фуражки.    Действительно, это были Юрий Денисович, Лидочка и князь Виталий; они подъехали к крыльцу в коляске, запряженной тройкой. Юрий Денисович быстро вышел из экипажа и обнял разом всех троих мальчуганов, которых не видел такое долгое время. Лидочка с помощью князя Виталия тоже вышла из коляски и бросилась к братьям.    Мая, в первую минуту застенчиво скрывшаяся за спиною своего первого друга Юрика, выдвинулась вперед, подавая букет Лидочке, произнесла своим звонким голоском:    - Как я рада, милочка, снова увидеть тебя! Жаль, что ты не можешь видеть этих прелестных цветов, которые я для тебя нарвала!    При последних словах девочки по лицу Лидочки проскользнула чуть заметная улыбка, и она поспешила погрузить свое вспыхнувшее румянцем личико в душистый букет, поданный ей Маей. За обедом Фридрих Адольфович рассказал про Юркин геройский поступок, и Юрий Денисович, взволнованный, потрясенный до глубины души, крепко обнял и поцеловал своего смелого, умного и энергичного мальчика. В голубых глазах Лидочки блестели слезы, когда она в свою очередь обнимала брата. За обедом пили вино за здоровье Юрика и кричали в честь его "ура" и взрослые, и дети. Но полное веселье наступило тогда, когда появился лесничий и крестьяне. Фридрих Адольфович позвал детей переодеться, а взрослых пригласил в сад, где на площадке перед искусно устроенной при помощи простынь декорации стояли стулья и скамьи для зрителей.    - Жаль, ты не можешь увидеть живых картин, моя бедная, слепенькая сестричка, - успел шепнуть на ухо сестре Бобка, - но я расскажу тебе о них вечером, когда ты будешь лежать в постельке, как, бывало, помнишь, рассказывал тебе все, что видел особенно интересного за день.    Лидочка ласково кивнула брату головкой и снова загадочная улыбка скользнула по ее милому личику.    Через полчаса в саду за декорациями дрогнул колокольчик, и занавес, сшитый искусными руками нянюшки, раздвинулся на две стороны. Задняя стенка сцены была сделана из простынь, и на нее накололи ветки папоротника и лопуха, чтобы придать ей какое-нибудь сходство с лесом.    Первым на сцену вышел Бобка и прочел немецкое стихотворение. Стихотворение было очень трудное, и Бобка приложил много стараний, чтобы выучить его. Теперь он вспотел даже, силясь запомнить все слова по порядку и произнести их с подобающим выражением, как учил его Фридрих Адольфович.    - Ишь ты, как лопочет-то, а сам гляди-кось, какой малюсенький! - одобрительно говорили в задних рядах крестьяне, ни слова, конечно, не понявшие из того, что декламировал барчонок.    Но вот Бобка закончил свое стихотворение, лихо шаркнул ножкой и ушел за кулисы.    - Браво! Браво! - кричали ему разом и Юрий Денисович, и князь Виталий, и дедушка Май. - Браво! Молодец, ай да Бобка!    И мальчик, совсем счастливый, скрылся за декорацией.    Но вот послышались звуки гармоники и Сережа в сопровождении Митьки выбежал на сцену. Сережа живее заиграл на гармонике, а Митька, лихо подбоченившись, встал в позу.    - "Ах, вы, сени мои, сени!" - выигрывал Сережа и сам притопывал и приплясывал на месте, в то время как Митька выделывал такие уморительные коленца ногами, что едва можно было удержаться от смеха, глядя на него. Шапка у Митьки упала, белобрысые вихры растрепались и встали дыбом, сапоги скрипели так, что, казалось, заглушали самые звуки гармоники. Сам Митька так и вился вьюном, так и вертелся на месте, и вдруг, недовольный, должно быть, тяжестью своих скрипучих великанов-сапог, он неожиданно бухнулся на землю, стащил их и пустился, уже босой, вприсядку.    - Ай да лихо! Ай да парень! - кричали крестьяне, в то время как в первом ряду, где сидели хозяин с дочерью и гости, послышался дружный взрыв хохота.    Занавес опустили, а Митька, расходившийся не на шутку, все еще продолжал прыгать и вертеться, как волчок.    Едва-едва уговорили его прекратить пляску и дать место другим.    Следом за Митькой вышли на площадку все дети, одетые маленькими мужичками, и встали вокруг Май, наряженной русской крестьяночкой, с душистым полевым венком на голове и с граблями в руках. И все они хором пели русские песни, вороша сено граблями и приплясывая кто как умел.    Картина называлась "Уборка сена" и ею закончилось первое отделение праздника, о чем торжественно заявил Фридрих Адольфович, просунув свое потное, красное лицо в щель занавеса.    - Только шетыре минутка антракт! - произнес он, улыбаясь нетерпеливо ожидающей нового зрелища публике.    Действительно, ровно через четыре минуты, как было сказано, занавес снова раздвинулся, и публика увидела потешного седенького старичка в парике, сделанном из ваты, с очками на носу, одетого в клетчатый пиджак и полосатые брюки Фридриха Адольфовича. В этом старичке едва было возможно узнать шалуна Юрика. Он изображал учителя и держал книгу в одной и линейку в другой руке. Перед ним стоял ученик, Митька, и как бы отвечал урок учителю. На Митьке был надет старый костюм Сережи, а на лице и пальцах виднелись чернильные кляксы, нарочно насаженные ради смеха.    - Ишь ты, барчуком обрядили Митьку хуторского! - загудели со смехом внимательно следившие за представлением крестьяне.    - Митька! Митька! Плут вихрастый! - послышался звонкий голос одного из деревенских мальчишек в заднем ряду скамеек.    Митька, которому и дети, и Фридрих Адольфович строго-настрого наказывали стоять неподвижно в живой картине, в одну минуту позабыл все их предостережения. Он быстро повернул голову в ту сторону, откуда слышался детский голос, и высунул язык своему деревенскому приятелю, вдобавок погрозив еще кулаком в его сторону.    - Я ж тебе задам трепку! - крикнул он в ряды скамеек своим звонким, задорным голосом.    Впечатление получилось неожиданное, но картина не удалась. Митька совсем некстати оживил ее. Но от этого неудачного зрелища дети развеселились, казалось, еще больше.    Снова раздвинулся самодельный занавес, и на этот раз Юрик, одетый маркизой, в подоткнутой со всех сторон Евгешиной юбке, в парике, сделанном из пакли искусными руками Фридриха Адольфовича, сидел в кресле в мечтательно-задумчивой позе, а Мая, в костюме пажа, тоже наскоро сооруженном из шелковых платков, набранных со всего дома, подавала ему букет, став перед ним на одно колено. Эта картина могла бы считаться самой удачной из всех и на нее возлагались все надежды доброго Фридриха Адольфовича, если бы...    Ах, это если бы!    Еще вначале представления в саду за искусно задрапированной и перевитой зеленью задней декорацией слышалось изредка какое-то подозрительное мычание. Это заявлял о своем существовании сын Буренки, привязанный на длинную веревку и щипавший траву на садовой поляне за площадкой, предназначенной для представления. Длинная веревка позволила ему подобраться к самой сцене вплотную, и в ту самую минуту, когда Юрик-маркиза с любезной улыбкой принимал букет от пажа-Маи, задняя стенка неожиданно распахнулась и в нее просунулась недоумевающая, любопытная голова с маленькими рожками и чрезвычайно глупыми глазами, глядевшими на всех с таким явным недоумением, что и публика, и артисты разразились дружным взрывом хохота. Этот хохот, казалось, ободрил теленка; он храбро шагнул на сцену, просунул голову между прелестным пажом и очаровательной маркизой, и - гам! - душистого букета как и не бывало. Теленок быстро выхватил его из рук пажа и уничтожил в одну минуту с поразительным аппетитом. Тут уже хохот среди зрителей и актеров достиг высшего предела. Хохотали хозяева, хохотали гости, хохотали крестьяне. Занавес сдвинулся под оглушительные взрывы этого хохота.    Красный, взволнованный Фридрих Адольфович, не на шутку рассерженный неожиданным появлением незваного гостя, стал изо всех сил гнать злополучного теленка со сцены, а тот, думая, что с ним играют, скакал такими уморительными прыжками, убегая от своего преследователя, что чуть не уморил детей со смеха.    Наконец теленка убрали, к общему благополучию; дети заняли свои места и занавес снова раздвинулся, для последней картины.    На этот раз Сережа изображал маленького нищего, заблудившегося в лесу, а над ним стоял в белой одежде, с крыльями за спиною, его ангел-хранитель - Бобка.    Это было такое трогательно-прелестное зрелище, что публика мигом забыла свой недавний хохот и приключение с теленком. Зрители, казалось, были растроганы до слез. Бобка со своими рыженькими кудельками, с поднятым к небу милым личиком, действительно как нельзя более, всем своим внешним видом походил на маленького ангела.    Бобка старался не двигаться и стоял как вкопанный. Ему было приятно сознавать, что на него обращены взоры зрителей, что им любуются, что он очень мил в эту минуту.    И вдруг до ушей мальчика донесся нежный, милый голосок, воскликнувший с восторгом:    - Милый мой Боби! Дорогой Боби! Как ему идет этот костюм! Он настоящий маленький ангел!    Что возглас этот принадлежал Лидочке, Бобка не сомневался, но каким образом могла Лидочка видеть его, Бобку, в его костюме маленького ангела, этого уже мальчик понять не мог. Он быстро взглянул в ту сторону, где сидела слепая, и... даже дыхание захватило от волнения и неожиданности в груди ребенка.    Прелестные, кроткие глаза Лидочки, с самой восторженной радостью, поблескивая слезами, смотрели на него прямо в упор, смотрели так ясно, светло и определенно, как не могли бы смотреть слепые, незрячие глаза. И в одно мгновение Бобка сообразил и понял все. Сомнений не было: Лидочка прозрела! Лидочка не слепая больше. Ей вернули зрение в губернском городе!    И в одну секунду мальчик с громким радостным криком бросился в публику, расстроив картину, и, путаясь в своей длинной белой рубашонке, кинулся к сестре и замер в ее объятиях.    Остальные дети последовали его примеру. В одну минуту окружили они Лидочку, целовали ее наперерыв, закидывали вопросами. Но Лидочка ничего не могла отвечать от волнения, она только с восторгом вглядывалась в дорогие ей личики братьев, осыпая их горячими, нежными поцелуями. Вместо нее Юрий Денисович решил рассказать сыновьям о новом радостном событии.    - Да, дети, Лидочка не слепая больше, - начал Юрий Денисович глубоко растроганным, счастливым голосом, - она прозрела с Божией помощью, Господь послал своего доброго ангела спасти ее от слепоты. Князь Виталий, по приезде нашем в город, после трудной, серьезной операции вернул зрение вашей сестрице. Поблагодарите же его хорошенько, дети. Он добрый волшебник нашей семьи. Он избавил нас от большого несчастья.    Едва Юрий Денисович успел произнести последние слова, как мальчики в одну минуту окружили князя. Бобка вскарабкался к нему на колени и буквально душил поцелуями. Его старшие братья жали руки молодого доктора и со слезами на глазах называли его спасителем Лидочки.    Но князь Виталий отклонил от себя все эти благодарности.    - Вы ошибаетесь, друзья мои, - сказал он, - если считаете добрым волшебником меня... Не будь у вас одного прекрасного, чуткого и доброго человека в семье, я бы никогда и не узнал о вашем несчастье и не мог бы вылечить вашу сестрицу. Но один человек писал мне отсюда, усиленно прося приехать к вам и совершить доброе дело. Этот человек предлагал мне даже деньги из своих скромных сбережений на дорогу и молил меня в письмах испробовать все средства, чтобы спасти маленькую слепую для ее семьи, которую он, этот добрый человек, успел так горячо полюбить. Знаете ли, о ком я говорю, милые дети?    И дети разом поняли, о ком говорил князь Виталий.    Добрый маленький человечек, скромно приютившийся тут же в сторонке, молча улыбался издалека.    Что-то кольнуло прямо в сердце Юрика при виде этого милого, кроткого лица, этой чудной, ласковой улыбки.    "А мы-то смеялись над ним! - вихрем пронеслось в его головке. - Мы смеялись над ним, а он... он... добрый, чудный, великодушный, чем он отплатил за все обиды..."    И с брызнувшими из глаз слезами он бросился на шею толстенького маленького человечка, сделавшего такое доброе дело и, обливая слезами его лицо и руки, шептал:    - О, как я люблю вас, мой милый, добрый Фридрих Адольфович!    

* * * 

   Быстро, как сон, пролетело лето. Сколько веселого, грустного, доброго и хорошего пришлось пережить детям Волгиным в это первое лето на их новом хуторке!    В день отъезда - чудный, ясный августовский день - вся хуторская семья с Дмитрием Ивановичем и Маей, пришедшими проводить Волгиных, и князем Виталием, их попутчиком до губернского города (князь в этот день уезжал за границу), сидели в последний раз за завтраком на террасе.    - Прощай, милый хуторок! - прошептал Сережа, оглядывая грустными глазами сад, поля и ближние пристройки усадьбы.    - Прощай до будущего лета! - вторил брату Юрик.    - Папа! Папа! А как же мы назовем его, наш хуторок? - неожиданно обратился с вопросом к отцу Бобка.    - Правда, правда! - подхватили хором остальные дети. - Ведь у него нет названия, у нашего хуторка!    - Нет, друзья мои! Я давно подыскал ему название, - произнес с значительной улыбкой Юрий Денисович, - название в честь его спасителя: нам надо твердо помнить, что кто-то, рискуя жизнью, спас от пожара ваш хуторок. Не правда ли?    - Да! Да! - горячо подхватили дети. - Ты прав, конечно! Юрка спас хуторок, пусть хуторок и будет называться его именем - Юркин хуторок! Юркин хуторок! Ах, как это звучит славно и красиво!    Юрка не проронил ни слова. Весь красный от смущения, он только горячо обнял отца.    - Как мне будет скучно без вас! - проговорила Мая, печально взглядывая на своих отъезжающих друзей.    - Мы приедем весною снова, не грусти, фея Мая! - утешали ее мальчики.    - Почему вас называют феей, милое дитя? - вмешался в разговор князь Виталий.    Ему объяснили, почему Маю называют феей.    - Вы, конечно, добрая фея при этом? - спросил князь Виталий снова, улыбаясь девочке своей доброй улыбкой.    - Не... не знаю... - смутилась та. - Должно быть, добрая... Я пою мои песенки...    - И какое же добро приносят они людям, ваши песенки? - спросил князь Виталий с прежней улыбкой.    Мая сконфузилась, отлично сознавая, что песни ее не могут принести никакого добра и пользы и что название доброй феи к ней поэтому не идет совсем.    - Не смущайтесь, дитя мое, - ободрил ее князь Виталий. - При малейшем вашем желании вы можете сделать много добра.    - Как? - с недоумением сорвалось с розовых губок девочки.    - Вы говорите сами, что за ваши звонкие песенки вас прозвали окружающие феей... Ну, а если вы будете приносить добро, например, помогать бедным семьям крестьян, обшивать их детишек, учить их грамоте, забавлять малышей, когда родители их заняты работой, - так не прослывете ли за это добрым ангелом среди них?    - Ах! - воскликнула Мая. - А я никогда не думала об этом...    - Да и вам самой покажется веселее и короче скучная зима в лесном домике за пошивом теплых юбочек и платьиц и за обучением грамоте ребят. Ведь вы умеете шить, Мая?    - Э, да! Я шью для моих кукол и читаю, как взрослая. Дедушка выучил меня читать и писать.    - Ну и прекрасно! А вы, в свою очередь, научите других грамоте. И вам будет веселее, да и пользу принесете ближним!    Мая молча взглянула на князя благодарными глазами, решив в глубине души исполнить его совет во что бы то ни стало.    

* * * 

   Динь! Динь! Динь! - звенит, заливается колокольчик.    Топ! Топ! Топ! - гулко звучат по дороге копыта лошадей, и тройка бодрых, сытых лошадок уносит из хутора милую, дружную семью Волгиных.    Эта семья обогатилась теперь еще одним новым членом: Фридрих Адольфович Гросс уезжает вместе со своими воспитанниками в далекую столицу, чтобы уже никогда не разлучаться с горячо привязавшейся к нему семьей Волгиных.    А на крыльце хуторского домика стоят приказчик Андрон, лесничий и Мая.    Они машут платками и глядят вслед отъезжающей тройке, пока та совсем не скрывается из вида на повороте.    На этом повороте стоит столб с прибитой на ней дощечкой, обращенной к хутору.    А на дощечке выведено крупными черными буквами:    

УСАДЬБА 

ТАЙНОГО СОВЕТНИКА 

Ю. Д. ВОЛГИНА  

"ЮРКИНЪ ХУТОРОКЪ"