Под небом Кавказа
ГЛАВА I
В старом гнезде
Дивная, теплая кавказская ночь окутала природу. Серебряный месяц
обливал дрожащим светом маленькие домики предместья. Одуряющий запах роз и
еще какой-то незнакомый мне аромат сладким дурманом туманил и кружил мне
голову.
Еле живая от усталости и смены впечатлений, сидела я в коляске,
нанятой на станции в Тифлисе.
Все четыре дня дороги я находилась как во сне. Прощание с подругами,
начальством, любимыми учителями, последние объятия и поцелуи моей дорогой
Маруси - и после трогательных звуков пропетой институтками кантаты, после
заключительного напутствия старушки Maman, я, вместе с другими тридцатью
девятью девушками, вылетела как птичка на волю из долго державшей меня
институтской клетки...
Все прошлое, хорошее детское прошлое осталось далеко за мною...
Впереди было неведомое и таинственное будущее, пугающее меня этой своей
таинственностью. Оно уже близко теперь от меня, это будущее... там, за
этими группами домов, составляющими предместье Гори...
И вот я у цели. Предо мною спящий город, дома, деревья, виноградники и
что-то плещется, словно стонет и жалуется, за ними внизу, под обрывом.
- Это Кура, - полуобернувшись ко мне и указывая кнутом по направлению
обрыва, произнес возница-татарин.
Еще квартал, еще два квартала: один налево, другой направо - и мы в
Гори.
- А ты хорошо знаешь дом князя Кашидзе, Ахмет? - спросила я.
На мой вопрос татарин только прищелкнул языком, не удостоив меня
ответом.
Гори спал... Ни в одном окне не было света, и только изредка на
пустынных улицах попадалась запоздалая фигура прохожего, да звучала где-то
в отдалении печальная и заунывная кавказская песня. Коляска с грохотом
катилась по узким улицам города. Под этот шум и грохот мы миновали
пустынную рыночную площадь, проехали бесконечный армянский квартал с его
бесчисленными ларьками менял и продавцов тканей и выехали на ровную,
гладкую аллею между двумя рядами стройных исполинов-чинар.
- Какой это парк? - спросила я возницу, глядя на группу деревьев влево
от дороги, на самом обрыве Куры.
- Это не парк, госпожа, а усадьба и сад одного горийского князя...
Богатый князь, знатный... Все его знают от Куры до Арагвы... и в Дагестане
знают, и далеко в аулах у горцев и лезгин...
- Что же он, твой князь, и теперь живет тут в усадьбе? - спросила я.
- Зачем живет! - тряхнул головой татарин. - Йок - нет, не живет
здесь... Усадьба пустая... Давно пустая стоит. Князь под Мцхетом со своим
полком... Стоянка у них под Мцхетом... Большой воин князь - генерал!
Последние слова татарин произнес шепотом для пущей важности, как бы
подчеркивая этим всю знатность князя, владельца забытой усадьбы.
Между тем мы проезжали около самых ворот усадьбы, почти укрытой от
людских взоров густо разросшимися каштанами и громадными чинарами, словно
сторожившими это старое гнездо. Я успела, однако, разглядеть густую, прямую
как стрела аллею, ведущую к крыльцу дома, и самый дом, светлым пятном
выделяющийся на бархате зелени, весь залитый серебряным сиянием молодого
месяца.
И вдруг что-то точно кольнуло мне в сердце. Этот дом, с плоской
кровлей, какие встречаются в аулах горцев, эта прямая аллея и розовые
кусты, разбросанные по всему саду, напомнили мне что-то знакомое и дорогое,
что я знала давно и что было так близко моему сердцу.
- Ага Ахмет, - спросила я в волнении, - скажи мне, как имя твоего
князя?
- Чего ты испугалась, госпожа? - засмеялся татарин. - В усадьбе ты не
встретишь даже маленького ребенка, и никто не остановит тебя и не помешает
твоему пути.
- Не то, не то, - волновалась я, сгорая от нетерпения, - как имя?
Скорее скажи мне его имя, Ахмет!
- Изволь, госпожа, - удивленный моим нетерпением, произнес возница, -
хозяина усадьбы зовут князь Георгий Джаваха.
Так вот оно что!
Недаром сжалось мое сердце томительным и сладким предчувствием. Я
около милого дома, в который никогда еще не ступала моя нога, но который
мне был знаком по описанию до малейших подробностей, до самых сокровенных
закоулков! Это был тот самый дом, в котором жила когда-то моя покойная
теперь подруга княжна Нина Джаваха, которую я так горячо и беззаветно
любила в дни моего детства и память о которой сохраню на всю жизнь.
Из дневника моей бедной Нины я знала этот дом, этот сад и эту
чинаровую аллею так же хорошо и подробно, как если бы сама была здесь
много-много раз...
Внезапная мысль мелькнула в моей голове.
- Ага Ахмет, - сказала я татарину, - остановись здесь и выпусти меня!
Я хочу посмотреть на этот дом поближе. А ты поедешь к князю Кашидзе,
отвезешь мои вещи и сдашь слуге. Я приду туда через несколько времени,
слышишь? А пока вот тебе плата за труды...
Но Ахмет, казалось, не понимал меня. Он стоял передо мной с широко
выпученными от удивления глазами и смотрел с таким выражением, точно увидел
на лице моем что-то необычайное. И только спустя несколько минут он
произнес, заикаясь:
- Но что же будет делать госпожа тут одна ночью?
- Ничего, Ахмет, - поспешила пояснить я, - я много слышала интересного
про эту старую усадьбу и хочу взглянуть на нее поближе.
- Храни тебя Аллах от такого решения, добрая госпожа, - со страхом
произнес татарин, - это место проклято самим Аллахом. Много людей унесено
отсюда черным Ангелом смерти. Горе и несчастье сторожат весь род князей
Джаваха. Молодая княгиня, хозяйка дома, взятая из племени лезгин, умерла
здесь. За нею - маленький князь, племянник генерала. Потом далеко-далеко, в
столице вашего царя, зачахла молоденькая княжна, единственная дочь князя,
и, наконец, старая княгиня Джаваха, охваченная припадком безумия, здесь же
отдала свою душу Аллаху... Не ходи в старое гнездо, госпожа, там сам шайтан
справляет свой праздник, и по ночам там бродят привидения, души умерших.
- Я не боюсь шайтана, Ахмет, - произнесла я, - ни шайтана, ни
привидений.
- Шайтана нельзя не бояться, госпожа! - прошептал он с благоговейным
ужасом. - Шайтан шлет гибель и смерть. Смотри, сколько смертей наслал он на
дом князя...
- Вздор, Ахмет! - произнесла я решительно. - Ты сам говоришь, что
жизнь и смерть одинаково посылаются в мир Аллахом...
- О, только не эти, - произнес он убежденно, - только не эти, госпожа!
- И потом, приблизив ко мне свое смуглое лицо с быстрыми черными глазами и
выдающимися скулами, прошептал так тихо, что я скорее угадала, нежели
услыхала его: - Я сам видел "его", проезжая ночью мимо сада! Я видел
шайтана, госпожа!
Признаться, легкий озноб прохватил меня при этом сообщении, но только
на мгновение. Через минуту я уже оправилась и сказала насколько могла
спокойно:
- Все это вздор, Ахмет, тебе просто показалось.
- О, не говори так, госпожа, - произнес он, пугливо озираясь во все
стороны. - Ахмет сказал тебе правду... Ахмет сказал тебе то, что видел.
Старая Барбале, что живет у князя Кашидзе, была раньше служанкой в доме
Джавахи... Она часто ходит на могилу покойной княгини Марии, что зарыта на
кладбище по ту сторону обрыва. Она же и говорила, что не раз видела душу
молодой княжны, бродившей по саду... Княжну схоронили в дальней стороне, в
чужом городе, и душа ее тоскует по родным местам.
- Довольно, Ахмет, - прервала я его, - только выжившие из ума старухи
и маленькие дети могут поверить в эти глупости. Поезжай-ка в дом князя
Кашидзе и скажи там, что я скоро приду.
- Как, госпожа, ты все-таки решаешься идти в это убежище шайтана? - с
неподдельным ужасом вскричал татарин.
Но я только махнула ему рукой и, толкнув с трудом поддавшуюся мне
садовую калитку, вошла в сад и углубилась в тенистую, развесистую, как
исполинский шатер, чинаровую аллею.
Не скажу, чтобы я не ощутила никакого трепета, оставшись одна...
Напротив, нервы мои, не окрепшие еще после разлуки с друзьями и долгой
дороги, были сильно напряжены от тайного страха и опасения. Но в то же
время какое-то сладкое волнение, вызванное дорогими воспоминаниями,
заставляло меня идти вперед и вперед к манившему меня дому. Я не верила
слухам, переданным мне Ахметом, но все-таки мне было жутко. Таинственное
появление призрака Нины я считала, разумеется, сказкой, но в глубине души
мне хотелось верить в эту сказку, хотелось увидеть мою дорогую княжну, с ее
черными змеями-косами, с ее тоскливыми глазами, с гордым бледным лицом,
полным чарующей красоты Востока. Ее бы я не испугалась... ее, моей милой,
дорогой Нины, моей далекой полночной звездочки восточного неба, если бы
увидела ее здесь внезапно, всю облитую лунным сиянием среди кустов роз и
магнолий, посылающих мне свой острый аромат.
За решеткой сада прогремели колеса отъезжающей коляски. Это Ахмет
решился наконец оставить меня и поехал с моим поручением к дому князя
Кашидзе.
С этими звуками колес как бы исчезла последняя моя связь с остальным
миром. Теперь вокруг меня были только чинары, розы да дивная кавказская
ночь, благоухающая цветами и сияющая нежной улыбкой молодого месяца. Еще
звук... еще стук колес о камни мостовой, и все стало тихо-тихо кругом, как
в могиле...
Я слышу теперь только чуть внятный шепот чинар да тихое трепетание на
ветке розового куста какой-то сонной маленькой пташки. С легким замиранием
сердца вступаю я в чинаровую аллею... Вот он - серый дом с колоннами,
поддерживающими крытую террасу, окружающую его! Сколько раз пировали здесь
товарищи и друзья князя Георгия!
Я не без трепета поднялась по шатким ступеням и толкнула дверь. Она не
поддалась, так как была, должно быть, закрыта на ключ. Тогда, хорошо помня
из дневника Нины расположение дома, я обошла его кругом и стала подниматься
по узенькой витой наружной лестнице на плоскую кровлю. Шаткие ступеньки
заскрипели подо мной... Вот и она - эта плоская кровля вроде балкона, на
которой не раз плясала перед гостями родимую свою лезгинку, освещенная
заревом заката, красавица Мария Джаваха. Здесь же умирала она, полная тоски
по родине, с печальными песнями, вынесенными ею из аула.
Отсюда, с этой плоской кровли, я могла видеть и далекое кладбище,
расположенное по ту сторону Куры, на котором покоились останки молодой
княгини, и развалины старой крепости, говорившей о таинственных преданиях
далекого прошлого Грузии, и весь Гори, залитый лунным сиянием, тихий и
пленительный в своем сонном покое.
Я долго любовалась дивной картиной восточной ночи. Потом, внезапно
вспомнив, что Ахмет уже давно приехал к Кашидзе и что там могут
беспокоиться в ожидании меня, я стала медленно спускаться с кровли.
И снова таинственный, купающийся в серебряном сиянии сад принял меня в
свои благоухающие объятия. Вот громадный кипарис, точно воин, стоящий на
страже, гордо высится у окна второго этажа, где, по моему предположению,
должна была быть спальня покойной княжны... Тут подолгу слушала она
горийских соловьев, желанных гостей чинаровой чащи... Тут, по этим
аллейкам, на которые легли колеблющиеся ночные тени, быстро бегали ее
стройные ножки...
Теперь мне уже казалось, что я не одна, что стоит мне только взглянуть
в глубь чинаровой аллеи - и я увижу тоненькую гибкую фигурку, стянутую
голубым бешметом, с мингрельской шапочкой на матово-белом лбу...
Казалось, дух княжны Нины витал надо мною...
Я вздрогнула невольно: мне стало страшно. Я невольно пожалела теперь,
что отпустила Ахмета и осталась одна в этом царстве покоя и смерти.
Меня неудержимо потянуло назад, к живым людям, из этого мертвого
сада... Острое до боли, щемящее чувство страха пронизало мне душу...
Дыхание сперлось в груди... Я бессознательно прибавила шагу и почти
побежала по направлению выхода...
Минуя дом с его верандой и плотно закрытой дверью, ведущей во
внутреннее помещение, я приостановилась немного и, осенив его издали
крестным знамением, тихо проговорила, обращаясь к памяти усопшего друга:
- Вечный покой тебе, моя бедная маленькая Нина!
Помимо чувства к покойной, мне хотелось еще звуком собственного голоса
разогнать немного страх, навеянный молчанием этой ночи. Потом я сорвала с
ближайшего куста пурпуровую розу, казавшуюся черной в этом фантастическом
освещении, и спрятала ее на груди. Затем еще раз, как бы прощаясь,
оглянулась на дом и...
Дикий крик вырвался из моей груди, страшным, потрясающим звуком
прервав безмолвие ночи. Все волосы, казалось, отделились от кожи и
поднялись на моей голове... Холод сковал члены... Сердце перестало
биться...
Дверь на веранду из дома была открыта, и в темной раме дверного
пространства стояла высокая человеческая фигура.
ГЛАВА II
Встреча
Не минуту, не две, не три, а целую вечность, казалось мне, длилось
мучительное состояние страха, охватившее меня...
Я не думала о бегстве, потому что ноги мои подкашивались и
отказывались мне служить. Я только умоляюще протягивала руки к небу, с
трудом припоминая молитву отуманенной страхом головой.
Но вот высокий призрак отделился от двери, быстро миновал террасу,
сошел со ступеней и стоял передо мной, весь ярко освещенный лучами месяца.
Я увидела прекрасное, гордое лицо, еще далеко не старое, но бледное
как мрамор и высокий лоб под короной белых как лунь, седых кудрей. Черные,
юношески живые, громадные глаза ярко горели, представляя собой странную
противоположность этим старческим седым волосам.
Что-то знакомое мелькнуло мне в этих ярко горящих глазах, в этом
бледном лице с прекрасными чертами.
Между тем призрак протянул мне руки, и я услышала голос, настоящий
человеческий голос, мигом прогнавший и рассеявший весь мой страх:
- Я напугал вас, бедное дитя! Простите меня, Бога ради!
И так как я все еще молчала, собираясь с силами, он продолжал возможно
спокойнее и ласковее:
- Как вы попали сюда? Кто вы? Вот уже семь лет, как в этом саду не
слышалось человеческого голоса... Но вы все еще дрожите, бедняжка! Я
появился так неожиданно, что испугал вас! Должно быть, вы приняли меня за
призрак или привидение... Но взгляните на меня: во мне нет ничего
страшного! Я владелец этого дома, этой старой усадьбы... Мое имя князь
Георгий Джаваха.
Князь Георгий! Князь Джаваха! Отец моей дорогой Нины!.. Князь Георгий,
которого я видела только раз мельком на похоронах его дочери, но которого
любила как родного по рассказам Нины!.. Князь Георгий!.. Вот кто был предо
мной!
Теперь я уже дрожала не от страха. Отрадное волнение охватило меня...
Я уже не чувствовала себя одинокой, потому что была уже не одна... Самый
близкий человек, родной отец моей Нины, не мог бы оттолкнуть от себя ее
осиротевшую подругу!
Между тем князь Джаваха, наклонившись ко мне своей не по летам
стройной фигурой, говорил своим сильным грудным голосом с гортанным
оттенком, отдаленно напоминающим нежный голосок его дочери:
- Бедное дитя! Объясните же, как вы сюда попали. Вероятно, вы знали,
что дом мой пользуется дурной славой у горийского простолюдья, и хотели
проверить слухи? А я еще явился так внезапно, как настоящий призрак! Но
дело в том, что я ежегодно в эту ночь, накануне дня Святой Нины,
покровительницы Грузии, приезжаю сюда из Мцхета, где стоит мой полк, и
ночую здесь, в этом доме... Мою дочь звали Ниной, она скончалась далеко в
Петербурге семь лет тому назад, еще в свою бытность в институте, где она
воспитывалась... И, не имея возможности навещать ее дорогую могилу, я в
день ангела покойной Нины приезжаю сюда... Мне кажется, что здесь я
нахожусь ближе к ней. Весь этот старый дом, и сад, и усадьба полны
воспоминаниями о моей дорогой девочке... О, вы не знали ее, милое дитя, что
это была за дивная, исключительная натура! - произнес он с глубоким
чувством, поднимая к небу свое разом изменившееся лицо.
- Вы ошибаетесь, князь Георгий! - произнесла я тихо. - Я ее знала!
- Вы знали ее? Вы знали мою Нину?! - вскричал он и вдруг осторожно
повернул мою голову лицом к месяцу, ярко светившему в него, словно
отыскивая во мне сходство с кем-то.
- Да, я знала ее! - подтвердила я и, вынув из-под корсажа платья
медальон, оставленный мне моим покойным другом, подала его князю со
словами: - Теперь вы можете мне поверить!
Он быстро схватил, почти вырвал его у меня из рук и, раскрыв медальон
дрожащими руками, тихо вскричал:
- Это она!.. Она, моя незаменимая, моя несравненная малютка Нина!
Потом, возвращая мне вещь с портретом той, которую мы оба горячо
любили, князь Джаваха сказал с чувством:
- Вы можете мне не говорить вашего имени. Вы - та, о которой так много
писала мне моя малютка. Вы Людмила Влассовская. Я вас давно знаю по ее
письмам... Но каким образом вы очутились здесь, за тысячи верст от
Петербурга, и в эту ночь в нашей заброшенной усадьбе?
Я в коротких словах рассказала ему о приглашении меня его
родственником в качестве гувернантки.
Он слушал меня с большим вниманием, разглаживая свои усы.
Когда я кончила, его горящие во мраке ночи глаза ласково остановились
на мне и, положив мне на плечо свою сильную руку, он сказал:
- Я рад, Люда, - ведь вы позволите мне, старику, называть вас так в
память моей дочери? - рад, что вы попадете в дом моего дяди Кашидзе. Это
благородный человек, правда, несколько суровый и взыскательный, но
справедливый. Его внучка Тамара, ваша будущая воспитанница, несколько
беспокойное маленькое существо, но она, в сущности, добрый ребенок, и,
надеюсь, вы не будете иметь слишком много хлопот с ней. Если же, -
продолжал князь Георгий, - вам будет хоть сколько-нибудь тяжело в доме
моего родственника, возвращайтесь сюда, в это старое гнездо, и кликните
клич старику Джавахе. Он прилетит сюда за десятки верст и позаботится о
вашей дальнейшей судьбе, Люда... Мы тогда оживим старую усадьбу, чтобы
поселить в ней гостью далекого севера! Помните, дитя мое, что отныне у вас
есть друг. Отец Нины Джавахи не может считать вас чужой. Однако, -
спохватился он, - отсюда неблизко до дома Кашидзе, а уже давно полночь... Я
провожу вас туда.
И, сказав это, князь Георгий тихо свистнул. В ответ послышалось
продолжительное ржание невидимого коня.
- У вас здесь лошадь? - спросила я, удивленная этим новым открытием.
- Да. Со мной мой верный старый Шалый, с которым я неразлучен со
времени смерти дочери. Это лошадь покойной Нины, спасшая однажды жизнь моей
маленькой княжне. Вот он. Я никогда не привязываю его... Это бесполезно: он
и так не уйдет от меня. Он понимает меня, как человек, и бесконечно любит.
Как бы в подтверждение слов князя в конце аллеи обрисовался стройный
силуэт лошади. Она казалась волшебным конем из какой-то легендарной сказки
благодаря засеребрившему ее лунному сиянию. Я не видала более благородного,
более красивого животного.
- Я сниму седло и посажу вас на лошадь, Люда... Будьте покойны,
быстрый, как вихрь, он умеет быть тихим, как овечка! Вы будете сидеть на
нем, как в кресле, вам нечего бояться!
И, говоря это, князь Георгий погладил крутые бока Шалого и, подняв
меня своими сильными руками, посадил на его шелковистую, лоснящуюся спину.
Потом он взял лошадь за повод и, велев мне ухватиться за ее гриву (Шалый
был уже расседлан князем), осторожно повел ее к выходу из усадьбы вдоль
чинаровой аллеи.
Через минуту мы были уже за оградой. Старый сад снова погрузился в
безмолвие. Мы тронулись в путь.
Гори спал по-прежнему, тихо и безмятежно... Мы миновали несколько
улиц, базарную площадь и вступили в большую, темную аллею, по обе стороны
которой пышно разрослись виноградные кусты.
- Это начало сада Кашидзе, - пояснил мне мой спутник.
Через несколько минут мы уже стояли у большого одноэтажного дома
старинной архитектуры, находящегося среди громадного старого сада. В одном
из окон виднелся свет. Князь, не желая, должно быть, будить хозяев, прямо
подошел к освещенному окну и тихо стукнул в стекло.
- Барбале! - позвал он тихо.
Окно мигом распахнулось, и старая служанка в национальном грузинском
наряде высунула на улицу седую голову с надетой на ней мингрельской
шапочкой. Она с минуту разглядывала нас и вдруг, узнав моего спутника,
радостно вскричала:
- Батоно князь! Будь благословен твой приход в нашем доме!
- Я не зайду в дом, моя добрая Барбале, - произнес князь Георгий
ласково, - сегодня с зарей я должен быть уже в Мцхете. А ты передай мой
привет твоему господину и прими поласковее приезжую барышню.
И, говоря это, князь Джаваха снял меня с лошади и помог мне войти на
крыльцо. Барбале стояла теперь уже со свечой на пороге дома. В свече не
было никакой надобности, потому что месяц светил по-прежнему светло и ясно.
Мне сразу понравилось ее лицо, морщинистое и доброе, с пытливыми
черными, как у всех грузинок, глазами. Она подняла свечу в уровень с моим
лицом и, разглядывая его, произнесла с чувством:
- Честные глаза... открытый взгляд... добрая душа... хорошее сердце!
О, Барбале никогда не ошибается в людях... Сильно стара Барбале и много
людей видела на своем веку... Господь посылает одного из своих ангелов в
дом князя Кашидзе!
- Полно, полно, Барбале, - нетерпеливо проговорил князь, - не смущай
барышню. Она и так устала и измучилась за дорогу. Отведи ее скорее в
приготовленную для нее комнату и помни, что служить этой девушке ты должна
так же, как когда-то служила Нине, которую ты так любила.
- Нина... джан... - прошептала старуха, и две крупные слезы выкатились
из ее глаз, - княжна-звездочка... ласточка сизокрылая... тихая горлинка...
нет ее!.. умерла наша птичка райская, завяла лучшая из роз Востока.
- Перестань, Барбале! - со стоном вырвалось из груди князя Георгия. -
Не рви моего сердца, старуха!..
И потом, обернувшись ко мне лицом, в котором отражалась теперь такая
смертная тоска, что больно было смотреть на него, он проговорил поспешно:
- Помните же, Люда: что бы ни случилось с вами - смело рассчитывайте
на князя Георгия Джаваху.
И прежде чем я успела что-либо ответить, он вскочил на лошадь, послал
мне последнее приветствие рукой и быстро исчез из виду.
- Пойдем, госпожа, я проведу тебя в твою комнату, - произнесла
Барбале.
Я последовала за нею.
Длинным темным коридором мы прошли в самый отдаленный угол дома.
Барбале толкнула маленькую дверцу, и мы очутились в уютной горнице,
убранной с восточной роскошью и богатством. Вся комната была застлана
коврами, в простенке между двумя окнами тускло блестело громадное зеркало,
всюду по стенам были развешаны восточные ткани, а вдоль стен стояли широкие
тахты.
- Вот горница госпожи, - произнесла Барбале. - Если госпожа голодна, я
принесу ей лавашей, лоби и кусок персикового пирога.
- О нет, благодарю вас, Барбале, - поторопилась я отказаться, - я не
голодна нисколько! Но как же... - смущенно обратилась я к ней, - где же мне
спать здесь, в этой роскошной комнате? Ведь это скорее гостиная для приема,
нежели спальня скромной гувернантки!
Но Барбале только тихо засмеялась в ответ, очевидно очень удивленная
моей наивностью. Подойдя к навесу из красивых шелковых тканей, собранных в
виде драпировки, она откинула край ее, и я увидела громадную, высокую
постель с грудой перин и подушек.
- Вот где будет спать госпожа, - не без гордости произнесла она и
нежно провела рукой по мягкому, нежному ворсу роскошного одеяла. - Это все
устраивала сама княжна, - добавила она таинственно, - и цветов принесла она
же, гляди!
Я увидела громадный букет белых азалий, перемешанных с пурпуровыми
розами, стоявший на туалете. На всем убранстве комнаты видна была
заботливая рука, не забывшая ни одной мелочи, ни одной подробности для
приема гостьи.
- Вы говорите, Барбале, - спросила я старушку, - что княжна Тамара
сама позаботилась об устройстве моего помещения?
- Все она! - кивнула головой старуха. - Весь дом вверх дном
перевернула... Затейница и шалунья наша княжна, а сердце у нее золотое... А
все не такое, как у моей покойной Нины-джан, - произнесла она сокрушенно. -
Все не такое, - повторила она и, видя, что я в нерешительности стою среди
комнаты, вдруг засуетилась и заволновалась: - О глупая, овечья голова у
Барбале! Госпожа устала с дороги, а Барбале разболталась, как сорока. Дай я
раздену тебя, миленькая госпожа, и уложу в постельку!
- Нет-нет, благодарю вас, Барбале, - отстранила я ее ласково, - я
всегда раздеваюсь сама.
- Сама раздеваешься? - удивленно произнесла старуха. - Как так? Разве
госпожа не знает, что у нас все знатные господа от мала до велика не
расстегнут сами крючка на платье, а все предоставляют делать служанкам? На
то и служанки в доме, чтобы помогать и служить госпожам! Княжна Тамара
никогда не раздевается сама, она и спать не ляжет, если я не накрою ее
одеялом и не расскажу ей сказки...
- То княжна, знатная барышня, Барбале, - пояснила я ей с улыбкой, - я
же не барышня, а наемница, гувернантка и сама должна служить другим.
- Так-так, - произнесла сочувственно старуха, согласившаяся как будто
с моим доводом. - Ну, дай Господь счастья на новом месте доброй госпоже!
Мир тебе, красавица! - ласково добавила она и, улыбнувшись мне еще раз
ободряющей и приветливой улыбкой, вышла из комнаты.
Я осталась одна. Мне хотелось тщательно осмотреть каждую вещицу в моей
комнате, поражавшей меня своей сказочной роскошью, но пережитые волнения,
усталость и легкое недомогание от дороги разбили меня совсем. Едва держась
на ногах, я быстро разделась, бросилась в мягкие перины этой поистине
княжеской постели и в тот же миг уснула как убитая.
ГЛАВА III
Княжна Тамара
Меня разбудил звонкий смех над моей головой. Я не вполне, впрочем,
была уверена, смех ли то был или просто звучал серебряный колокольчик
где-то очень близко от меня. В то же время я почувствовала прикосновение
чего-то мягкого и нежного к моему лбу и шее и открыла глаза.
Целый сноп золотых лучей врывался в открытые окна, играя яркими
блестками на шитых шелками тахтах и коврах комнаты и разбиваясь на тысячу
искр о хрустальную поверхность зеркального стекла. При дневном свете
комната моя казалась еще роскошнее и наряднее, нежели ночью. Но не роскошь
убранства поразила меня в первую минуту, а нечто совсем другое.
В ногах моей постели, звонко смеясь серебряным смехом и щекоча меня
пышно распустившейся пурпуровой розой на длинном стебле, еще влажной от
утренней росы, сидела девочка или, вернее, уже девушка лет
четырнадцати-пятнадцати на вид. Черные кудри, спущенные вдоль спины, плеч и
груди, скрывали часть лица девочки - подвижного и выразительного лица
южанки. Черные, быстрые, как угольки сверкающие глазки, из которых глядела
на меня целая поэма Востока, сверкали и сияли из-под нависших на лоб
кудрей, как две великолепные звезды горийского неба. Все в этом юном лице,
прелестном своей подвижностью и выразительностью, говорило о радости и
довольстве жизнью. Только упрямо вырисованный, несколько крупный рот с
припухшими губами портил общее впечатление. Одним своим очертанием он
говорил уже о том, что его хорошенькая владелица должна быть своенравна и
капризна.
Я поняла, что черноглазая девочка, так бесцеремонно вскарабкавшаяся ко
мне на постель, была не кто иная, как моя будущая воспитанница - княжна
Тамара Кашидзе.
Увидя, что я проснулась, она отбросила от себя розу, которой меня
щекотала до сих пор, и с веселым смехом упала мне на грудь.
- Душенька! Милушка! Хорошенькая! - приговаривала она, покрывая градом
поцелуев мое лицо, шею и глаза. - Вот счастье-то, что вы приехали к нам!
Как весело нам будет теперь с вами! Дедушка Кашидзе говорил, что приедет
гувернантка старая и злющая, а приехала вон какая душечка! Молоденькая,
пригоженькая, прелесть!
И она снова бросилась целовать меня, точно давно знала и любила меня.
- Ах, как весело нам будет с вами! Вы ведь не на много старше меня и
будете играть со мною? Сколько лет вам, душенька моя?
- Не следует спрашивать лета у старших, Тамара! - заметила я, не
переставая, однако, улыбаться ее милой болтовне.
- То у старших, - произнесла лукаво шалунья, - а вы разве старшая?
Дедушка Кашидзе старший, ему много-много лет, и Барбале также, и дядя
Георгий Джаваха, а вы душечка, малюточка, крошечка, милочка моя!.. А как
вам нравится ваша комната? - неожиданно принимая озабоченный вид, спросила
девочка, мигом делаясь серьезной.
- Очень нравится, Тамара. Это вы украшали ее для меня? Спасибо вам!
- Ах, нет, не говорите мне "вы", душечка! Скажите "ты", Тамара, ну
скажите же, а то я заплачу...
Действительно, она, казалось, уже собиралась плакать: рот ее капризно
задергался, а в глубине ее прекрасных глаз заблестели слезы.
Переходы от радости к печали у нее были изумительны по быстроте.
- Успокойтесь, Тамара, - поспешила я сказать, - я буду вам говорить
"ты", как только узнаю вас покороче. Я говорю "ты" только моим друзьям, а
чтобы быть моим другом, надо постараться мне понравиться.
- А что надо сделать, чтобы вам понравиться, душечка? - спросила с
поспешностью девочка, устремляя на меня свой пытливый взгляд. - Ведь вот я
не знала вас, а постаралась вам понравиться, - через секунду затараторила
она снова, не ожидая моего ответа, - я убрала вашу комнату, стащила сюда
ковры и ткани со всего дома, отдала вам мой собственный серебряный
рукомойник, подаренный мне дедушкой, и набрала целый букет азалий!.. Разве
это не хорошо?
- Я очень тронута вашими заботами, милая Тамара, - произнесла я
насколько можно ласковее, - но все эти знаки внимания вашего ко мне ничто в
сравнении с тем, что вы можете еще сделать.
- А что я могу сделать для вас, душечка?
- Вы можете еще больше порадовать меня, если будете хорошо вести себя,
слушаться меня и прилежно учиться.
- Учи-ть-ся! - протянула она с недовольной гримаской, отчего ее
хорошенькое личико разом потеряло всю свою привлекательность. - Ах, как это
скучно - учиться!.. И к чему это? Ведь чтобы быть знатным и богатым, не
надо быть ученым! - неожиданно заключила она.
- А для чего же вы живете на свете? - спросила я ее с улыбкой.
- Как для чего? Или вы шутите, душечка? - вскричала она, снова
оживляясь и хорошея в одну минуту. - Я живу на свете, чтобы радовать других
и себя... Особенно дедушку Кашидзе, который меня обожает... Я хорошенькая и
очень богатая... А когда вырасту, стану еще богаче, потому что дедушка
Кашидзе отдаст мне все, что имеет... Я живу для того, чтобы наряжаться и
петь, смеяться и радоваться, бегать по саду целыми днями и есть
засахаренные ананасы! Ко мне приходят подруги по праздникам, я показываю им
мои наряды и драгоценности, которых у меня так много, много! А они чернеют
при этом от злости, потому что у них нет ничего такого, чем бы они могли
похвастаться. И мне любо, любо видеть, как они злятся!
- Ну хорошо! А потом что? - прервала я ее на минуту.
- А потом, - приостановившись на мгновение, произнесла снова Тамара, -
а потом я буду большая и выйду замуж за богатого князя. Непременно за князя
Мингрельского или Алазанского, все равно, и буду растить моих детей так же,
как росла сама.
- То есть вы будете рядить их напоказ, заставлять чернеть других от
зависти и пичкать засахаренными ананасами? - насмешливо произнесла я.
- Да, да! - расхохоталась она звонко. - Какая же вы хорошая отгадчица,
душечка моя!
- А знаете ли вы, зачем Бог создал человека, Тамара? - серьезно глядя
в глубину ее черных глаз, спросила я.
- Конечно, чтобы жить и радоваться! - вскричала она, не задумываясь ни
на минуту.
- Чтобы приносить пользу другим, - поправила я ее, - а лентяй, глупец
и неуч не может приносить другим пользы. Для того-то и надо прилежно
учиться, милая вы моя дикарочка!
- Как, как вы сказали? Как вы назвали меня, душечка? - так и
встрепенулась она при моих последних словах, в то время как первая часть
моей фразы пропала даром, так как она даже и не расслышала ее.
- Дикарочка! - повторила я, улыбаясь.
Она пронзительно взвизгнула совсем по-детски и обвилась руками вокруг
моей шеи.
- Душечка! Ангелочек мой! Кошечка моя! - шептала она, ласкаясь ко мне.
- Сестрой вашей буду, рабой, собачонкой! Всем, чем хотите! Я так люблю вас!
Так рада вашему приезду! - И она душила меня все новыми и новыми поцелуями.
Я с трудом освободилась из ее объятий и напомнила ей, что мне надо
одеваться. Тогда она быстро соскользнула с постели, послала мне несколько
воздушных поцелуев и выпорхнула из комнаты с легкостью птички.
Через минуту до меня долетел обрывок какой-то печальной восточной
песни, распеваемой звонким, жизнерадостным и таким прелестным, чистым
голоском, что я не могла не заслушаться певуньи. Потом песня разом
оборвалась. Послышался задушевный смех, потом чье-то ворчанье, потом
веселый визг, и пучок белых роз, обрызганных росой, влетел через открытое
окно в мою комнату и упал у моих ног.
ГЛАВА IV
Семья Кашидзе. Первые тернии
Через полчаса я уже сидела за чайным столом вместе с князем Кашидзе,
его внуком Андро и княжной Тамарой.
Князь Кашидзе приветливо встретил меня. Он мало изменился за те шесть
лет, которые я его не видела. Это был тот же представительный старый
генерал, каким был и тогда, когда посетил нас с мамой в Петербурге. Строгое
лицо его, с печатью затаенной думы и заботы, прояснялось лишь в те минуты,
когда он смотрел на свою любимицу внучку. Зато его внук Андро, смуглый,
некрасивый мальчик лет пятнадцати, с большим шрамом на лице (я узнала
позднее, что этот шрам был следствием падения Андро с лошади), не
пользовался симпатией деда. Признаться, и мне Андро не понравился. В его
лице было что-то хищное и злое. Брат и сестра были также далеко не в
дружеских отношениях, что я заметила по трем-четырем фразам, в которых
сквозила какая-то затаенная вражда между ними. Андро нигде не учился, после
того как с грехом пополам окончил горийскую школу для грузинского
простолюдья. Потом я узнала, что князь Никанор Владимирович Кашидзе
прикладывал все старания, чтобы дать внуку соответствующее его княжескому
достоинству воспитание, но все его усилия оставались тщетными. Князек Андро
был непроходимо ленив и не поддавался никаким увещаниям деда.
Я поблагодарила князя Никанора за его приглашение служить в его доме.
Он дружески расспросил меня о моем житье-бытье и потом, выслав внучат из
комнаты, произнес, понижая голос:
- Вы, Людмила Александровна, не унывайте по поводу Тары... Она, в
сущности, предобрый ребенок, хотя и избалована напропалую. Что делать, это
дитя - моя единственная привязанность в жизни. Бог простит мне мою слабость
по отношению к ней... Будьте к ней возможно снисходительнее, милая барышня!
Это дикий цветок, взлелеянный самой природой Востока, такой же дикой, как
он сам, и оторвать его силой и грубостью от родной почвы - значило бы
погубить его. Прощайте же ей маленькие шалости и капризы. Эта девочка не
знала никакой узды до четырнадцати лет, и теперь обуздывать ее будет
несколько трудно. Вы знаете, что моя Тара не умеет даже читать, потому что,
несмотря ни на какие мои просьбы, она не хотела учиться, а я не мог
настаивать, так как огорчать этого ребенка для меня положительно
невыносимо.
- Я попробую, князь, справиться с нею, - заметила я.
- Да поможет вам Господь, дитя мое, в деле ее воспитания! До сих пор я
не брал гувернанток к девочке, боясь, чтобы они пагубно не подействовали на
ее здоровье грубостью и строгостью. Теперь обойтись без воспитательницы
невозможно. Я просил начальницу вашего института прислать мне
снисходительную и добрую наставницу и очень рад, что выбор ее пал на вас.
Ваша дружба с моей родственницей Ниной Джавахой говорит уже за вас. Сама
судьба точно вмешивается в это дело и нежданно-негаданно присылает в мой
дом ту, которую я встретил ребенком. Я надеюсь, что ваша серьезность и
положительность, приобретенные печальной сиротской долей, послужат вам на
пользу в трудном деле воспитания моей Тары!
- Я надеюсь, князь! - ответила я серьезно и, видя, что он высказал
все, что хотел сказать, вышла из-за стола и направилась к выходу.
Легкое шуршание в соседней комнате привлекло мое внимание.
Я быстро распахнула дверь и... ахнула.
Тамара, прильнув к замочной скважинке, подслушивала то, что говорилось
в столовой. Она не успела отскочить в ту минуту, как я открыла дверь, и
получила легкий удар по лбу ребром двери.
- Вы подслушивали, Тамара? - пристально глядя ей в глаза, спросила я.
- Вы подслушивали то, что говорил ваш дедушка в столовой?
- Да нет же! Уверяю вас, нет! - возражала она, старательно избегая
взгляда моих глаз.
Я молча взяла ее за руку и подвела к зеркалу.
- Никогда не лгите, Тамара, - указывая на ее красный лоб с
предательским пятном на нем, сказала я. - Помните, нет на свете порока хуже
лжи! Ложь - это начало всякого зла! Поняли ли вы меня, дитя мое?
Она опустила глаза. Губы ее дрожали. Я уже видела выражение искреннего
раскаяния в ее лице, как вдруг резкий, неприятный хохот заставил нас обеих
вздрогнуть и оглянуться.
Андро сидел верхом на подоконнике и, сбивая игрушечным кинжалом цветы
магнолий, растущих у окна, хохотал притворным смехом.
- Ха-ха-ха! Поздравляю, княжна Тамара! - выкрикивал он между
приступами деланного смеха. - Поздравляю, княжна-лгунья! Что, попалась
птичка в клетку? Довольно напелась и напрыгалась! Так ее, так! Пробирайте
ее, mademoiselle, хорошенько! На цепь ее посадите, как злую собачонку,
чтобы она не смела кусаться и лаять! Надоела она всем, Тамарка! Покоя от
нее нет! Заприте-ка ее лучше на хлеб и на воду, mademoiselle! Для вашей же
пользы, право!
И злой мальчик смеялся все громче и громче, кривя свой и без того
некрасивый, недобрый рот в гримасу и сверкая своими маленькими глазками,
злыми, как у хищного зверя.
Я взглянула на Тамару. Она стояла бледная как полотно, и только одни
ее чудесные глаза сверкали как уголья под темными бровями. Она напоминала
мне маленького львенка, готового кинуться на жертву и растерзать ее.
"Не обращайте внимания на слова вашего брата!" - хотела я сказать для
ее успокоения, но было уже поздно.
В два прыжка княжна подскочила к брату и, прежде чем я успела
сообразить что-либо, с диким воплем вцепилась ему в волосы.
Андро, казалось, не ожидал такого стремительного нападения со стороны
сестры; по крайней мере, он опомнился только тогда, когда острые ноготки
княжны впились ему в щеки. Тогда он грубо оттолкнул ее, но, потеряв
равновесие, полетел на пол вместе с прицепившейся к нему, как пиявка,
Тамарой.
Я не знала, что делать: броситься ли разнимать детей или бежать к
князю за помощью. К счастью, он услышал шум и появился на пороге.
- Что такое? Что случилось? - взволнованно спрашивал он меня и, не
дождавшись ответа, кинулся к катавшимся по полу внукам.
С трудом оторвал он Тамару от ее брата и, рванув последнего за руку,
быстро поднял его с пола и поставил перед собой.
- Ты опять раздразнил ее, бездельник! - грозно насупив свои седые
брови, обратился он к мальчику.
Андро молчал. Весь в ссадинах и царапинах, он стал еще
непривлекательнее прежнего. Но губы его были плотно сжаты, а глаза,
глядевшие исподлобья, горели беспокойным, мрачным огнем.
- Ты опять обидел сестру? Отвечай же, негодный мальчишка! - еще
грознее произнес дед, так и впиваясь в угрюмое лицо мальчика пронизывающим
душу взглядом.
Андро по-прежнему молчал. Слышно было только его тяжелое дыхание,
вылетавшее с шумом из груди.
Я не знаю, что было потом, потому что, схватив за руку взволнованную
Тамару, поторопилась увлечь ее в сад. До нас долетели какие-то глухие
звуки, но ни стон, ни плач не сопровождали их.
- Это дедушка бьет Андро! - торжествующе заявила Тамара, жадно
прислушиваясь к тому, что происходило в доме. И глаза ее загорелись злыми,
яркими огоньками.
- И вам не жаль брата? - укоризненно покачала я головой.
- Жаль Андро? - вскричала она с дрожью ненависти в голосе. - О, вы не
знаете его! Если б вы знали, как он меня ненавидит, как мучит меня,
mademoiselle! Я жалею только, когда ему мало достается от дедушки, потому
что дедушка хотя и вспыльчив, но очень отходчив... Я бы уж сумела наказать
его по-своему! Долго бы он меня помнил, негодный! О, как я его ненавижу,
как ненавижу его, если б вы знали!
- За что? - тихо спросила я и, желая успокоить девочку, притянула ее к
себе и посадила на колени.
- За все! - подхватила она с жаром. - Он не дает мне проходу, всячески
мучит, терзает и изводит меня. Он портит мои вещи, таскает мои лакомства,
постоянно злит меня, всячески издевается надо мной... А за что? Все за то,
что дедушка любит меня больше всего на свете и сделает меня единственной
наследницей всех своих богатств! Ах, mademoiselle, если б вы знали только,
до чего жаден Андро и как он любит золото! Можно подумать, что он сын
менялы-армянина, а не знатного князя из рода Кашидзе!
- А вы сами, Тамара, - прервала я девочку, - сделали ли что-нибудь,
чтобы улучшить ваше отношение к брату?
- Как так? - широко раскрыла она свои большие глаза.
- Ну, стерпели ли вы хоть раз его обиду? Смолчали ли вы хоть
когда-нибудь на его оскорбление?
Она подумала немного, потом произнесла, забавно наморщив брови:
- Я понимаю вас, mademoiselle Люда! Вы говорите об учении Христа,
приказывавшего подставить правую щеку тому, кто ударит по левой.
- Ну да, да! - произнесла я, обрадованная тем, что моя дикарка уже
знакома отчасти с учением Нового завета. - Кто говорил вам об этом, Тамара?
- Барбале, - ответила она, - Барбале, раздевая меня по вечерам,
говорит мне иногда о Боге... Но, mademoiselle Люда, я не могу так
поступать, как указал Христос! Я ненавижу Андро и готова выцарапать глаза
негодному мальчишке...
- Он - брат ваш! - тихо произнесла я, лаская рукой ее растрепанную
головку.
- Я не хочу такого брата, - вскричала она, топнув ногой, - я не хочу
его! У меня есть теперь сестра! Ведь вы захотите быть моей сестрой,
mademoiselle Люда?
И она с врожденной кошачьей ласковостью прижалась ко мне и, заглядывая
мне в глаза своими звездами-глазами, повторяла:
- Ведь вы сестра моя, да, сестра? Ответьте же, mademoiselle Люда,
ответьте же поскорее!
Не приласкать ее в такую минуту было невозможно. В ней было столько
обаятельного и трогательного, в этой милой, юной дикарке, что я невольно
забыла о жестокой, злой девочке, которой она представлялась мне за минуту
до этого. И я, подчиняясь моему порыву, наклонилась к ней и нежно
поцеловала ее глаза, черные, как ночь, и горящие, как алмазы.
ГЛАВА V
Новая жизнь
Моя новая жизнь в Гори совсем захлестнула меня. Целые дни я была
неразлучна с хорошенькой Тамарой. Мы гуляли, разговаривали или сидели
молча, наслаждаясь прелестью восточного лета, благоухающего и ясного, как
сама весна.
Иногда князь Кашидзе приказывал седлать для нас лошадей, и мы ездили
верхом в сопровождении старого Сумбата, верного слуги их дома. Цветущие
долины Грузии расстилались перед нами во всей своей пышной красоте. Иногда
мы углублялись в горы, любуясь ясным и синим небом, жемчужными облаками,
сливавшимися вдали со снежными вершинами далеких исполинов Эльбруса и
Казбека. Ловкая, быстрая и отважная княжна ездила верхом как лихая
джигитка. Она сделала мне несколько драгоценных указаний, и скоро я
постигла не хуже ее искусство верховой езды.
Иногда мы ездили в предместье Гори, в забытую усадьбу князя Джавахи.
Там, на зеленом обрыве, в виду грузинского кладбища, на котором покоились
останки последних Джаваха, я рассказала Тамаре трогательную повесть другой
маленькой девочки, радовавшейся и страдавшей в этом старом гнезде. Тамара
все свое детство провела в Тифлисе, где дедушка ее командовал полком, и
только с выходом в отставку старого Кашидзе они переселились в Гори, в
старый родовой дом князя. Поэтому она не знала своей маленькой кузины, хотя
Барбале, вынянчившая Нину Джаваху и перешедшая с ее смертью в дом Кашидзе,
уже много раз рассказывала девочке о покойной. Тамара с жадностью слушала и
ее, и мои рассказы. Особенно мои, конечно...
Впрочем, что бы ни рассказывала я ей, она слушала с одинаковым
интересом. Восприимчивая, горячая натура девочки жаждала все новых и новых
впечатлений. Ко мне она привязалась с необыкновенной верностью и
преданностью и слушалась меня беспрекословно во всем.
Так, однажды утром, войдя в ее спальню, я увидела старую Барбале,
стоявшую на коленях перед постелью княжны и с трудом натягивающую чулки на
ее стройные ножки, которыми она болтала и дрыгала поминутно.
- Что это такое? - с удивлением произнесла я при виде этой картины. -
Как, Барбале, вы одеваете такую большую девочку?
- Княжна не может одеваться сама, - произнесла покорно старуха.
- Полно, Барбале! Вероятно, у вас есть дело на кухне, не требующее
задержки, - тоном, не допускающим возражений, сказала я ей, - ступайте же к
нему, а вашу княжну одену я сама.
И, взяв чулок из рук служанки, я уже готовилась натянуть его на
маленькую ножку Тамары, как вдруг она неожиданно вскочила с постели и со
смехом вырвалась от меня:
- Нет-нет, mademoiselle Люда. Я не позволю вам! Вы слишком хороши для
роли служанки.
- А Барбале? - спросила я серьезно. - Не находите ли вы, Тамара, что
она слишком стара, чтобы исполнять ваши причуды?
Девочка вспыхнула до корней волос, но все-таки еще не хотела сразу
сдаться на мои доводы.
- Барбале - служанка! - произнесла она смущенно.
- Да, вы правы. Она служанка, старая служанка, притом вынянчившая два
поколения дома Джавахи и Кашидзе. Так неужели же в награду за свою честную,
долгую службу она не годится ни на что иное, как для исполнения прихотей
балованной девочки, потому только, что эта девочка знатного княжеского
рода, а она, Барбале, бедная старуха?
- О, mademoiselle Люда, - вскричала Тамара со свойственной ей
живостью, - я не знаю, насколько вы правы, но я очень люблю, когда вы так
говорите. Ваш голос звучит, как студеный горный родник, а глаза ваши -
точно глаза небесного ангела. Я сделаю все, что вы захотите, только бы не
было у вас этой складочки между бровями! Она делает ваше лицо
страдальческим, mademoiselle Люда, а я не хочу видеть вас страдающей и
несчастной. Я люблю вас, так сильно люблю! Почти наравне с дедушкой
Кашидзе! Андро говорит, что я люблю дедушку за то, что он богат и даст мне
много-много золотых червонцев... Андро лжет, но я не могу доказать ему
этого, зато я могу доказать, что вас я люблю бескорыстно: ведь вы мне
ничего не дадите, ни червонцев, ни драгоценностей, а я люблю вас так
крепко, что едва ли сумею вам это рассказать...
Ее наивный лепет трогал меня до глубины души. В этой своеобразной,
необузданной девочке было много хороших, светлых сторон. Особенно
симпатичным было в ней умение держать данное слово.
- Я родом из князей Кашидзе, - говорила она с гордостью в ответ на мои
похвалы по этому поводу, - а князья Кашидзе славятся умением держать свои
обещания!
Действительно, свое слово она держала свято, и это удивительно красило
весь ее внутренний облик.
С этого дня Барбале уже не приходила раздевать и одевать Тамару. Я
одержала первую победу над баловницей княжной.
Два обстоятельства, однако, несказанно волновали и заботили меня.
Первое из них была непримиримая вражда между Андро и Тамарой, а второе -
полнейшая невозможность заставить маленькую княжну учиться.
На первое я уже махнула рукой, признавая свою полную беспомощность в
этом деле. К тому же Барбале шепнула мне, что князь Кашидзе думает отослать
своего внука в полк, под начальство князя Джавахи, чтобы приучить мальчика
к выправке и дисциплине, необходимой для военного.
Зато леность княжны и ее полнейшее нежелание приняться за книги
доводили меня до отчаяния. Смешно сказать, взрослая четырнадцатилетняя
девочка не умела читать!
Однажды, перебирая свои вещи в присутствии Тамары, которая была
большая охотница до этого, я вынула большую книгу, заключающую в себе один
из романов Купера, с изображением индейцев на обложке.
- Ах, что это за картинка, душечка? - восторженно всплеснула она
руками и так и впилась в книгу загоревшимся от любопытства взглядом.
Я объяснила.
Тогда она стала быстро переворачивать страницу за страницей, отыскивая
новые и новые картинки.
- Какие смешные коричневые люди, - изумлялась она, - а вот и белый!
Это вождь? Да, mademoiselle Люда?
- Да, это охотник. Его звали Зверобоем. Хотите знать о нем подробно,
Тамара?
- О да! - так и вспыхнула она вся от удовольствия. - Скорее, скорее
прочитайте мне все это, mademoiselle!
- Нет, Тамара, я не буду читать вам этой книги, - отвечала я твердо.
Она мгновенно побледнела, потом густо покраснела, как это случалось с
ней в минуты острых припадков гнева, и, вызывающе вскинув на меня свои
черные глаза, спросила:
- Почему вы не хотите мне читать? Вы, верно, не любите меня больше?
Конечно, меня нельзя любить, потому что я постоянно ссорюсь с Андро... И я
знаю, вы меня не любите... Да-да.
- Успокойтесь, Тамара, - произнесла я спокойно, кладя ей руку на
головку, - я и не думаю сердиться на вас и люблю вас не меньше прежнего. Я
просто хочу, чтобы вы выучились читать сами и без моей помощи прочли эту
книгу.
- Я не могу, mademoiselle Люда, - прошептала она беспомощно и
тоскливо.
- Нет слова "не могу", Тамара, - произнесла я, ободряя ее улыбкой, -
слово "не могу" выдумали слабые, беспомощные люди. Я надеюсь, что смелая и
умненькая княжна Кашидзе не захочет походить на них?
- О, mademoiselle Люда, - вся вспыхнув от моей похвалы, вскричала
самолюбивая девочка, - вы думаете обо мне лучше, нежели я этого стою!
- Я думаю о вас так, как вы этого заслуживаете, Тамара, - произнесла
я, все еще не переставая улыбаться, - и надеюсь, вы не заставите меня
раскаиваться в этом!
Горячий поцелуй был мне ответом.
В тот же день мы сели за работу, несмотря на явные насмешки Андро,
подсматривавшего и подслушивавшего за нами, и через каких-нибудь две-три
недели княжна, захлебываясь от восторга, читала "Зверобоя", сначала с
трудом, потом все плавнее и плавнее.
- Вы маленькая волшебница! - в тот же день за обедом сказал мне князь
Кашидзе с любезной улыбкой. - Укажите мне ту магическую палочку, которая
превратила мою дикую, непокорную козочку в смирную овечку!
- О, Никанор Владимирович, вы заблуждаетесь! - поторопилась я
отклонить похвалу старика. - Тамара еще далеко не представляет из себя
того, чем бы я хотела ее видеть... Не правда ли, Тамара? Мы будем еще
долго-долго совершенствоваться с вами?
Веселый взгляд и ласковая улыбка были мне ответом - взгляд, от
которого становилось светло и радостно всем сидевшим за столом. Один Андро
сидел молчаливый и угрюмый и смотрел враждебно исподлобья своими мрачными,
недобрыми глазами.
ГЛАВА VI
Бабушкины драгоценности.
Ворона в павлиньих перьях.
Злополучная лезгинка
Это было накануне дня святой Тамары. Чтобы порадовать княжну, старый
князь позвал несколько из ее подруг и кое-кого из горийской молодежи.
Тут была тоненькая, беленькая, как сахар, Анна Глинская - дочь одного
из командиров казачьих сотен, стоявших под Гори, и Даня Фаин - племянница
председателя городской управы, полная, рослая блондинка, и Зоя Кошелева -
дочь купца, торговца рыбными товарами, и Марина Чавадзе, бледная чахоточная
грузиночка, худенькая и прозрачная, как тень, и, наконец, богатая татарка
Фатима Джей-Булат - дочь домовладельца в Гори, прелестная и нежная, как
цветок Востока, девушка-невеста, с длинными змееобразными косами до пят, в
пышном национальном наряде.
Еще задолго до прихода гостей слуги князя Кашидзе метались по
комнатам, обкуривая их каким-то пряным, одуряющим голову курением.
Княжна Тамара заперлась в своей спальне с самого обеда, и я буквально
терялась в догадках, что бы она могла там делать одна.
Я несколько раз подходила к дверям и бралась за ручку. Но напрасно,
дверь не поддавалась. Она была закрыта изнутри на ключ.
- Тамара, откройте мне! - взывала я у порога. - Что вы там колдуете,
маленькая колдунья?
- Чуточку потерпите, mademoiselle, душенька! - слышался из-за двери
звонкий голосок. - Я вам готовлю сюрприз!
Наконец все гости съехались, и обширный дом Кашидзе сразу наполнился
молодыми голосами и смехом. А юной хозяйки все еще не было.
- Где Тара? - недовольный ее отсутствием, произнес князь и чуть-чуть
нахмурил свои седые брови.
- Она заперлась у себя, но я еще раз попытаюсь проникнуть в ее
комнату, - сказала я и направилась уже с твердым намерением исполнить мое
решение, как дверь в залу, наполненную гостями, внезапно распахнулась, и
перед нами предстала княжна Тамара. Но - Боже мой! - в каком виде!..
На ней было длинное платье с тяжелым шлейфом, того старинного фасона,
который носился несколько десятков лет тому назад. Ее пышные кудри были
зачесаны кверху и перевиты нитями жемчуга крупной величины. На маленькой
головке плотно сидела массивная диадема из разных камней - первая
драгоценность рода Кашидзе. Такое же ожерелье обвивало ее худенькую шейку,
которой казалась непосильной тяжесть драгоценного убора. Кисти рук ее были
украшены браслетами, пальцы - кольцами и перстнями. Гордая улыбка
самодовольства не сходила с ее губ. Она величественно раскланивалась со
своими гостями, обмахиваясь громадным веером из павлиньих перьев.
Гости с нескрываемым удивлением смотрели на молодую хозяйку,
изуродованную до неузнаваемости ее пышным костюмом. Удивленно смотрел и
старик Кашидзе на внучку, ожидая пояснения этого странного маскарада.
Несколько минут длилось молчание. Потом резкий голос Андро произнес
громко на всю залу:
- Ворона в павлиньих перьях!
Я видела, как его рябоватое лицо, со шрамом вдоль щеки, дышало
торжествующей насмешкой. Дикий поступок сестры пришелся ему по вкусу.
Юные гости княжны старались остаться серьезными.
Однако это им не удалось. Хорошенькая татарочка Фатима Джей-Булат, не
знакомая с правилами светского приличия, громко, добродушно расхохоталась
и, указывая на княжну пальцем, быстро заговорила на ломаном русском языке:
- Большая... розовая птица с хвостом... Откуда прилетела? Йок,
нехорошо, душечка джаным... Прежде лучше было... Косы... кафтан... сапожки
сафьяновые... А так плохо... совсем нехорошая стала джаным... Ни один
джигит замуж не возьмет... верь слову Фатимы...
- Я и не собираюсь замуж! - сердито нахмурясь, произнесла Тамара, в то
время как все лицо ее так и заалело краской негодования и стыда.
- Тамара, - шепнула я незаметно, проходя мимо нее, - придите сейчас же
в мою комнату. Мне надо сказать вам два слова.
Она было скорчила недовольную мину. Ей не хотелось уходить из ярко
освещенной залы от ее гостей, на которых, как ей казалось, она произвела
неотразимое впечатление, но и отказать мне она не могла.
Минут через пять она была уже у меня.
- Как вам нравится мой костюм и мои драгоценности, mademoiselle Люда?
- самодовольно обратилась она ко мне с вопросом.
- Я нахожу, Тара, что вы выглядите очень безобразной сегодня! -
отвечала я ей.
- Что?
Ее глаза и рот широко раскрылись... Она так и пожирала меня взглядом.
- Да. Вы напрасно надели это тяжелое платье. В нем вы кажетесь смешной
маленькой старушкой! - безжалостно продолжала я. - А эти драгоценности? Они
могут идти к взрослой даме, а никак не к девочке ваших лет.
- Вы ошибаетесь, mademoiselle, - холодно сверкнув на меня глазами,
сказала княжна, - вы видели, как они все смотрели на меня? И Фатима, и
Анна, и Даня - все-все! Они завидовали мне, уверяю вас!..
- Они смеялись над вами, Тара! - продолжала я невозмутимо.
- О! Это уже слишком! - вскричала она, затопав ногами. - Вы это
нарочно выдумываете, чтобы только досадить мне! Все вы досадуете на меня за
то, что у вас нет ни таких нарядов, ни таких драгоценностей! О, какие вы
злые! Какие злые! И как я вас всех ненавижу!
- Даже меня, Тамара? - тихо спросила я, поймав ее руки и притягивая ее
к себе. - Даже меня?
- Всех! - повторила она упрямо и, бросившись в угол тахты, залилась
злыми, капризными слезами.
Я молча уселась в противоположный угол и ждала, когда она успокоится.
Но так как Тамара плакала все громче и громче, то я предпочла оставить ее
одну и выйти к гостям.
- Она капризничает, - тихо шепнула я в ответ на вопрошающий взгляд
князя Кашидзе, - самое лучшее оставить ее в покое.
- Своенравная, избалованная девочка, но предобрая душа! - так же тихо
проговорил тот. - У нее какая-то болезненная слабость - хвастаться своими
богатствами. Искорените из нее этот недостаток, mademoiselle Люда, и вы
кругом обяжете меня, старика, - заключил он, с чувством пожимая мою руку.
Между тем молодые гости княжны, соскучившиеся сидеть сложа руки, стали
устраивать разные игры.
Ловкая и проворная Фатима так и мелькала между ними, бросаясь в глаза
своим красивым личиком и живописным костюмом. Но вот послышались звуки
зурны и волынки, к ним присоединилось звучное чиунгури - род нашей гитары,
и полилась чудная, звонкая и быстрая по темпу мелодия, поднимающая при
первых же ее нотах задорное желание плясать, кружиться и бесноваться.
Это князь Кашидзе, чтобы порадовать внучку, позвал трех
музыкантов-армян, составляющих доморощенный оркестр Гори.
- Лезгинка! Лезгинка! - весело пронеслось в кругу оживившейся
молодежи. - Мы будем плясать лезгинку! Вы позволите, князь?..
Он, разумеется, поспешил дать свое согласие. Тогда хорошенькая Фатима
выступила вперед. Она повела на нас своими газельими глазами, молча подняла
правую руку с захваченным в ней концом белой чадры и, кокетливо прикрываясь
ею, плавно заскользила по устланной коврами комнате. Но вот струны чиунгури
зазвенели чаще и быстрее... И хорошенькая плясунья ускорила темп... Вот она
уже не скользит, а носится по комнате с легкостью бабочки, далеко разметав
за собою белое облако кисейной чадры.
- Браво, Фатима! Браво! - кричат ей зрители, и она, разгоряченная и
пляской, и похвалами, неожиданно прерывает танец и бросается со смехом на
цветную тахту, в круг своих подруг.
За нею выступает Анна Глинская. Эта не может внести того жара и огня,
который присущ восточной девушке в исполнении ее родной пляски. Анюта
выучилась лезгинке на уроках танцев в тифлисской гимназии и тщательно
выделывает каждое па, много, разумеется, уступая Фатиме в ее искусстве. Но
и ей похлопали так же, как за минуту до этого хлопали хорошенькой татарке.
В самый разгар пляски в залу незаметно вошла Тамара. Она успела снять свои
злополучные бриллианты и, заменив массивный бабушкин наряд простеньким
белым платьем с голубой лентой вокруг талии, сразу изменилась и похорошела
от этого костюма.
- А-а, павлин растерял свои перья и обратился в простую ворону, -
неожиданно произнес, заметя ее появление, Андро.
Но, к счастью, никто, кроме меня и Тамары, не слыхал его слов.
Княжна показалась мне как будто смущенной и пристыженной в первую
минуту. Но, по мере того как лезгинка все больше и больше овладевала
вниманием молодежи, Тамара также заметно оживилась, и все ее смущение
рассеялось как дым. И вдруг, неожиданно сорвав со стены бубен, она, прежде
чем кто-либо из нас опомнился, бросилась в пляс. Говорят, что лучшие
исполнительницы лезгинки - татарки Дагестанских гор. Пляска Фатимы
Джей-Булат очаровала меня. Но пляска маленькой княжны Кашидзе меня глубоко
растрогала. Если Фатима внесла в свое исполнение весь огонь, весь жар
родимого Востока, то юная Тамара была олицетворением какой-то трогательной,
невинной красоты и грации. Каждое ее движение было строго выдержанно и
законченно. Она не носилась, как Фатима, охваченная вихрем пляски, но, вся
извиваясь, плыла перед нами, без слов говоря своими прекрасными, горячими
глазами:
"Вот видите, я какая! Злая, капризная, своенравная... Но вы любуетесь
мною, несмотря на это, и не осуждаете меня, потому что, в сущности, я добра
и покорна и готова исправиться, насколько могу!"
И ее действительно нельзя было осуждать - эту полную своеобразной
прелести девочку! Ее глаза горели как звезды, личико дышало таким светлым,
таким детским оживлением, что оно - это хорошенькое личико с неправильным
ртом и немного крупным носом, казалось чудно прекрасным в эту минуту.
Она все ускоряла и ускоряла темп и уже готовилась быстро-быстро
завертеться в финале пляски, как вдруг произошло нечто, не ожидаемое никем
из нас.
Я видела, что стоявший неподалеку Андро выдвинул правую ногу навстречу
сестре, в то время когда княжна, увлеченная пляской, проносилась мимо него.
Я слишком поздно заметила маневр злого мальчика, чтобы успеть предупредить
танцующую, которая, ничего не подозревая, с улыбкой приближалась к нам, как
вдруг все ее гибкое тело подалось вперед и, содрогнувшись, вся она с силой
грохнулась на пол, далеко отбросив звенящий бубен... Все кинулись к ней
подымать ее...
Мягкий ковер помешал ушибиться Тамаре, но своим падением она была
смущена и уничтожена до слез.
- Дедушка Кашидзе, - произнесла она, дрожа от волнения. - Что же
это... что ж это такое?
Я видела, как тряслись ее губы и как она готова была разрыдаться
навзрыд.
Я вполне понимала ее волнение. Ловкость и грация девушек на Востоке
ценятся гораздо выше красоты. Маленькая княжна славилась как лучшая
исполнительница лезгинки в целом Гори, и вдруг ее, благодаря ее падению,
могли бы счесть неуклюжей и неловкой! Мне стало бесконечно жаль Тамару и,
не отдавая себе отчета в том, что я собиралась сделать, я бросилась к
княжне, обняла ее и проговорила громко:
- Не беспокойтесь, милая Тамара! Вы плясали прекрасно и доставили нам
всем громадное удовольствие... и не вы виноваты, что конец пляски был так
неудачен. Я видела, как Андро подставил вам ногу, чтобы уронить вас.
Если бы я была в эту минуту один на один с Андро, то, наверно бы,
испугалась не на шутку того выражения ненависти и гнева, каким дышало
теперь все его отталкивающее лицо! Он сжал кулаки и наградил меня одним из
тех взглядов, которые не забываются очень долго.
В ту же минуту старик Кашидзе выступил вперед.
- Скажи мне, Андро, зачем ты сделал это? - прерывающимся от гнева
голосом спросил он внука, и так как Андро, по-видимому, не имел намерения
отвечать ему, он вывел его за руку на середину зала и сказал громко,
обращаясь к присмиревшей и затихшей в эту минуту молодежи: - Видите ли вы
этого мальчика, мои юные друзья? Он бич и несчастье моего дома. Последняя
осетинка, которая умирает с голоду со своим сыном, счастливее меня, потому
что сын ее делит с ней нужду и горе и не отнимает у нее последнего
спокойствия, как это делает со мной мой внук, князь Андро Кашидзе!
Потом, обратившись к мальчику, он произнес все тем же прерывающимся от
волнения голосом:
- Ступай отсюда, здесь не место тебе, Андро! Ступай к слугам, они
научат тебя, может быть, благонравию и приличию, достойным твоего
княжеского звания.
С пылающими щеками и злобно сверкающими глазами молодой князек вышел
из комнаты. Проходя мимо меня, он снова взглянул на меня взором,
исполненным ненависти и непримиримой вражды.
В ту же ночь, когда молодые гости Тамары разъехались и сама княжна,
нежно простившись со мной, как будто между нами не было никакой размолвки,
ушла к себе, я спустилась в сад подышать ночной прохладой. Чудная,
ароматная ночь повисла над Гори. Сладкий запах роз, которых росло
бесчисленное множество в саду Кашидзе, стоял в воздухе пряной волной.
Где-то близко-близко в кустах послышалась соловьиная трель... Я закрыла
глаза, и мне живо представилась моя родная Украина с ее беленькими хатками
и вишневыми садами... И там также пахло розами и звенели соловьиные
трели... Знакомое, щемящее чувство тоски сковало мне душу... Неясные милые
образы выплывали, казалось, из тумана и нежно обрисовывались на фоне
горийской ночи...
Я уже ощущала близость милых призраков... Я видела в лунном сиянии
милый облик той, которую потеряла. Моя мать улыбалась мне так живо в моем
воображении, что я едва верила, что это были только грезы, а не
действительность... Вот выделяется в темнеющей дали маленький призрак моего
брата. Какое трогательно-грустное личико, какая кроткая беспомощность во
взгляде!.. А за ними высится стройный и прекрасный силуэт, с глазами,
полными тоски и грусти, моей незабвенной, милой княжны!..
Я упала на траву, не в силах будучи пережить печальный рой моих
воспоминаний, и громкое рыдание, вырвавшееся из моей груди, нарушило
безмолвие южной ночи.
Внезапный хохот, прозвучавший громко и резко над моим ухом, сразу
отрезвил меня. Я быстро вскочила на ноги, трепещущая и перепуганная
насмерть.
Предо мной был Андро. Он стоял, безобразный и торжествующий, в двух
шагах от меня, скрестив на груди свои длинные, худые руки, и смеялся.
- Зачем вы здесь? Что вы делаете, Андро? - вскричала я, инстинктивно
отступая от него.
- Радуюсь, - ответил он кратко и снова залился своим резким, грубым
хохотом.
Так, среди ночного полумрака, едва освещенный сиянием месяца, он
казался мне каким-то исчадием ада.
- Чему же вы радуетесь, Андро? - насколько можно спокойнее спросила я
его.
- О, многому! - вскричал он, бешено сверкнув на меня глазами. - И
тому, что вы так горько плакали сейчас, и тому, что вы боитесь меня! Вы не
будете отрицать, конечно, что вы меня боитесь!.. Не правда ли?
- Почему вы так думаете, Андро? - произнесла я как можно насмешливее и
веселее.
- Потому, что вы виноваты предо мной. Вы обидели меня и знаете, что
князь Андро не прощает обиды никому!
- Что же сделает со мною князь Андро? - усмехнулась я. - Поразит меня
своим игрушечным кинжалом в виду дедушкиного дома? Так, что ли?
- Не смейте смеяться, не смейте! - вскричал он, злобно топнув ногой. -
Я ненавижу вас, потому что вы выдали меня сегодня! Зачем вы это сделали?
- Я не могла поступить иначе, Андро! - произнесла я убежденно. - Я
была только справедлива.
- О, как я ненавижу вас за эту вашу справедливость! - прошипел он
злобно. - Сегодня слуги хохотали надо мной, в то время как вы веселились и
ужинали с гостями! Они смеялись над моим позором и унижали меня! И старая
ведьма Барбале больше других! Я бы убил их всех, если б знал, что не понесу
за это кары! Как бы я хотел быть горным душманом, чтобы замучить вас до
полусмерти, вас и мою сестричку Тамару! Она и вы - причина всех моих
несчастий!.. Она зло всей моей жизни... Слышите? Вы обе, и она, и вы, враги
мои и рано или поздно я разделаюсь с обеими вами!
- Я не боюсь ваших угроз, Андро, вы видите, я смеюсь над ними! -
произнесла я со спокойной улыбкой.
- Смеется хорошо тот, кто смеется последним! - в бешеном неистовстве
вскричал мальчик и, прежде чем я успела ответить ему, исчез в сумраке ночи.
Я медленно побрела в дом. Войдя в мою комнату, я остановилась в
изумлении на пороге.
На моей постели, зарывшись в одеяло и свернувшись калачиком, лежала
княжна Тамара.
- О, как вы долго не шли, mademoiselle Люда, - вскричала девочка, - я
совсем заждалась вас...
- Отчего вы не у себя, дитя? - спросила я ее серьезно.
- Потому что хотела быть у вас, mademoiselle, - засмеялась она,
прыгнув мне на шею.
Но вмиг смех ее оборвался, и, виновато глядя на меня своими громадными
глазами, она прошептала:
- Вы не сердитесь на меня больше? Вы простили меня, не правда ли?
- За что, моя дикарочка?
- За прабабушкино платье и родовые драгоценности! Но мне так хотелось
показаться моим гостям во всей пышности и блеске рода Кашидзе! - заключила
она как бы в свое оправдание.
- И вы видели, конечно, что только насмешили их! - улыбнулась я
девочке.
- О да, я увидела это сразу, mademoiselle Люда, но из гордости не
хотела сознаться в том и когда вы стали уговаривать меня, то наговорила вам
еще так много неприятного!.. Простите ли вы меня, душечка?
- Я уже простила вас, Тамара!
- Тебя! - поправила она умоляюще. - О, говорите мне "ты", mademoiselle
Люда, - нежно зазвучал ее милый голосок самыми бархатными нотками, -
говорите мне "ты", если любите меня, если находите меня достойной. Помните,
вы в первый же день вашего приезда сказали, что надо заслужить вашу
любовь... Я так старалась сделать это, но я слишком еще глупа... - со
смешной гримаской протянула она.
- Напротив! Ты уже сделала это! Я люблю тебя! Очень люблю, моя Тамара!
- успокоила я девочку.
Она взвизгнула на всю комнату и, по своему обыкновению подпрыгнув с
постели, повисла у меня на шее.
- Вы любите меня! Вы любите меня! - повторяла она восторженно. - А вы
не лжете, mademoiselle Люда?
- Я никогда не лгу, Тамара, - отвечала я серьезно и, в доказательство
моих слов, крепко поцеловала ее чернокудрую головку.
С минуту Тамара пролежала тихо на моей постели, но потом, когда я
разделась в свою очередь и легла подле нее, она лукаво прищурилась и
проговорила:
- А кто лучше всех плясал сегодня лезгинку?
- Ты, Тамара! - ответила я, не задумавшись ни на минуту.
- А Андро-то как бесился! - продолжала она с жаром. - Ах, mademoiselle
Люда, как он зол на вас, мне говорила Барбале! Знаете ли, что он сказал про
вас Барбале?
- Нет, не знаю, Тамара!
- Он сказал в кухне при всех слугах: "Я сделаю то, что эта нищая
гувернантка долго будет меня помнить"... И он способен на всякую гадость,
mademoiselle Люда! Берегитесь его!
Я сказала ей, что не боюсь Андро, и передала все, что произошло со
мной в саду. Она слушала меня с большим вниманием, покачивая своей
хорошенькой головкой, потом снова спросила:
- Зачем вы ходили в сад, mademoiselle Люда?
- Я ходила туда, чтобы на свободе подумать о тех, кого я люблю и кого
уже нет со мной!
- Вы говорите о вашей матери, mademoiselle?
- Да, Тамара, и о покойном брате, и о твоей кузине Джавахе, которая
была моим лучшим другом.
- Кузина Джаваха... - произнесла Тамара мечтательно. - Барбале
говорит, что она была красавица и по смелости и живости настоящий маленький
джигит. Правда ли это?
- Правда, Тамара! - произнесла я с грустью. - Таких людей, как княжна
Нина, очень мало на свете.
- О, как бы я хотела походить на нее! - вырвалось искренно из груди
девочки. - Покажите мне ее портрет еще раз, mademoiselle Люда!
Я исполнила желание княжны и, сняв с шеи медальон с изображением
маленькой грузинки в костюме горца, подала ей.
Она долго смотрела на изображение кузины, потом произнесла не
по-детски серьезно:
- Вы правы, в ней есть что-то особенное. Такие люди созданы для того,
чтобы рано умереть, не правда ли, mademoiselle Люда? - И не дожидаясь моего
ответа, она прибавила грустно: - А такие, как мы с Андро, злые и нехорошие,
живут очень долго и много горя причиняют другим...
Мне стало бесконечно жаль ее - эту глубоко каявшуюся в своих
проступках девочку. Я взяла из ее рук медальон с портретом Нины, взглянула
еще раз на милый образ дорогой подруги детства и, положив его на ночной
столик подле постели, занялась исключительно моим юным другом.
Я говорила Тамаре о том, что вовсе не трудно исправляться в таком
раннем возрасте, как ее, и что она со дня моего приезда уже заметно
переменилась к лучшему на радость дедушки Кашидзе. Она слушала меня с
жадным вниманием. Потом глазки ее стали слипаться мало-помалу, и, уронив
мне на грудь свою чернокудрую головку, она уснула крепким, безмятежным и
сладким сном...
ГЛАВА VII
Ночное посещение
В эту ночь удушливый воздух Кавказа был особенно насыщен
электричеством. В природе ожидалась гроза. Я сквозь сон слышала приближение
ее в отдаленных громовых раскатах, надвигающихся со стороны гор. Розы,
растущие под окном, пахли в эту ночь нестерпимо сильно.
Я спала и не спала в одно и то же время. Мои глаза были закрыты, и я
не могла шевельнуть ни одним членом, окованным какой-то ленивой истомой...
Казалось, предгрозовое тяжелое состояние природы распространилось и на
меня. Усталый мозг плохо работал. Действительность казалась мне грезой,
грезы - действительностью. С чувством тяжелой полудремы лежала я подле
мирно спавшей княжны Тамары.
Вдруг я услышала, как дверь моей спальни тихо скрипнула и
отворилась... Я открыла глаза... Какая-то темная фигура неслышно скользнула
в комнату и прямо направилась ко мне... Мне хотелось крикнуть... но то же
чувство тяжелого оцепенения сковало мой язык... Между тем белая фигура,
окутанная с головой во что-то темное вроде татарской чадры, подошла
вплотную к моей постели, с минуту прислушиваясь к дыханию спящей княжны,
потом ее рука отделилась в темноте и стала шарить на ночном столике около
постели. Сквозь неплотно сомкнутые веки я увидела, как вслед за этим темная
фигура стала так же тихо удаляться, как и вошла.
В ту же минуту молния ярко осветила комнату, и в удалявшейся фигуре я
узнала моего врага, князя Андро Кашидзе. "Андро, стойте!" - хотела крикнуть
я, но страшный удар грома разразился над крышей и потряс старый дом до
самого основания.
Белая фигура исчезла за дверью, прежде чем я успела произнести хоть
слово.
Гроза разразилась со страшной силой. Вихрь ломал и гнул деревья
тополей и каштанов в саду. Могучие старые чинары жалобно стонали, пригнутые
им чуть ли не до самой земли.
Княжна Тамара проснулась от второго, еще более сильного удара грома и
бросилась ко мне, как бы ища защиты.
- О, я боюсь! Мне страшно! Спасите меня! - лепетала она между стонами
и плачем.
Я успокаивала ее, как могла.
- Он убьет меня! Мне страшно! Мне страшно! - цепляясь за меня руками,
повторяла она с каждым новым ударом грома.
Напрасно я старалась объяснить ей, что страшна может быть только
молния, а не гром, - она ничего и слышать не хотела, трепеща и плача от
охватившего ее ужаса.
- Великий Боже! Спаси меня! - рыдала она, зарываясь в подушки. -
Святая Нина, покровительница Грузии, помилуй... пожалей меня и оставь в
живых!
Пришла Барбале, встревоженная не менее моей воспитанницы, и стала
кропить все углы святой водой от священного источника.
Я оставила их делать все, что они хотели, и любовалась из окна
величественной картиной грозы, в то время как мысль моя поминутно
возвращалась к ночному посещению Андро.
"Что могло понадобиться маленькому князю в моей комнате в такую пору?"
- не оставлял меня любопытный вопрос.
Всю ночь мы провели без сна. Тамара, я и Барбале с ужасом
прислушивались к каждому громовому раскату, повторяемому эхом гор.
Усталые, бледные и измученные встали мы на другое утро. Я мельком
взглянула на ночной столик, куда имела обыкновение класть на ночь мои
драгоценности, то есть золотые часики, данные мне от казны в награду за
отличное поведение, и медальон с портретом княжны Джавахи, и тихо ахнула:
ни медальона, ни часов моих не было.
Теперь только я поняла причину ночного посещения князя Андро.
Он украл их!
Я тотчас поделилась печальной новостью с Тамарой.
- Mademoiselle Люда! Душечка! Красавица! Ненаглядная! - ласкалась она
ко мне, все еще взволнованная страхом, навеянным на нее грозой. - Я сейчас
же пойду к дедушке и расскажу ему про поступок Андро! Уверяю вас, дедушка
принудит его отдать вам украденные вещи.
- Нет-нет, - с живостью удержала я девочку, - не делай этого, Тамара.
Я думаю подождать немного, потому что Андро, должно быть, только пошутил со
мной и скоро вернет мне унесенные вещи. Князь Кашидзе не может быть вором!
- О, вы не знаете Андро! - с недоброй усмешкой проговорила девочка, и
лицо ее приняло жесткое выражение, разом испортившее его. - Повторяю вам,
что он способен на все дурное и преступное... Дедушка сказал правду. Андро
- бич нашего рода! И вы еще говорите о его раскаянии! Солнце скорее
перестанет светить над Гори в его лучшие весенние месяцы, нежели Андро
раскается в своем дурном поступке! Нет-нет, лучше пойти сейчас же сказать
дедушке, пока Андро не продал ваших вещей на армянском базаре...
- Тамара, как можешь ты так дурно думать о твоем брате! - укоризненно
заметила я ей.
- О, я слишком хорошо знаю Андро, чтобы иначе думать о нем, -
произнесла она с той же жесткой улыбкой, которая мне так не нравилась в
ней.
Гроза между тем не утихала ни на минуту... Огненные змеи носились по
небу... гром грохотал так, что, казалось, потрясал всю землю.
Проходя темным коридором в комнату Барбале, я внезапно столкнулась с
молоденьким князем.
- Андро, - произнесла я строго, - как называются те люди, которые
забираются в чужие владения и присваивают себе чужую собственность?.. Не
отрекайтесь, Андро, я знаю, что вы взяли мои вещи сегодня ночью, и
спрашиваю вас теперь: когда вы мне их отдадите?
Злая улыбка играла на его торжествующем лице, когда он сказал со своим
обычным неприятным смехом:
- Идите поскорее жаловаться старику, mademoiselle, на негодного Андро,
потому что скорее я схороню ваши вещи на дне Куры, нежели отдам их вам!
- Отдайте мне их лучше, Андро, по крайней мере, вы избегнете
наказания, а я не лишусь самого дорогого для меня в мире.
- Надо было думать об этом несколько раньше, mademoiselle, - с
отвратительной гримасой произнес юный бездельник, - зачем было выдавать
Андро, когда он только чуточку хотел проучить свою зазнавшуюся сестричку?
Теперь пеняйте на себя. Вещей ваших вы не увидите как собственных ушей, а
что касается наказаний, то Андро так свыкся с ними, что не придает им уже
никакого значения! - И беспечно тряхнув своей лохматой головой, он засунул
руки в карманы и с насмешливым посвистыванием отошел от меня.
Я тяжело вздохнула. Мне было бесконечно жаль моих потерянных сокровищ,
но я не хотела идти с жалобой к князю Кашидзе на его внука.
Как ни странно, но мне было жаль Андро.
"Если бы у него была мать, - подумала я, - то, наверное бы, мальчик
был иначе воспитан. Прав ли князь Кашидзе, что так строго относится к
внуку? Ведь и диких горных скакунов приручают не одной казацкой нагайкой, и
на их долю выпадает порой и дружеская ласка их властелина - человека! А
испытывал ли когда-либо эту ласку необузданный и дикий, как горный скакун,
своенравный и дерзкий Андро Кашидзе?"
ГЛАВА VIII
Червонцы Иринии Сторка
В следующую же ночь мы были испуганы безумными криками, раздавшимися в
доме.
- Пожар! Пожар в доме армянина Сторка! - слышалось среди общего шума и
сутолоки.
Дом богача Сторка находился через два квартала от нас. При сильном
ветре, который, заменив вчерашнюю грозу, и теперь буйствовал над Гори,
нельзя было считать себя в полной безопасности. Горящие искры при его
помощи могли попасть на кровлю нашего дома и обратить в самый короткий срок
громадное гнездо Кашидзе в груду пепла и развалин.
Но, несмотря на грозящую опасность, княжна Тамара почти обезумела от
восторга.
- Пожар! Пожар! - кричала она вне себя от радости, вертясь в какой-то
ею самой выдуманной пляске. - Пожар! Пожар! Что может быть интереснее,
mademoiselle Люда! Бежимте же, бежимте же туда скорее!
- Куда, Тамара? - удивилась я.
- Как куда? Любоваться пожаром, - крикнула она нетерпеливо.
- Иными словами, любоваться несчастьем ближнего! - укоризненно
произнесла я.
- О, душечка, mademoiselle, вы всегда способны найти что-нибудь
мрачное в самом интересном событии, - нетерпеливо произнесла юная княжна, -
успокойтесь, пожалуйста. Сторка - богач, у него не один дом в Гори, и не
беда, если он его и лишится. К тому же имение Сторка нажито нечистыми
путями, значит, нечего и жалеть его нам с вами!
- Жалеть надо одинаково добрых, злых, честных и нечестных, Тамара!
Несчастье равняет людей перед Богом, - сказала я. - На этот раз я пойду с
вами - не для того, чтобы любоваться картиной пожара, а чтобы посмотреть,
не понадобится ли там наша помощь. - И, говоря это, я быстро накинула белую
бурку, подаренную мне старым князем, и, взяв мою воспитанницу за руку,
вышла из дому с ней.
Люди не ошиблись, возвещая опасность. Дом Сторка пылал как огромный
горящий факел. Черная ночь без звезд и месяца на мрачном небе развернула
над Гори свой непроницаемый полог. И только далеко вокруг пожара было
светло и ясно, как днем. Огромная толпа собралась вокруг горящего дома.
Люди кричали и метались по улице как угорелые, боясь, однако, подступить к
огню, продолжавшему свою разрушительную работу. Отстаивать дом Сторка не
было никакой возможности, надо было только следить за остальными близ него
стоявшими зданиями, чтобы огонь не перешел на них. Сбежавшиеся на место
пожарища казаки, вместе с горийской пожарной командой, работали вовсю. И
вдруг, когда огромная горящая балка упала с крыши армянского дома,
послышался громкий, отчаянный вопль женщины:
- Мое золото! Мои драгоценности! Они остались там... там, в спальне...
под постелью... Принесите мне их, принесите, ради Господа!
Это кричала толстая армянка Ириния Сторка, имевшая несколько меняльных
лавочек в базарном ряду.
Ей ответили безжалостным смехом. Кому из людей была охота подвергать
свою жизнь неминуемой гибели!
Тогда Ириния Сторка, видя общее равнодушие толпы, завопила еще
отчаяннее, еще пронзительнее:
- Двадцать тысяч червонцев... двадцать тысяч остались там, в
несгораемом ящике под моей постелью... О, верните мне их... верните... Я
дам пять тысяч тому, кто принесет их... Я дам больше...
Но никто не прельстился даже и подобным вознаграждением, видя полную
невозможность проникнуть в дом.
Тогда Ириния точно обезумела с горя. Она металась по улице как
угорелая и кричала хриплым голосом, потрясая сжатыми кулаками:
- Трусы презренные... жалкие трусы... дрожат за свою негодную жизнь...
Слушайте же, проклятые... пейте мою христианскую кровь... Я даю половину...
Даю десять тысяч червонцев тому, кто мне доставит ящик из огня!
Едва только успела выкрикнуть эти последние слова старая армянка, как
из толпы выдвинулась невысокая человеческая фигура и кинулась в пламя.
Все замерли в ожидании и страхе... Минуты, последовавшие за
исчезновением человека в недрах огромного костра горящих балок и стен дома,
нам показались часами. Все напряженно слушали, ожидая уловить предсмертный
крик несчастного. Но ни крика, ни стона не слышалось. До нас долетал только
свист пламени, раздуваемого ветром, да шум от падения обгоревших балок.
- Он погиб, храни его, Предвечный! - слышались здесь и там набожные
возгласы.
- Поделом! Пусть не льстится на трудную наживу! - кричали другие.
- Христианская душа, а должна погибать, как собака! - послышался
чей-то сердобольный возглас.
В ту же минуту человеческая фигура появилась в окне третьего этажа,
вся объятая пламенем.
Из моей груди вырвался крик неожиданности и ужаса. В горящем человеке,
прижимавшем к груди заветный ящик с червонцами Иринии Сторка, я узнала
князя Андро Кашидзе.
Казалось, гибель его была неминуема. Одежда и волосы его горели.
Искаженное страданием лицо было страшно. Глаза сверкали безумным огнем.
Он окинул взором толпу - и дикий, нечеловеческий крик покрыл на минуту
шум пожарища.
- Помогите! Помогите! - кричал Андро, протягивая вперед руки.
Но помочь ему было невозможно. Чтобы помочь Андро, надо было кинуться
в пламя, свирепевшее с каждой минутой все сильнее и сильнее. Охотников на
отважный поступок быть не могло. Напрасно молил несчастный, взывая о
помощи. Толпа ахала, металась, кричала и стонала внизу, но ни у кого не
явилось желания помочь ему.
- Бросай ящик! Бросай ящик! - вопила между тем Ириния Сторка. - Благо
ты достал мои червонцы, бросай их вниз!
Но страшный гул заглушил ее слова.
Огромный кусок стены с окном, на котором стоял Андро, отвалился от
дома, и юноша грохнулся наземь с трехсаженной высоты.
Дружный крик испуга и неожиданности вылетел из сотни человеческих
грудей при виде жалкой, тщедушной фигуры, распростертой на земле.
Растолкав толпу, пробиться к лежащему на земле Андро было для меня
делом одной минуты. Я быстро склонилась к несчастному. Он лежал без
движения, хотя легкое, чуть заметное биение сердца говорило за то, что он
еще жив. Я сорвала с плеч бурку и накрыла ею тлеющую голову юноши, на
которой не оставалось уже ни одной пряди волос. Беспощадный огонь довершил
свою ужасную работу. От густых черных кудрей Андро не осталось и следа.
Я с трудом разжала руки несчастного, вынула из них шкатулку с
червонцами, в которую вцепились его судорожно сведенные пальцы, и передала
ее бесновавшейся от радости Иринии Сторка.
- Кто может помочь мне? Кто хочет отнести юношу в дом князя Кашидзе? -
кричала я толпе, окружившей тесным кольцом лежавшего на земле Андро.
Несколько охотников выступило вперед. Появились откуда-то носилки;
Андро осторожно положили на них, и печальное шествие, освещаемое горящими
головнями, захваченными с пожарища, тронулось в путь.
- Он умер? - робко произнес подле меня тихий голосок Тамары.
Я совсем позабыла среди волнений о девочке и теперь, желая
вознаградить ее за это, ласково сказала:
- Он жив, дитя мое! Но он очень, очень страдает! Пусть твое доброе
сердечко простит ему все дурное и пожалеет его!
Она помолчала с минуту, потом произнесла убежденно:
- Если б Андро не был так алчен к деньгам, несчастье бы не разразилось
над его головой.
Когда мы были уже у дома, нас догнала какая-то полная фигура, бегущая
со всех ног за носилками Андро.
Я узнала в ней Иринию Сторка.
- Вот обещанная плата за труд! - кричала она. - Пусть не говорят люди,
что Ириния Сторка обманула несчастного... Тут ровно половина, десять тысяч
червонцев! Я могла бы сбавить цену, потому что на что же теперь деньги
мертвецу! Не унесет же он их в могилу за собой! Но раз сказанного не
воротишь... Как условлено было - так и будет!
И с этими словами она бросила объемистый мешок на носилки рядом с
бесчувственным Андро.
Между тем из дома выбежали люди. Вышел князь Никанор Кашидзе и старая
Барбале. Шум расспросов и восклицаний обеспокоил пришедшего в себя
мальчика. Он слабо застонал и заметался.
По распоряжению деда князя Андро отнесли в его комнату. Старик Кашидзе
казался сильно взволнованным. Он, несмотря на все недостатки внука, все же
по-своему любил его.
- Вай-ме! - стонала между тем испуганная Барбале. - Надо лекаря,
лекаря скорее из русского квартала... Батоно князь, вели же бежать за
лекарем!
Но лекаря звать не пришлось. Он уже был тут, подле Андро: услышав о
несчастье, он явился без всякого зова.
Лекарь уложил Андро в постель, разрезал тлевшие еще на нем одежды и
приступил к осмотру больного.
Когда он вышел к нам, осмотрев мальчика, старый князь угрюмо спросил:
- Он должен умереть, доктор? Говорите правду.
- Он будет жить, если окружить его самым тщательным и строгим уходом,
- отвечал доктор, - при нем должен находиться кто-нибудь безотлучно день и
ночь.
- Кроме меня, вряд ли кто возьмет на себя эту обязанность, - покачивая
седой головой, произнес князь. - Андро был резок, груб со слугами и
всячески отравлял им жизнь. Вряд ли кто из людей пожертвует ему теперь
своими заботами и бессонными ночами... Сам же я занят по хозяйству в
усадьбе и в виноградниках, а Тамара слишком юна и неопытна для этой роли...
Придется позвать сиделку, которая бы ухаживала за мальчиком, - тихо
заключил князь.
Меня точно что-то толкнуло вперед.
- Князь Кашидзе, - произнесла я громко, - не берите чужого человека к
больному. Ему будет это неприятно... Я берусь ухаживать за Андро.
- Вы, mademoiselle? - вскричала удивленная Тамара. - Но вы забыли,
верно, что сделал Андро с вами...
- Т-сс, - приложив палец к губам, остановила я ее. - Злобе и ненависти
здесь нет места, Тамара. Андро беспомощен и несчастлив, и я должна помочь
ему!
- Храни вас Господь за ваше доброе сердце, милая девушка, -
растроганно произнес старый князь и с отеческой нежностью поцеловал меня в
лоб.
И тотчас же я заняла место у постели больного Андро.
ГЛАВА IX
Исповедь
Солнце вставало в розовом облаке над мирным благоухающим Гори и, снова
купаясь в ало-фиолетовом море, уплывало на ночь за горы, а Андро Кашидзе
все еще боролся между жизнью и смертью.
Но я не видела ни нежного восхода, ни пурпурового заката, так как
целые дни и ночи просиживала у постели больного в совершенной темноте.
Глаза Андро получили сильные ожоги, как и все его тело, и, чтобы
возвратить пострадавшее зрение юноши, доктор велел держать его в темноте.
И так я сидела во мраке с самыми безотрадными мыслями в голове. Андро
стонал и метался в бреду... Он поминутно упоминал о червонцах и пламени,
бранил Тамару и упрекал толстую Иринию Сторка в том, что она обманула его.
Я нарочно положила мешок с червонцами в ногах постели, чтобы он их мог
почувствовать, лишь только придет в сознание.
Каштановые деревья уже наклонились под тяжестью плодов в саду Кашидзе
(я видела это через щель драпировок, подходя к окну), а Андро все еще не
приходил в себя.
Каждое утро и вечер дверь отворялась и в комнату заглядывала Тамара,
свежая и хорошенькая, как майское утро.
- Ему лучше? - как-то раз спросила она, просовывая в дверь свою
кудрявую головку, и, получив отрицательный ответ, проговорила: - Еще не
лучше! А я-то читаю каждый день десяток раз подряд молитву Святой Деве,
чтобы он выздоровел скорее...
- Ты жалеешь его, Тамара? - радостно вырвалось у меня.
- Не очень, mademoiselle, - чистосердечно призналась девочка, - ведь с
тех пор, как он болен, в доме тишина и покой. Но пока он опасен, вы не
отойдете от него, а мне так скучно, так скучно без вас, mademoiselle Люда!
Однажды, когда я сидела так, погруженная в свои невеселые думы, легкий
шорох раздался подле.
Через узкую щелку драпировок окна проскальзывала узкая полоска света,
позволявшая различать все, что происходило в комнате.
Андро лежал с открытыми глазами, казавшимися громадными на этом
страшно исхудавшем лице.
- Вы узнаете меня, Андро? Вам лучше? - тихо спросила я, наклонившись к
больному.
Он посмотрел на меня испуганными, почти безумными глазами, которым
сожженные брови и ресницы придавали какое-то дикое, нечеловеческое
выражение, и заговорил скоро-скоро, как в бреду:
- Зачем вы сюда пришли? Зачем? Чтобы мучить меня! Чтобы радоваться
моему бессилию?.. О-о! Лучше было бы сразу умереть там в огне, нежели
лежать так беспомощным, живым мертвецом и видеть вас!.. Уходите же,
уходите!.. Зачем вы здесь?
- Чтобы облегчать ваши страдания, Андро, - насколько можно кротко
сказала я.
- О, не надо мне вас! Я был один всю мою жизнь и умру одиноким! Уйдите
же от меня, дайте мне умереть спокойно!
- Вы не умрете, Андро, - уверенно проговорила я, - вы были при смерти,
правда, но теперь, милостью Божией, вы спасены!
- Спасен, говорите вы? - переспросил он недоверчиво. - Спасен?
- Да, Андро, Господь Милосердный сохранил вас!
- Спасен! - скорее простонал, нежели произнес, больной, и безумная
радость осветила все его обезображенное лицо. - О, как хорошо жить! Жить на
свете! Но только я хочу быть непременно богат... Ириния Сторка должна мне
отдать половину своего богатства! Слышите вы? Она должна сделать это!
- Она уже это сделала, Андро! Вот червонцы, они лежат у ног ваших.
Я едва успела произнести эти слова, как Андро сделал невероятное
усилие, перегнулся вперед всем своим тщедушным телом и, схватив мешок,
прижал его к груди.
Это усилие не прошло даром труднобольному. Вслед за ним глубокий
обморок заставил больного упасть ничком на подушку.
Я привела его в чувство, смочив его виски и лоб ароматичной водой.
Он с трудом открыл ослабевшие веки и произнес тихо-тихо, чуть внятно:
- Вы правильно рассчитали, mademoiselle, придумав ухаживать за мной.
Вы хорошо получите за труды из тех денег, что мне дала Ириния Сторка. Я дам
вам сто червонцев, клянусь именем Кашидзе!
- Мне не надо ваших денег, успокойтесь, Андро! - поторопилась я
сказать ему.
- Вам мало одной сотни червонцев, mademoiselle, - подозрительно
вглядываясь в меня своими больными глазами, произнес он с недоброй
усмешкой, - я вам дам две сотни в таком случае. Надеюсь, уж этого-то вам
будет вполне достаточно.
- Вы можете не оскорблять меня, Андро! - произнесла я тихо, - потому
что я не возьму ни одного червонца из ваших денег.
- Как? Даже ни одного тумана?* - усомнился он.
______________
* Золотая монета.
- Ни одного гроша, Андро, уверяю вас!
- Так для чего же вы торчите здесь так долго у моей постели, - грубо
крикнул он, - раз вы не рассчитываете получить награду?
- О, напротив! - воскликнула я с жаром. - Я уже получила ее!
- А, понимаю! Вам щедро заплатил за меня мой дед Кашидзе?
- Нет, Андро, я ничего не получила от вашего дедушки.
- Так говорите же, какая награда заставляет вас возиться со мной? -
нетерпеливо и раздраженно произнес больной.
- Успокойтесь, Андро. Вам вредно волноваться, - произнесла я, ласково
кладя руку на его пылающий лоб, - я говорю не о денежной награде, нет! Одно
сознание того, что я могу принести пользу страдающему человеку, уже есть
великая награда для меня!
Он посмотрел на меня широко раскрытыми от изумления глазами и,
помолчав немного, спросил:
- И в принесении пользы животному, значит, вы находите себе отраду,
потому что и дед, и Тамара, и все люди считают Андро диким шакалом,
свирепым туром, всем, чем хотите, но только не человеком...
- Вы слишком подозрительны, Андро... Вас никто не считает тем, что вы
думаете... Напротив, все заботятся о вас... любят вас... хотя вы не
заслужили этого вашим поступком, Андро... Ведь одна только жадность к
деньгам руководила вами, когда вы кинулись в горящий дом Сторка!
- Сама судьба посылала мне золото; я не дурак, чтобы отказаться от
него! - сверкнув глазами, произнес юноша.
- Золото могло сделать вас калекой, Андро...
- О, пускай! Пускай калекой - лишь бы богатым, - горячо возразил он. -
О, вы не знаете всю силу золота, mademoiselle! Чтобы оценить его, надо
стать богачом, каким я стал теперь...
- Ну и прекрасно... Вы богаты, Андро, и теперь остается только
поправиться, чтобы умело воспользоваться вашим богатством! - сказала я
спокойно, чтобы не раздражать спором больного.
- О, я и воспользуюсь им, - убежденно проговорил он. - Я смотрю иначе
на вещи, нежели вы, mademoiselle! Пусть князь Кашидзе сыграл роль простого
наемника Иринии Сторка, спасая из огня ее сокровища, но если он за это
получает такую награду, то Бог с нею, с родовитой гордостью нашего дома! -
неожиданно заключил он.
Долгий разговор утомил мальчика. Глаза его закрылись, и он откинулся
на подушку головой. Я думала, что Андро заснул, но через минуту снова его
легкий шепот достиг моего слуха:
- Mademoiselle! Правду ли вы сказали о том, что радость от сознания
принесенной пользы ближнему может заменить золото?
- Вполне правду, Андро...
- Даже если бы ближний этот был душманом или грабителем?
- Даже и тогда, Андро, потому что облегчить страдания тех, кто
приносит нам неприятности, значит отплатить добром за зло, а это лучшее
благо...
- Значит, вы можете радоваться, mademoiselle, потому что принесли
облегчение вору, так как я вор: я унес ваш медальон и часы тогда ночью...
- Я уверена, что вы только пошутили, Андро! - сказала я.
- О нет, это неправда, mademoiselle! Вы знали, что это была не шутка,
и все же не пошли жаловаться на меня старику... Почему, mademoiselle!
- Потому что я не хотела вам причинять зла, Андро! Ваш дедушка строг и
наказал бы вас за это!
- А-а! - протянул он как-то смущенно, - значит, в Гори нашлась одна
добрая душа, не желавшая мне зла! Я был бы настоящим злодеем, если бы
отплатил ей злом за добро. Mademoiselle, в кармане моего бешмета вы найдете
ваши вещи. К счастью, я не успел еще распорядиться ими.
- О, благодарю вас, Андро! - вскричала я радостно и, быстро наклонясь
к нему, поцеловала его горячий, влажный лоб.
Он с минуту лежал молча, потом, взглянув на него пристально, я увидела
слезы в его громадных глазах.
- Mademoiselle Люда, - чуть внятно залепетали его губы, запекшиеся от
жару. - Знаете ли вы, что я чувствую сейчас?
- Что, Андро?
- Я чувствую приближение Божьего ангела... и мне так хорошо, так
светло теперь... У вас, наверное, была мать, mademoiselle Люда, которая
целовала, крестила вас на ночь, баюкала на коленях, когда вы были ребенком.
Она - ваша мать - радовалась вашими радостями, печалилась вашими
печалями... Она играла с вами, и вы засыпали под звуки песни, которую она
вам пела... И у меня была мать, mademoiselle Люда... Нарядная, ласковая,
красивая! Но ее ласки принадлежали только сестре Тамаре; меня же она не
ласкала никогда... Я был слишком шаловлив, дик, безобразен...
Никогда-никогда она не касалась моего лба губами, как это сделали вы
сейчас... И я не испытывал материнской ласки. А она была такая чудесная,
ласковая и нежная к сестре! И за это я возненавидел Тамару... Когда мать
умерла, нас взял к себе дедушка Кашидзе. Дедушка твердо держался мнения,
что мальчик должен расти в строгой дисциплине и не знать роскоши. "Мужчина,
- говорил дедушка, - обязан сам зарабатывать себе хлеб и прокладывать
дорогу", - и поэтому сделал свое завещание в пользу сестры, ей одной решил
оставить все свое состояние... Я рано понял цену золота, mademoiselle
Люда... Грузинские и армянские юноши не хотели дружить со мной, потому что
я был беден. Они смеялись над тем, что Бог не дал мне способностей и что я
не могу научиться всему тому, что мне следует знать, как внуку князя
Кашидзе... Я понял, что, будь я богат, они иначе бы смотрели на меня, и я
возненавидел весь мир, mademoiselle Люда, а больше всех деда Кашидзе и
сестру Тамару, как главных виновников моего несчастья... Я был очень
несчастлив, но теперь я вполне вознагражден за все. Слава Святой Нине,
покровительнице Грузии! Я богат, благодаря несчастью Иринии Сторка. У меня
есть золото, mademoiselle Люда! И я могу купить на него себе друзей и
приверженцев!
- Бедный Андро! - воскликнула я с непритворным сожалением. - Как
ошибаетесь вы, дитя мое! Купленные друзья будут видеть в вас только ваше
золото, но не душевные достоинства и ум.
- Так что же мне делать?! - вскричал он жалобно. - Научите вы меня,
чтобы я не ощущал такого одиночества, как теперь. Вы первая приласкали
меня, и я вам этого никогда не забуду! Теперь мне будет еще труднее прожить
без ласки, mademoiselle Люда! Помогите мне, научите, что сделать, чтобы
люди полюбили меня и не считали больше диким волчонком и хищным шакалом.
Он был так жалок в эту минуту, что невольные слезы выкатились из моих
глаз и упали на его исхудалые щеки.
- Вы плачете, mademoiselle Люда! Плачете из-за меня, из-за бедного,
негодного Андро? - прошептал глубоко потрясенный мальчик и вдруг,
неожиданно схватив мои обе руки в свои, простонал, рыдая: - О, mademoiselle
Люда! Вы - Божий ангел, прилетевший под нашу кровлю! Помирите меня с
дедушкой, с сестрой Тамарой и с целым миром!
"Бедный ребенок, бедный мальчик, отнюдь не испорченный, но озлобленный
и глубоко несчастный! Я сделаю для тебя все, что только будет в моих
силах", - пронеслось в моих мыслях.
Я склонилась к его изголовью и говорила ему тихо и ласково все то,
что, по моему мнению, он должен был делать.
- Будьте ласковым и преданным, Андро, - сказала я, - и своей
покорностью и нежностью заставьте дедушку позабыть о всех прежних
провинностях ваших и проступках!
И князь Андро обещал мне исполнить мои советы.
Он положил мою руку на свои больные глаза и затих, полный покоя,
охватившего эту юную, пробужденную от долгого нравственного сна душу.
ГЛАВА X
Примирение
С этого дня князь Андро стал быстро поправляться. Он уже встал с
постели и ходил по комнатам, опираясь на мою руку. Синие очки, надетые на
его больные глаза, и до корней волос выбритая голова совершенно изменили
внешний облик мальчика.
Но и внутренний его образ круто переменился. Тихий и молчаливый,
бродил он по всему дому, стараясь возможно ласковее отвечать на вопросы,
задаваемые ему сестрой и слугами. Деда он еще не видел после болезни: князь
умышленно или случайно не попадался внуку на глаза, чтобы дать ему
оправиться и окрепнуть.
Андро не приказывал больше слугам тем прежним требовательным тоном, к
которому так привыкли все в доме. Напротив, его голос теперь звучал
просительно и мягко.
Ко мне князь Андро относился исключительно. Он не благодарил меня за
заботы о нем, не ласкался ко мне, но в его глазах, устремленных на меня,
была видна такая беззаветная преданность, что один этот взгляд несчастного
одинокого ребенка мог вознаградить меня за все, что я сделала для него.
И старик Кашидзе понял свою вину по отношению к Андро. Я передала ему
весь разговор мой с юношей, и добрый, справедливый, хотя взбалмошный князь
дал мне слово приласкать внука.
- Я виноват во всем происшедшем, Люда, - произнес он с глубоким
раскаянием, - если б я любил его побольше и доставлял ему некоторый
комфорт, в котором он нуждался, то мальчик не польстился бы на злосчастные
чужие червонцы и не пошел бы на свой безумный поступок, причинивший ему
столько страданий. Значит, виноват кругом я, один я! Мне жаль только, что я
так долго не понимал Андро... Но вы, неопытная, юная девушка, почти
ребенок, Люда, вашими чуткими умом и сердцем сумели проникнуть в самые
глубокие недра этого странного существа и пересоздать его! Хвала вам, Люда!
Благослови вас Бог, милое дитя, за то благо, которое вы внесли под кровлю
старого Кашидзе!
Я уклонилась от дальнейших похвал старика и повела его к Андро.
- Ну вот ваш внучек, князь, - сказала я весело, вводя старика в
комнату мальчика. - Как вы себя чувствуете сегодня? - обратилась я к
больному.
- Да, как ты себя чувствуешь, Андро? - И произносивший эти слова голос
старого Кашидзе задрожал от волнения.
Андро ничего не ответил... Что-то неуловимое, трогательно-беспомощное
промелькнуло в его обезображенном ожогами безбровом лице и сделало это лицо
вдруг необъяснимо милым и детски добродушным. И смуглая, исхудавшая рука
князька потянулась к деду.
- Дитя мое! - вне себя от душившего его волнения вскричал старик. -
Простишь ли ты меня когда-нибудь за то, что я не понимал тебя, мой Андро?
Спазма схватила ему горло... Он не мог продолжать... Что-то точно
подтолкнуло старика навстречу внуку, и оба князя Кашидзе, и молодой и
старый, сжав друг друга в объятиях, зарыдали сладкими, горячими, душу
облегчающими слезами.
x x x
- Что ты делаешь, Тамара?
- Я рву розаны для Андро и думаю, много думаю, mademoiselle!
- О чем же ты думаешь, моя дикарочка?
Тамара произнесла мечтательно:
- Я думаю о том, существуют ли еще на земле добрые и злые феи.
- Что навело тебя на эту мысль, дитя?
- Не что, а кто! Прошу не смешивать, mademoiselle, - поправила она
меня, строго грозя мне пальцем. - Меня навела на эту мысль одна молодая,
красивая фея, которую я люблю всеми силами души! Эта фея поселилась в одном
большом доме, где царила злоба, ненависть и вражда... Там только умели
сердиться, негодовать и ненавидеть. Но когда внезапно добрая фея проникла в
дом, то своим кротким, прекрасным лицом и милым голосом она разом рассеяла
и вражду, и злобу и их заменили кротость и ласка.
- О-о, маленькая плутовка! - привлекая ее к себе, со смехом вскричала
я. - Где ты научилась так поэтично льстить?
- Я не льщу, mademoiselle, - отвечала она серьезно. - Что же касается
поэзии, то мое чувство к вам вдохновило меня!.. Однако мой букет готов.
Идемте же к Андро, моя милая фея!
- Идем, моя маленькая дикарочка, - вторила я ей, и мы, крепко
обнявшись, пошли к дому.
Андро ждал нас, сидя с дедом в большой, светлой гостиной - лучшей
комнате во всем старом доме. Он почти выздоровел от ожогов, и только голова
его еще не зажила, да некоторая слабость заставляла еще сидеть на одном
месте.
- Вот тебе цветы, Андро! Это розовые кусты шлют тебе привет! -
вскричала Тамара и со смехом бросила букет на колени выздоравливающего.
Он схватил пучок пурпуровых и белых розанов и спрятал в нем свое
просветленное лицо.
- Как ты добра, Тамара! - услышали мы его смущенный лепет. - Право, -
продолжал он в порыве радости, - я начинаю благословлять мою злосчастную
болезнь, без которой я бы не мог узнать, как все вы добры ко мне и любите
меня! Даже червонцы Иринии меня не радовали столько, как ваша дружба и
забота обо мне!
- Дитя мое, не говори об этих проклятых червонцах, чуть было не
отнявших у тебя жизнь, - с волнением прервал внука старый князь, - и знай,
что твой сердитый дедушка сумеет поправить свою вину пред тобой и без
помощи чужого золота... Отныне ты так же богат, как и твоя сестра, Андро,
так как половина моего состояния принадлежит тебе... Надеюсь, дорогая моя,
ты не пожелаешь обидеть брата и поделишься с ним? - обратился он к внучке,
прелестное, цветущее личико которой было полной противоположностью
изможденному, исхудалому лицу ее брата.
- О-о, дедушка! И не грешно тебе говорить это! - со вспыхнувшими от
негодования глазами произнесла княжна.
Но Андро, казалось, не слышал того, что вокруг него говорили... Он
смотрел через раскрытое окно куда-то вдаль, на голубое небо и далекие горы,
белевшие пеной своих снеговых вершин на прозрачной синеве горизонта. О чем
думал молодой князь, я не могла догадаться, но я уверена, что никакие
червонцы, никакое золото не имели теперь места в мыслях больного Андро.
ГЛАВА XI
Два всадника. Неожиданная новость
Стоял теплый южный вечер, один из тех июльских вечеров, которые нежно
ласкают природу Кавказа, обессиленную от страшных гроз, потрясавших ее так
безжалостно и грубо.
Удушливая до сих пор атмосфера, насыщенная электричеством, теперь
стала свежей и душистой, как самые нежные благоухающие цветы.
Гори готовился ко сну... Солнце уже закатилось, оставляя на небе
полосатую ленту вечерней зари.
Я стояла с Тамарой у окна и рассказывала ей о других июльских вечерах,
таких же почти теплых и благоуханных вечерах моей родной Украины.
Стук лошадиных копыт гулко раздался в каштановой аллее, ведущей к
дому, и мы увидели двух всадников, приближающихся во весь опор к крыльцу.
В одном из них, статном, высоком красавце генерале с седыми кудрями,
сидевшем на вороном коне, я сразу узнала князя Георгия Джаваху; другого,
одетого в национальный костюм горца, всего бронзового от загара старика, я
не знала. Но по богатой одежде прибывшего, по драгоценной оправе его
оружия, заткнутого за пояс, я поняла, что незнакомец должен был быть не
простым лезгином.
- Это дядя Георгий и Хаджи-Магомет Брек, - пояснила шепотом Тамара,
кивнув на обоих всадников. Потом, высунув из окна свою кудрявую головку,
она звонко прокричала: - Добрый вечер, дядя Георгий! Добрый вечер, дедушка
Магомет! Будьте благословенными гостями под нашей кровлей!
Князь Георгий молча кивнул Тамаре с грустной улыбкой (он всегда так
улыбался девочкам, подходящим по возрасту к его покойной Нине), а старик
Магомет ответил ей ласково по-грузински:
- Спасибо на добром слове, белая пташка садов Аллаха! - и юношески
быстро и легко спрыгнул с седла, передав поводья подоспевшим слугам.
Через минуту они оба были в гостиной, радушно принятые хозяином дома.
- Мы приехали к тебе по делу, дядя! - начал князь Джаваха, усаживаясь
на низкой тахте, крытой коврами. - У дедушки Магомета стряслось несчастье.
Бек Израил, муж его дочери, мой брат по свойству, лежит больной в его
сакле. Самые мудрые знахари отказались лечить его по настоянию муллы,
которого он разгневал... А наши лекари не особенно-то согласятся пуститься
в самые недра гор, чтобы пользовать молодого бека. Хаджи-Магомет приехал ко
мне в станицу за помощью... Я рассказал ему об одной молоденькой девушке,
умеющей лучше всяких докторов оказывать больным помощь... Я уверен, что
доброе сердце этой девушки откликнется на христианское дело. Не правда ли,
Люда?
Глаза князя остановились на мне проницательным, вопрошающим взглядом.
Я вспыхнула до корней волос, поняв, что речь идет обо мне.
- Вы хотите, князь Георгий, - начала я робко, - чтобы я ехала в горы?
- Я ничего не хочу, Люда, - произнес он поспешно, - я только взываю к
вашему милосердию! - И глаза его молили без слов.
И этому взгляду, этим глазам, так живо напоминающим мне глаза моего
покойного друга, я не могла противиться.
- Я не знаю, сумею ли я выходить больного бека, - произнесла я
нерешительно, - но я попытаюсь свято выполнить возложенную на меня задачу.
- О, иного ответа я и не ожидал от вас, Люда! - горячо воскликнул
князь и, обращаясь к Хаджи-Магомету, сказал:
- Кунак Магомет! Ты можешь благодарить Аллаха за его великие милости:
эта девушка принесет великое счастье твоей сакле, если поедет за тобой.
Клянусь тебе!
Хмурое, суровое лицо старого горца разом прояснилось. Он встал со
своего места, подошел ко мне и, положив мне на голову свою морщинистую,
сухую руку, произнес торжественно и важно:
- Да хранит тебя Аллах! Да просветит он ум твой, да укрепит тебя,
мудрая девушка, отмеченная пророком!
- Ага Магомет, - произнесла я, смущенная его похвалой, - ни мудрости,
ни ума во мне нет, и если я облегчала страдания Андро, то только потому,
что Господь помогал мне в этом.
- Аллах один у магометан и у русских, и велика сила Его во всякое
время! - набожно произнес старый татарин. - Жизнь Израила в руках Аллаха и
Магомета, пророка Его! Я приехал к кунаку Георгию за лекарем в Мцхет...
Кунак Георгий привез меня в Гори к русской девушке, умеющей целить раны...
Он сказал мне, что русская девушка ухаживала за больным Андро и возьмется
ухаживать за умирающим беком... и принесет ему облегчение.
- Сам Бог спас Андро... Я только оберегала его покой, насколько могла,
- возразила я.
- Молчите, Люда, - шепнул мне князь Джаваха, - не отнимайте надежды у
старика. Видите, как он верит в вас. Собирайтесь-ка в дорогу, дитя мое, и
да поможет вам Бог. Больной Израил - мой друг и брат, и вы замените ему
меня, так как сам я пока не могу оставить полка, но скоро я приеду за вами.
Князь Никанор Владимирович неохотно отпускал меня.
- Я готов выписать лучшего врача из Тифлиса, - говорил он сварливо, -
лишь бы Люда не ехала в это глухое татарское захолустье! Что может сделать
она - слабенькая девушка, когда, может быть, дни бека Израила уже сочтены?
Но Хаджи-Магомет и слушать не хотел об иной помощи.
- Я хочу, чтобы русская девушка помогла Израилу, и я верю, волей
Аллаха, она поможет ему, потому что я вижу печать Аллаха на ее челе.
- Поезжайте, Люда, - уговаривал меня в свою очередь князь Георгий, -
вероятно, судьба покровительствует вам в деле лечения. Вы отходили Андро,
стоявшего на краю могилы. Князь Кашидзе писал мне о случае с внуком и о
вашем уходе за ним. Лучшей лекарки бек Израил не может иметь.
Мне оставалось только согласиться. Сборы в дорогу были недолги. После
ужина Тамара помогла мне одеться в ее платье (в моем городском костюме было
очень неудобно пускаться в путь), и мы все вышли на крыльцо - и хозяева, и
гости. Нас ожидали три лошади, которых водили в поводу слуги Кашидзе. Мне
дали смирного и выносливого коня, на котором я должна была совершить мой
путь в горы.
В национальном татарском костюме, принадлежащем княжне Тамаре, я очень
мало походила на прежнюю Люду Влассовскую, и, наверное, мои
подруги-институтки не узнали бы своей Галочки в этом молоденьком джигите в
голубых шароварах и белом бешмете, туго подпоясанном чеканным чернью
золотым поясом с пристегнутым к нему серебряным кинжалом. Только низенькая,
надвинутая на лоб грузинская шапочка с пришитой к ней прозрачной фатой
говорила за то, что я была не горец-джигит, а девушка.
- Душечка mademoiselle! Красавица! Прелесть моя! - прыгала вокруг
княжна Тамара. - Ну вот вы и настоящая горянка! И какая красавица
вдобавок!.. Мне будет скучно без вас, душечка! - через минуту шептала она
уже сквозь слезы.
- Не тоскуй, княжна, - вмешался дед Магомет, приглаживая рукой черные
кудри девочки, - твоя подруга скоро вернется волей Аллаха в ваш дом.
- Береги ее хорошенько, дедушка Магомет! - серьезно произнесла девочка
тоном взрослой.
- Аллах сбережет ее лучше меня! - торжественно отвечал старик.
- Прощай, Тамара! Прощай, моя дикарочка. Я надеюсь, что ты будешь
умницей без меня, - прибавила я, целуя моего юного друга.
- Я надеюсь, mademoiselle! Только не гостите слишком долго в ауле
Бестуди! Мы соскучимся без вас.
- Прощайте, Андро, - обратилась я к мальчику, вышедшему также на
крыльцо, под руку с дедом, проводить меня.
- Прощайте, mademoiselle Люда! - тихо произнес он, пожимая мою руку. -
О, как грустно, что вы уезжаете от нас!
- Я скоро вернусь, Андро.
- Когда вы вернетесь, розы уже отцветут, наверное! - меланхолически
произнес мальчик.
- И ваши больные глаза снова поправятся к тому времени, Андро! -
весело произнесла я, желая рассеять его грусть.
Старая Барбале вынесла мешок с провизией и домашнюю аптечку и
привязала то и другое к седлу Хаджи-Магомета.
Я, с помощью князя Георгия, вскочила на лошадь.
- Прощайте! Все прощайте! - стараясь быть веселой, говорила я.
- Храни вас Бог! - отвечали мне с крыльца провожатые.
Тамара сбежала со ступеней и повисла на моей шее.
Хаджи-Магомет дал знак трогаться, и наши лошади шагом одна за другой
двинулись со двора.
Я оглянулась назад. Князь Кашидзе все еще стоял на крыльце с обоими
детьми и старой Барбале. Я кивнула им головой, и вдруг сердце мое
стеснилось в груди... Как мало времени провела я под гостеприимной для меня
кровлей моих хозяев и как горячо успела привязаться к ним!..
И старый князь, и оба его внука были мне словно родные теперь...
"Когда вы вернетесь, mademoiselle, розы уже отцветут, наверное", -
прозвучал в моих мыслях печальный голос Андро.
"Пусть отцветут розы, мой милый мальчик, - отвечало ему мое сердце, -
но никогда, никогда уже не зачахнут те добрые семена, которые заброшены в
твою юную душу!"
Мне вспомнилась невольно другая такая же ночь, когда я в сопровождении
князя Георгия подъезжала к незнакомому мне дому Кашидзе. Теперь я со
стесненным сердцем покидала на время этот дом, ставший мне таким родным и
милым. Если б не желание угодить отцу моей Нины и не доброе дело, ожидавшее
меня в чужом горном ауле, я бы никогда не решилась покинуть моих новых
друзей - старого князя, Андро, Тамару...
ГЛАВА XII
Дальний путь. В горном ауле
Мы ехали около двух часов времени живописным берегом Куры. Мои
спутники молчали, погруженные каждый в свои думы, я слегка дремала, вполне
положившись на спокойствие и разум моего коня.
Не доезжая до Мцхета, князь Георгий покинул нас и ускакал в станицу.
На прощание он крепко пожал мне руку и пожелал успеха.
Я и Хаджи-Магомет продолжали путь. Скоро низменная равнина Куры стала
покрываться возвышенностями, и мало-помалу мы вступили в горы.
- Не устала ли, госпожа? Не хочет ли переночевать в духане? - нарушил
наконец молчание Хаджи-Магомет.
Я действительно смертельно устала и сладко мечтала о мягкой постели в
спокойной комнатке.
Через каких-нибудь полчаса мы достигли духана, приютившегося у самого
подъема на кручу, и я, отказавшись от ужина и удалившись в крохотную
комнатку для приезжих, уснула как убитая под незнакомой мне кровлей
харчевни.
На заре Хаджи-Магомет разбудил меня и мы снова пустились в путь на
отдохнувших за ночь конях. Я долго-долго не забуду этого утра.
Впереди, по бокам и сзади нас теснились горы. Их каменные громады,
покрытые кустарниками, упирались, как мне казалось, в самое небо. Там и сям
мелькали пестрые головки южных цветов самых нежных оттенков и колоритов.
Солнце купалось в перловом облаке, даря свои улыбки горам и небу, земле и
безднам, открывавшим свои чудовищные пасти по краям дороги.
- Положись на милость Аллаха и мудрость коня, - произнес
Хаджи-Магомет, видя, как я со страхом кошусь на черные пропасти.
Мне было жутко ехать по этому непривычному для меня пути. Голова моя
кружилась, сердце замирало.
Между тем Хаджи-Магомет, желая, должно быть, развлечь меня и отклонить
мои мысли об опасности, нарушил молчание.
- Волей Аллаха, - начал он, - у старого Магомета были две дочери. Одна
из них, старшая, Марием, презрела законы Аллаха и Магомета, пророка Его, и
перешла в веру урусов. Знатной княгиней стала красавица Марием... Но
недолго радовалась она своему счастью: черный ангел прилетел за нею и унес
ее в чертоги Аллаха... Другая дочь, Бэлла, веселая птичка, радость очей
моих, нашла себе счастье: сын знатного наиба, молодой бек Израил, пленился
ею и взял ее в жены. Семь лет живут они душа в душу, но враг людей и
Аллаха, дух мрака и злобы - шайтан позавидовал людскому счастью: он не дал
им потомства... Семь лет живут молодые супруги, не имея детей... Старый
наиб, отец бека, требует от сына, чтобы он взял себе еще другую жену из
нашего или чужого аула, но Израил не хочет... Израил любит одну Бэллу и не
возьмет иной жены... Старый наиб разгневался на сына, так разгневался, что
прогнал его из своего поместья, и Хаджи-Магомет принял бека и дочь свою в
своей скромной сакле... Теперь Израил болен, сильно болен, но всесильный
Аллах сохранит его для его друзей!
Хаджи-Магомет смолк и погрузился в думу. Я смотрела на его бронзовое
лицо, носившее на себе следы тревоги, которую переживал старик.
Трое суток пробыли мы в дороге, проводя ночи в седле, встречая и
провожая глазами солнце, улыбавшееся нам из-за горных хребтов. Нам
попадались на пути лезгинские аулы, с маленькими, точно прилипшими к
склонам гор, как гнезда ласточек, саклями. Женщины и дети высыпали на улицу
при нашем появлении и, без церемонии указывая на нас пальцами, тараторили
что-то на их непонятном для меня языке. Наконец к концу третьих суток мы
достигли аула Бестуди, прилепившегося к горному откосу и повисшего над
самой бездной, вследствие чего он казался неприступным. Лучшей крепости не
могли бы выдумать люди. Сама природа укрепила аул со всех сторон, закрыв
его горами и разбросав вокруг чернеющие, как ночь, бездны.
Был праздник. У порогов саклей сидели разряженные горянки в пестрых
бешметах, сплетничая и переругиваясь между собой, как мне объяснил
Хаджи-Магомет.
Они с удивлением оглядывались на меня и что-то кричали моему спутнику,
на что он отвечал им сдержанно и угрюмо.
У крайней сакли, приютившейся под навесом скалы, Хаджи-Магомет
соскочил с коня и помог мне сойти на землю. Потом, взяв меня за руку, он
ввел в саклю и, приостановившись по обычаю его племени на ее пороге и низко
кланяясь, произнес торжественно и важно:
- Будь благословенна, госпожа, в доме старого Магомета!
Едва я переступила порог сакли, как была буквально оглушена шумом,
криками, господствовавшими в ней. Удушливый дым кальяна, любимого курения
на Востоке, стоял столбом в воздухе, мешая дышать и видеть в двух шагах от
себя. С трудом сквозь этот дым, евший мне глаза, я могла различить
находившихся в сакле людей.
Они были в праздничных платьях богатых горцев, с хмурыми, гордыми
лицами и седыми усами. Но двое из них особенно привлекли мое внимание.
Один, очень важный на вид, в затканном серебром и золотом бешмете, поражал
своей важной осанкой и роскошью наряда. Так мог выглядеть только знатный
бек или богатый уздень.
Другой, который стоя что-то особенно громко доказывал, был сморщенный,
худой, желтый, отвратительный на вид старикашка в белой чалме и длинной
мантии до пят, безо всякого оружия и золота на платье.
Позднее я узнала, что это мулла, ревностный хранитель магометанства в
своем ауле и закоренелый фанатик в душе. Первый же старик оказался наибом
селения, отцом больного бека.
Все громко спорили о чем-то, некоторые немилосердно дымя при этом
длинными трубками с ароматичным куревом кальяна. А в темном углу сакли на
пышных коврах и шкурах горных оленей, среди груды подушек металось и
стонало какое-то человеческое существо.
Я остановилась нерешительно посреди кунацкой и во все глаза смотрела
на говоривших.
- Что надо девушке? - произнес голос муллы совершенно чисто по-русски,
резкими, неприятными звуками.
- Русская девушка, - произнес Хаджи-Магомет, вошедший следом за мною,
- пришла помочь моему названному сыну в его болезни.
- Беку Израилу никто не может помочь, кроме Аллаха, - произнес тот же
неприятный голос. - Но и Аллах не поможет ему, потому что он презрел его
законы и не хочет исполнить воли Его.
- Хаджи-Магомет Брек, - торжественно произнес нарядный джигит также
по-русски, должно быть, для того, чтобы я могла понять то, что он говорил,
- Хаджи-Магомет Брек!.. Я не хочу вражды, ты видишь! Я пришел к тебе с
протянутой рукой, потому что свято храню обеты дружбы!.. Ты мой кунак,
Хаджи, а кунаки не грызутся, как лесные звери, между собой. Мое требование
справедливо... Сам Аллах вселил его в мое сердце и голову! Слушай, Хаджи, я
пришел к тебе еще раз. Скажи твоей дочери отпустить моего сына с миром.
Пусть мой сын найдет себе другую жену, а Бэлла останется в твоем доме, если
не желает делить сердце Израила с другой. Ты знаешь, Хаджи, что Аллах не
благословил брак их потомством, а Израил последний в роде Меридзе-беков и,
если у него не будет сына, славный род Меридзе вымрет и погаснет, как алая
заря на вечернем небе. И не будет больше храбрых из рода Меридзе среди
горных теснин Дагестана!.. Уговори же Бэллу уступить волей, Хаджи, чтобы не
заставить нас прибегнуть к силе!
Магомет-бек выслушал речь бека Меридзе, не проронив ни слова; только
губы его заметно побелели от гнева да бешено сверкали из-под седых бровей
его юношески живые, огненные глаза.
- О чем ты хлопочешь, наиб-ага? - спросил он спокойно. - Твой сын
борется со смертью. Не лучше ли подождать его выздоровления и спросить его
самого, желает ли он взять себе другую жену, кроме Бэллы.
- Хаджи-Магомет! - вскричал наиб сердито. - Мой сын поражен
безумием... Шайтан затемнил его рассудок. Он хочет того, что не дается
Аллахом... Его болезнь - наказание, посланное ему за его упорство пред
законами страны. Сам мулла, посредник между людьми и Аллахом, говорит это!
Едва только замолк старый бек, как человек, лежавший на коврах и
подушках, застонал и заметался сильнее. Я инстинктивно приблизилась к нему
и склонилась к лицу больного.
Это был совсем молодой горец, с лицом правильным и тонким, как у
девушки. Черные усики и черные воспаленные от жара глаза резко выделялись
на бледном, исхудалом лице. Ему было на вид лет двадцать с небольшим, и он
казался необыкновенно женственным и нежным. Он удивленно вскинул на меня
глаза и снова заметался в жару.
- Вы говорите по-русски? - спросила я его тихо, чтобы не быть
услышанной сидевшими в кунацкой стариками.
- Да, - произнес он, - русские - друзья мои, я люблю русских и
породнился с ними...
- Чем вы больны? - спросила я горца.
- Я не знаю. Аллах поразил все мое тело... Мне хочется отдохнуть,
задремать немного... А они так кричат и шумят здесь... и не дают забыться
ни на минуту.
- Попросите Хаджи-Магомета прогнать их!
- О, это невозможно! Гость - священная особа в доме; горца, гостя
нельзя прогнать. Это было бы худшее оскорбление среди горцев. За такое
оскорбление у нас рассчитываются пулей...
- Но они вас мучают, Израил!..
- Мои мучения не так ужасны!.. Моя жена страдает больше!.. О, как они
ее истерзали, - зашептал он, сверкая лихорадочными глазами из-под черных
бровей. - Бедная горлинка! Бедная ласточка! Она уже перестала смеяться...
Не слышно больше ее звонкого голоса... Милая крошка!
И при этих словах, обращенных к кому-то отсутствующему и дорогому,
молодой бек преобразился: нежная улыбка осенила его изможденное страданием
лицо. Глаза засияли любовью и лаской. Но это длилось мгновение, не больше.
Вслед за этим он судорожно схватил мою руку и, с трудом приподнявшись на
локте, зашептал быстро-быстро, вперив вдаль страшные, испуганные, почти
безумные взоры:
- Они убьют ее... мой отец и мулла... Они не простят ей того, что она
не хочет уступить меня другой жене... О, как это ужасно!.. Аллах отклонил
от нас свои взоры... Бедная Бэлла, бедная козочка горного ущелья! О, если
бы я мог защитить ее!.. Моя винтовка бьет без промаха... Мой кинжал не
согнулся бы ни об одно тело. Пусть мулла встанет только на ее дороге... О,
лишь бы поправиться скорее!.. Теперь я не защитник Бэллы, а слабое,
беспомощное существо... О госпожа, - взмолился он, весь дрожа от волнения,
- спаси меня! Дай мне такого снадобья, от которого бы мои ноги стали
по-прежнему сильны и быстры, как у лани, а глаз верен и меток, как у
горного орла! О госпожа, бек Израил тогда всю жизнь будет твоим слугой.
- Успокойтесь, Израил, я исполню все, что вы хотите, только лежите
спокойно и не мешайте мне лечить вас!
С этими словами я вынула из моей аптечки, внесенной в саклю
Хаджи-Магомета, лекарства и флягу с крепким вином и приступила к делу.
Между тем крики в сакле все усиливались. Наиб и мулла спорили и
кричали с хозяином, как бы вовсе позабыв о присутствии здесь больного.
Тогда я вышла на середину кунацкой и, обращаясь к наибу, сказала:
- Послушай, ага, мир и покой должен царить там, где есть больные. Ты
потеряешь сына, если не позаботишься о его спокойствии.
- Как может русская девушка, дитя по возрасту, учить старого бека,
наиба селения? - сурово и строго произнес старик.
- Русская девушка, - продолжала я невозмутимо, - желает блага твоему
дому, наиб! Ведь если ты лишишься сына, твой славный род Меридзе
прервется... не ты ли сам говорил это?
- Ты мудрое дитя, - произнес наиб уже много благосклоннее, - сам Аллах
вещает твоими устами! - И он знаком приказал присутствующим смолкнуть.
Не надолго, однако, воцарился мир и покой в кунацкой. Увидя, что я
прикладываю флягу к губам больного, бек поднялся со своего места и,
удерживая мою руку, сказал, сердито нахмурив брови:
- Остановись, девушка. Вино запрещено кораном правоверным!
- Вино запрещено кораном как удовольствие и лакомство, - отвечала я
твердо, - но для больного, нуждающегося в нем для подкрепления сил, оно
может быть допущено законом.
- Ты судишь как уруска, а не правоверная, - вмешался мулла, покачивая
своей крупной в белой чалме головой. - Я, служитель Аллаха и Магомета,
пророка Его, запрещаю тебе, девушка, осквернять вином уста правоверного! -
И, сказав это, старик выхватил из рук моих флягу и, ударив ею о земляной
пол сакли, разбил ее вдребезги.
Израил заметался и застонал сильнее на своем ложе. Его тело горело как
в огне, дыхание с трудом вылетало из запекшихся губ, расширенные глаза,
впившись в одну точку, мрачно горели. Видно было, что молодой горец страдал
невыносимо.
Мне было бесконечно жаль его. Я поняла мое бессилие в присутствии
горцев помочь ему хоть сколько-нибудь, и потому, выйдя на середину сакли,
сказала твердо:
- Уздени и беки! Хаджи-Магомет привез меня сюда по желанию генерала
Джавахи, чтобы помочь вашему больному одноплеменнику. Я знаю, что один Бог
спасает, милует и избавляет от смерти... Я, слабая девушка, не смею
надеяться на свои силы, но я прошу вас дать мне попробовать помочь князю...
Мне сказали, что знахари аула отказались лечить бека, потому что, по
приговору муллы, часы его сочтены... Но и мулла не пророк и мог
ошибиться... Я прошу только оставить нас одних в сакле, чтобы шум и споры
не беспокоили больного бека!
Едва я замолчала, как все они заговорили разом, сильно жестикулируя и
выкрикивая слова. Потом, нашумевшись и накричавшись вдоволь, старик в чалме
поднялся со своего места и, приблизившись ко мне, сказал:
- Слушай, девушка, что я скажу тебе... Аллах велик и могуществен, и
нет ничего сильнее Его над миром. Аллах открыл мне, своему слуге, что бек
Израил должен умереть, потому что прогневил великого Аллаха и Магомета,
пророка Его! И бек Израил умрет с зарею. Так решено у престола Аллаха, и
черный ангел приближается к нему с обнаженным мечом... Я возвестил это
мудрейшим старейшинам аула Бестуди, и они покорились воле Аллаха.
- Никто не знает того, что случится, - прервала я речь старика, -
будущее закрыто людям...
- Не всем! - возразил мулла. - Сам великий пророк явился ко мне во сне
и сказал, что умрет Израил бек Меридзе.
- Я не верю этому! - сказала я смело. - Пусть ты, мулла, и твои
приверженцы думают одно, никто не может помешать мне думать иное.
- Ты смела, девушка, речь твоя дерзка и отважна, не забудь, что ты
говоришь с избранным слугой Аллаха, - произнес мулла, сверкнув на меня
своими рысьими глазами.
- А ты ручаешься, что он выздоровеет? - смерив всю меня испытующим
взглядом, спросил наиб.
- Я надеюсь на Бога! - произнесла я тихо, снова возвращаясь к
изголовью больного.
- Этого не может случиться! Правоверные уже знают волю Аллаха,
переданную им моими устами, - снова произнес мулла, весь дрожа от гнева, -
и не тебе, девушка, перечить словам избранных самим пророком.
- Я говорю только то, во что верю и на что надеюсь, - сказала я
спокойно. - Придите на заре и, если найдете Израила мертвым, верьте
пророчеству муллы, - обратилась я к почтенным горцам, - если же он будет
жив, отнесите это к милосердию вашего Аллаха, могущего одинаково казнить и
миловать!
- Она права, - сказал голос наиба, - пойдем отсюда. С зарею мы
вернемся и увидим, прав ли был мулла и верно ли его пророчество.
И с этими словами один за другим они вышли из кунацкой.
ГЛАВА XIII
Бэлла. Кризис
- Они ушли, отец?
- Ушли, Бэлла.
- Он жив еще, мой князь и повелитель?
- Жив, волею Аллаха, жив еще! - сказал Хаджи.
- Можно мне к нему?
- Входи, Бэлла, твое место подле больного мужа, - сказал Хаджи.
В ту же минуту из-за ковра, скрывавшего вход в следующее помещение
сакли и служившего дверью, вошла тоненькая, маленькая женщина, вся гибкая и
стройная, как тополь. Бледное лицо ее было встревожено и печально. На
худеньких щеках уже не играл румянец юности (татарки старятся рано), но,
несмотря на недостаток румянца и скорбный взгляд больших черных глаз,
княгиня Бэлла Израил, дочь Хаджи-Магомета, показалась мне красавицей.
В два прыжка очутилась она у ложа мужа и, жадно вглядываясь в лицо
больного, теперь лежавшего в забытьи, быстро зашептала:
- Еще ночь... еще утро... и Израила не станет... так сказал мулла...
Его схоронят... зароют в могилу вместе с доспехами и конем. Горько тогда
заплачет Бэлла... тяжко заплачет. Долго была счастлива Бэлла... много
счастлива... А теперь конец, всему конец - и радости, и счастью... Ох,
отец, отец, зачем еще живет на свете твоя Бэлла! - разразилась она глухими
рыданиями.
Мне стало невыносимо видеть слезы, обильно текущие по ее бледному
личику; я бессознательно приблизилась к ней и, положив ей на голову руку,
сказала:
- Полно, успокойтесь, Бэлла. Бог милосерден и сохранит вам вашего
мужа!
Она быстро обернулась, вскрикнув от неожиданности. В охватившем ее
приступе горя она и не заметила моего присутствия.
- Кто ты, госпожа? - так и впилась она в меня глазами.
Я назвала себя, прибавив, что приехала сюда помочь, как могу, ее
больному князю.
Тогда она словно обезумела. С быстротой и живостью горянки бросилась
она передо мной на колени и, покрывая мое платье и руки поцелуями,
залепетала, смеясь и плача в одно и то же время:
- О госпожа, спаси его, облегчи его страдания... и Бэлла не забудет
тебе этого, пока дышит Бэлла... Мы вынесли много золота и тканей из дома
наиба!.. Мать пожалела Израила и дала их нам, когда отец прогнал нас из
поместья... И трех коней взяли с собой... И много острых кинжалов
дагестанской стали... Все отдаст тебе Бэлла, только вылечи Израила, добрая
госпожа!
Я успокоила ее, как умела, повторяя, что один Бог может спасти
недужного. Потом принялась за больного. Я сорвала со стен кунацкой ковры и
тяжелые ткани, украшавшие их, и открыла находившиеся под самой кровлей
сакли два крошечных окошечка. Мне хотелось, чтобы как можно больше воздуха
и света проникло в мрачное жилище Хаджи-Магомета. Потом с помощью Бэллы
сварила ароматичное питье, помогающее от жара и лихорадки, и дала его
выпить больному. На голову Израила я положила платок, смоченный в воде и
уксусе, припасенном мне Барбале.
К вечеру больной перестал метаться, но страшная слабость теперь
сковывала его члены. Дыхание чуть заметно шевелило грудь. Глаза были
закрыты. Руки бессильно повисли вдоль безжизненно распростертого тела.
- Гляди, госпожа, он умирает! - в ужасе вскрикнула Бэлла, низко
наклонившаяся к лицу мужа.
Действительно, жизнь Израила была на волоске. В ту минуту, когда я, с
силой разжав ему рот, готовилась влить в него несколько капель крепкого
вина, неприятный, резкий, уже знакомый мне голос муллы произнес за моими
плечами:
- Что, госпожа, или шайтан не хочет больше помогать тебе?.. Видно,
Аллах знает лучше, что надо для молодого князя... Еще луна не взойдет на
небо, как душа его переселится в райские владения. Уйдите, женщины, -
прибавил повелительно голос, обращаясь ко мне и Бэлле. - Вам не место
здесь, у одра умирающего... Я должен приготовить бека предстать бесстрашно
пред лицом Аллаха.
- Постой, ага, - произнесла я твердо, загораживая дорогу вошедшему
мулле, - ты слышал, как наиб позволил мне использовать все средства, чтобы
помочь его сыну... До утренней зари больной принадлежит мне. На заре
приходи, мулла, исполнять свое дело! До зари он доживет наверное, я тебе
ручаюсь!
- Ступай, мулла! - произнес Хаджи-Магомет. - Если бек Израил
почувствует себя хуже, то я приду за тобой, клянусь именем Аллаха и
Магомета, пророка Его!
Старик не посмел усомниться в словах своего друга, Хаджи-Магомета, и,
ворча что-то под нос, вышел из сакли.
- Вы не можете сказать мне, Бэлла, долго ли болен ваш муж? - спросила
я красавицу татарку.
Молодая женщина подняла на меня свои заплаканные глазки и, перебирая
по пальцам, заговорила:
- Одно новолуние... две, три... четыре соловьиных песни... Потом еще
четыре и еще одна... Вспомнила, госпожа, вспомнила! Сегодня девятое
новолуние... Да, девятая ночь, что мой Израил болен...
"Девятая ночь. Стало быть, роковая! - вихрем пронеслось в моих мыслях.
- Сегодня надо ждать перелома болезни, кризиса: на заре бек Израил или
откроет глаза, или вместо него мулла найдет здесь одни холодные останки".
- Бэлла, - сказала я молодой женщине. - Сегодня участь ваша решится.
Скажите мне, веруете ли вы в Бога, Бэлла?
- Я верую, что Аллах могуч и всесилен! Горе неверным, не признающим
его! - начала она глухим и убитым голосом. - Моя сестра Марием отреклась от
Аллаха и перешла в веру урусов, и Аллах жестоко покарал ее смертью в полном
расцвете молодости и красоты... Аллах жесток и не прощает обиды... Он не
пощадит Израила, потому что Израил прогневил его... Так сказал мулла...
- Значит, вы не можете молиться, Бэлла, не можете просить Аллаха
спасти вашего мужа?
- О госпожа, это бесполезно! - произнесла она печально. - Мои молитвы
не будут услышаны... Темные и светлые духи борются же теперь за жизнь
Израила, и лишь только темные духи одолеют - мой бек и повелитель отойдет в
горние селения Аллаха.
- Ну а если я помолюсь Богу, моему Богу, Бэлла, - произнесла я тихо,
взяв ее руку, - если я помолюсь моему Богу, Бэлла, и Он услышит мою
молитву?.. Наша религия не так мрачна и беспросветна, как ваша! Наше учение
веры говорит о благом и милосердном Спасителе, который отдал свою жизнь за
нас и претерпел великие мучения за грехи людей...
- Сестра Марием говорила мне о вашем Христе! Я знаю, что Он благ и
мудр... Я знаю, что Он запрещает проливать кровь врагов и не позволяет
мстить убийцам!
- Истинная правда, Бэлла! Наш Спаситель милостив и благостен к людям.
Я не смею надеяться, что моя грешная молитва будет услышана Им, но я буду
горячо молиться, Бэлла, чтобы Господь сохранил вам вашего мужа, - сказала я
твердо.
И я исполнила мое обещание. Я не помню, чтобы в другой раз в
продолжение всей моей жизни я молилась так горячо и усердно, как в эту
ночь, проведенную в Дагестанских горах под кровлей сакли Хаджи-Магомета...
x x x
Заря уже алым заревом охватила полнеба... Красный отблеск врывался в
оконца под кровлей и словно румянцем обливал саклю. Бэлла по-прежнему
сидела неподвижно на ковре, поджав под себя ножки... По-прежнему Израил
лежал, разметав вдоль тела бессильные руки.
"Жив или умер?" - пронеслась в моей голове тревожная мысль, и я со
страхом склонилась над больным.
Израил был бледен как смерть, но дыхание, вылетавшее из груди, стало
спокойнее и глубже. На лбу выступили капельки пота, и все лицо было мирно и
спокойно, как у спящего...
Кризис миновал благополучно. Бек Израил был спасен.
ГЛАВА XIV
Закон Аллаха и благо Спасителя
Слезы, стенания, смех и взвизгивания разом вырвались из груди дикарки
Баллы, когда я сообщила ей радостную новость.
- Золотая... яхонтовая... драгоценная! - шептала молодая женщина,
исступленно падая к моим ногам и охватывая мои колени дрожащими руками. -
Теперь я твоя раба... собака... Бей... гони... толкай Бэллу... Бэлла не
уйдет от доброй госпожи... за то, что госпожа спасла ей мужа.
- Не я спасла, Бэлла, не говорите так! - произнесла я строго. - Спас
Господь Бог и милосердный Спаситель!
- Спаситель, которому молилась сестра Марием? - раздумчиво повторила
за мной молодая женщина.
- Да, Бэлла! Спаситель, которому молимся и все мы, христиане...
Она задумалась на минуту, потом произнесла с расстановкой:
- А если бы мусульманка захотела поблагодарить Его за спасение
Израила, то услышал бы Он ее молитву?
- Услышал бы, Бэлла, потому что все люди одинаково равны перед ним - и
мусульмане, и христиане, и семиты...
- А-а! - протянула она как-то загадочно, странно взглянув на меня, и
быстро вышла из сакли.
Я занялась больным и не заметила, как заря исчезла и золотое солнце
встало над аулом.
- Благословение Аллаха над домом Хаджи-Магомета! - произнес мулла,
неожиданно появляясь на пороге. За ним стояли вчерашние гости Хаджи во
главе с беком-наибом.
- Ты пришел вовремя, ага, - обратилась я к нему радостно. - Израил
жив, волею Бога!
Он зорко посмотрел на меня своими проницательными глазками, потом
перевел взгляд на мирно спавшего Израила и произнес сурово:
- Темный дух помог тебе, девушка... Сам шайтан вмешался в дело...
Шайтан помог тебе вылечить бека... Лучше бы он умер, чем быть оскверненным
помощью шайтана!
Его слова задели меня за живое.
- Слушай, мулла, - едва владея собой от волнения, произнесла я, - Бог
поразил твою душу безумием, если ты веришь в силу шайтана! Бек Израил жив
милостью Божией... Слышишь, ты, ага, его спас Сам Господь, и никто больше!
Мулла ничего не ответил, только его узенькие глазки зажглись злыми
огоньками. Он, казалось, ненавидел меня всеми силами души за то, что вера в
него фанатиков-татар, убежденных в его пророчестве, была мною поколеблена.
И не только один мулла был недоволен, казалось, спасением бека. Все,
кроме разве наиба, любившего по-своему сына, враждебно и неприязненно
поглядывали на меня. Они привыкли верить мулле беспрекословно, и его
неудачное пророчество неприятно поразило их. Меня они считали виновницей
этого.
Когда в тот же вечер я вышла из сакли подышать чистым воздухом, я
услышала бесцеремонный говор за собой. Старые татарки указывали на меня
пальцами и что-то кричали на непонятном для меня наречии.
- Что они говорят, Хаджи-Магомет? - спросила я моего хозяина,
сопровождавшего меня по улице аула.
- Они говорят, госпожа, что ты колдунья и знаешься с шайтаном, -
отвечал тот.
- Глупые женщины, - пожав плечами, произнесла я, - отчего же они так
враждебно относятся ко мне?
- Они боятся, госпожа, чтобы ты не привлекла гнев шайтана на их
кровли! И потом, ты уруска... Они ненавидят русских, как врагов, с тех пор,
как урусы смирили восстание в нашем ауле. Но не беспокойся, госпожа, ты под
защитой Хаджи-Магомета. И никто не посмеет тронуть тебя.
Я вернулась в саклю к постели Израила, который мирно спал сном
выздоравливающего, и увидела там Бэллу. Лицо ее сияло, на губах играла
улыбка.
- Госпожа, - произнесла она каким-то особенным голосом. - Знаешь, где
я была сейчас?
- Нет, не знаю, Бэлла!
Тогда она приблизилась ко мне и зашептала мне на ухо:
- Бэлла пошла на утес молиться твоему Христу, благодарить за спасение
князя... И теперь хорошо Балле на сердце, госпожа, Бэлла теперь ничего не
боится... Твой Спаситель Христос отогнал черного ангела смерти от ложа
Израила, и Бэлла хочет быть Его служанкой, его рабой, как и сестра Марием.
- Что ты говоришь, Бэлла! - вскричала я вне себя от волнения. - Ты...
- Тише, госпожа, не погуби Бэллу, - остановила она меня в испуге, -
услышит отец - беда будет. Молчи и слушай: Бэлла хочет быть
христианкой-уруской, как и сестра Марием... И Израил тоже... Мы давно
думаем о том... С тех пор думали, как наиб и мулла захотели разлучить
нас... Здесь в ауле и в поместье наиба нам трудно было... очень трудно... А
все за то, что Аллах не дал нам детей... Бэлла не раз говорила Израилу:
"Мой повелитель, хочешь взять другую жену?.. Бэлла на все пойдет, лишь тебе
не было бы горя"... А он, знаешь, госпожа, что отвечал мой Израил? Он
отвечал, что скорее солнце упадет в бездну и гора обрушится на аул Бестуди,
чем он возьмет себе другую жену... И знаешь, что мы решили, когда бек-наиб
и мулла сказали, что силой разлучат нас?.. Мы решили тогда же бежать в
Мцхет и просить приюта у брата Георгия... Брат Георгий любит Бэллу и
Израила, как сестру и брата, и поможет нам... Но магометанам не дело жить
между урусами... Надо стать урусами, как и они... Бэлла долго не решалась,
госпожа, на это, но когда черный ангел смерти подошел близко-близко к ложу
Израила, Бэлла сказала себе: если Израил уйдет в селения Аллаха, Бэлла
бросится в бездну, если же темный ангел не поразит его мечом, то Бэлла
станет христианкой... И Бэлла долго-долго, много молилась твоему Христу,
госпожа...
- А Израил?.. Согласен ли он будет променять свою веру на новую,
Бэлла? Ведь христианская женщина не может быть женой мусульманина. Значит,
и ему придется креститься? - сказала я.
- О госпожа, - с гордостью произнесла татарка, - ты не знаешь Израила!
Он смотрит на все глазами Бэллы, слышит ее ушами, говорит ее языком... За
это джигиты не любят бека и дразнят его, что он слуга у своей жены...
Правда, Израил мягок и кроток сердцем, как горная голубка, и любит меня
больше всего... Законы отцов ему тягостны, госпожа, и он уйдет из аула с
легким сердцем, потому что не дело жить оленю между шакалами.
- И ты не пожалеешь твоих родных гор, Бэлла? Твоего отца? - спросила я
ее с участием.
- О госпожа, не говори так... Бэлла родилась горянкой и умрет ею...
Бэлла много прольет слез, пока не привыкнет к долинам Грузии... Но Бог
христиан поможет Бэлле...
Она сказала это убежденно, с твердой верой в свою новую святыню, потом
она приложила палец к губам и зашептала, со страхом оглядываясь по
сторонам:
- Слушай, госпожа... пройдет еще ночь... еще ночь и еще ночь... Израил
встанет с ложа... потому что Христос поможет ему... Тогда придет снова
мулла и увезет его в дом свой... и даст ему новую жену, свою внучку Эйше! А
бедняжка Бэлла будет плакать, горько плакать в отцовской сакле... Но не
будет так! - грозно вскричала она, и глаза ее заметали молнии. - Не будет,
потому что Бэлла и Израил и ты, госпожа, мы убежим все вместе из аула...
- Как, Бэлла, а больной? - указала я глазами на спавшего Израила. -
Будет ли твой князь в состоянии сесть на коня?
- О госпожа, мы соберем все силы, чтобы помочь ему... - произнесла она
голосом, полным надежды, - только бы отец не узнал... Он не простит своей
Бэллы, как долго не прощал Марием.
- Успокойся, Бэлла, никто ничего не узнает... Только достаточно ли
твердо решила ты покинуть навеки старого отца и родной аул? - спросила я
серьезно.
- Слушай, госпожа! - произнесла она торжественно и строго. - Аллах
сказал: муж да будет повелителем и господином жены своей. Мой господин -
Израил, и я должна жить для него одного, с тех пор как Аллах отдал меня ему
в жены... Отец любит меня и будет скучать обо мне, но ему станет гораздо
легче, когда он увидит Бэллу счастливой на чужой стороне, нежели одинокой и
печальной в родном ауле.
- Ты хорошо обдумала все, Бэлла, но одно упустила из виду: если тебя
настигнут, что будет с вами? - напомнила я ей.
Она вздрогнула всем телом, но не от моих слов, нет. Ее глаза
устремились к двери, и вдруг, вся побелев, как белая стена ее сакли, она
зашептала, в страхе указывая вперед дрожащей рукой:
- Ради Аллаха, тише, госпожа! Там - Эйше!
Я быстро взглянула в указанном ею направлении и увидела два черных
сверкающих глаза в просвете между стеной сакли и ковром, служившим ей
дверью.
- Это Эйше, внучка муллы, которую прочат в жены Израилу... Храни нас
Аллах, если она подслушала хоть малость из того, что говорила Бэлла.
Я быстро подошла к двери и отдернула тяжелую ткань ковра. Кто-то
отпрянул от стены, и я увидела полную, высокую фигуру девушки-лезгинки,
удалявшуюся чуть не бегом от нашей сакли вдоль улицы аула.
- Она ничего не могла слышать, успокойся, Бэлла, - произнесла я
убежденно, - мы говорили слишком тихо, да и потом едва ли она понимает
по-русски.
- О, храни, Аллах, от этого несчастья! - вскричала она в волнении. -
Эйше все подслушивает и передает своему деду мулле! Она хитра и пронырлива,
как змея, и зла, как горная волчица, - эта Эйше! Ей хочется быть женой
Израила, потому что он сын одного из богатых беков нашей страны! О, знала
бы госпожа, как Бэлла ее ненавидит, как Бэлла призывает на голову Эйше
всякие злейшие несчастья и проклятья!
- Не говори так, Бэлла! - произнесла я с укором. - Пусть Эйше враг
твой, но закон Иисуса учит прощать своим врагам!
- О добрая госпожа! - вскрикнула пылко Бэлла. - Я боюсь, что никогда
не буду доброй христианкой, какой была моя тихая, кроткая сестра Марием,
потому что не умеет прощать врагам бедная Бэлла!..
ГЛАВА XV
Бегство
Бэлла сказала правду. Через три дня, когда Израил сидел уже,
обложенный подушками, на своей низкой тахте, в саклю вошел мулла в
сопровождении Хаджи-Магомета и старого наиба.
- Сын мой, - сказал важно наиб, - мы пришли спросить тебя в последний
раз, хочешь ли ты взять Эйше в жены?
Они говорили по-лезгински, но Бэлла, забившаяся в темный угол сакли,
передала мне потом весь разговор ее мужа с отцом и муллой.
- Я слишком еще слаб, отец, - тихо отвечал Израил, - чтобы говорить с
тобой, отложи твое дело до следующего раза!
- Не отнекивайся немощью, Израил! Только женщины и дети предаются
болезням, - сурово отвечал ему старый наиб. - Ты джигит, а джигит должен
быть выносливым и сильным, несмотря на недуг. Ты знаешь мое желание, мой
сын: ты войдешь в мое поместье не иначе, как за руку с новой женой, Эйше!
Израил встрепенулся. Бледное лицо его вспыхнуло горячим румянцем.
- Ты знаешь мое решение, отец, - сказал он твердо. - Я говорил тебе
его не раз, повторю еще, если надо: Израил имеет уже одну жену и не хочет
иной жены, кроме Бэллы!
- Помни же, сын, что если твое решение не изменится, то ни одного коня
из моих табунов, ни одной овцы из моего стада, ни одного червонца от моих
богатств не получишь ты от меня... - разом вспылил наиб. - Одумайся,
Израил, пока еще не поздно! Все равно я не допущу тебя оставаться с Бэллой
и вырву тебя силой из ее рук!
И разгневанный наиб вышел из кунацкой вместе с муллой, который во все
время разговора не переставал метать на меня пронизывающие, злые взгляды.
Хаджи-Магомет приблизился к больному.
- Кунак Израил, - сказал он тихо, - благословение Аллаха да будет над
тобой за мою Бэллу!
И он подал ему свою смуглую, твердую руку, которую молодой горец
почтительно пожал.
С этой минуты наш побег был окончательно решен в следующую же ночь.
Весь день мы просидели с Бэллой около больного, который чувствовал
себя много лучше уже от одной мысли о скором спасении. Я не переставала
давать ему крепкое вино и другие подкрепляющие силы средства.
С трудом мы дождались ночи. Я никогда не забуду ее. Уже с вечера
слышались громовые раскаты, предвещающие грозу, но она должна была, по
нашим предположениям, разразиться не раньше утра. Черные тучи со всех
сторон обложили небо. Орлы и коршуны с пронзительными криками носились над
уступами гор. Вечер давно наступил, а луна еще не показывалась. Черная мгла
окутала Бестуди и соседние с ним горы. Эта мгла не позволяла различать
предметы в двух шагах расстояния от себя.
Старый Хаджи ушел к мулле для совершения предпраздничного намаза. На
следующий день мусульмане должны были праздновать один из постов Магомета,
и старейшие горцы селения отправились в мечеть для ночной молитвы.
Кривые улицы аула мирно спали. Кое-где только слышался плач ребенка да
с минарета неслись слова молитвы, возвещающие правоверным начало
предпраздничной службы.
Я и Израил чутко прислушивались к ним в ожидании Бэллы. Мое сердце
било тревогу за моих новых друзей. В сакле было темно. Мы умышленно в ней
не зажигали огня в эту ночь.
- Вот она, - шепотом произнес Израил и протянул вперед руки.
В ту же минуту на пороге показалась темная фигура жены.
- Ради Аллаха, тише... Лошади ждут на дворе... Идем, Израил...
Мы обе помогли ему подняться и, взяв его под руки, вывели на двор. Он
шел тяжело, опираясь на нас, слабый, почти бессильный, как ребенок.
- Еще... еще немного - и мы у цели... - ободряла я его тихо.
В ту минуту, как Израил занес уже ногу в стремя, поданное ему Бэллой,
я заметила знакомую высокую фигуру девушки, отделившуюся от стены сакли и
быстро скользнувшую за уступ горы.
"Это Эйше! - мелькнуло в моих мыслях. - Она подглядывает за нами,
чтобы выдать нас с головой!"
Боясь испугать моих друзей, я ничего не сказала им о появлении Эйше и
только молила их торопиться...
Слава Богу, Израил был в седле. Мы обмотали его стан шелковым поясом
Бэллы и привязали концы к луке седла, также и руки его мы обернули
поводьями, чтобы он не выпустил их в минуту слабости, и, вскочив на двух
других лошадей, подаренных молодому беку его матерью, тихонько выехали со
двора.
Я оглянулась не без тревоги назад. Белая фигура рельефно выделялась
среди ночного мрака у стены сакли. Теперь сомнений уже быть не могло: это
была она - Эйше.
Едва мы достигли склона горы, спускающегося вниз по уступам в ущелье,
как позади нас раздались отчаянные крики женского голоса.
- Это Эйше, я узнаю ее!.. Нас хватились!.. - вскричала Бэлла. - За
нами будет сейчас погоня!.. Положитесь на скорость коня, и айда! Скорее!..
И резким, почти незнакомым мне голосом Бэлла крикнула что-то
по-татарски и понеслась вперед, схватив за повод коня Израила.
Я помчалась за ними, стиснув каблуками крутые бока горной лошадки,
предназначенной мне Бэллой. Умное животное не требовало понукания. Оно
неслось, не отставая ни на шаг, вслед за конями моих друзей.
Это была бешеная скачка, которой я не предвидела конца... Я не могу
понять, как мы не сверзились в бездну все трое, потому что черная мгла ночи
мешала нам видеть, что было впереди нас. Зато позади - мы знали это отлично
- собиралась погоня... Внезапно мертвая тишина горной ночи нарушилась
выстрелами из винтовок и топаньем копыт нескольких десятков коней.
Замелькали огни фонарей, казавшихся хищными, страшными глазами шакалов. Вот
она уже близко, страшная погоня... Я не могла различить во мраке, велика ли
была толпа всадников, следовавшая за нами, но шум голосов и выстрелы,
раздававшиеся поминутно, говорили за то, что Эйше не теряла времени даром и
созвала чуть ли не всех джигитов аула Бестуди, чтобы преследовать нас.
- Нас настигают, мы погибли! - произнес полный отчаяния голос Израила.
- О, проклятье шайтану, поразившему меня болезнью!.. Я слаб, как дитя, и не
могу с кинжалом в руках защищать вас, женщин!
- Я убеждена, Израил, что ваши одноплеменники не причинят вам зла! -
попробовала я успокоить его.
- О, ты не знаешь их, госпожа! - подхватил с возрастающим волнением
молодой бек. - Что прикажет мулла, то они и сделают с нами. А мулла никогда
не простит мне, что я не пожелал иметь женой его внучку Эйше.
- А ваш отец, наиб? - перебила я бека. - Разве он не заступится за
вас?
- Отец! - произнес он с горечью. - Разве ты не слышала, госпожа, что
сказал отец? Он отрекся от Израила с той минуты, как Израил отказался
повиноваться требованию муллы!
Погоня между тем все приближалась и приближалась. Я уже могла
различать ржанье коней и отдельные голоса преследовавших нас всадников. Мы
неслись теперь как вихрь мимо поместья наиба, где несколько лет тому назад
молоденькая княжна Бэлла наслаждалась безмятежным счастьем. В доме наиба
еще не спали. В окнах горели огни. Должно быть, жена и дочери бека ожидали
возвращения их повелителя из мечети.
- Быть может, ваша мать, Израил, на время укроет вас от погони? -
высказала я вслух пришедшую мне разом в голову мысль.
- Моя мать, - отвечал молодой горец со вздохом, - тоже не любит Бэллу
за то, что Аллах не дал ей сына для продолжения знатного рода Меридзе! И
она к тому же побоится идти наперекор отцу.
Мы замолкли, подавленные безысходностью положения, и только скакали
все вперед и вперед... Через минуту поместье наиба, лежавшее в долине,
осталось далеко позади нас, и мы снова стали подниматься на горную кручу.
Голоса погони мало-помалу стали стихать. Очевидно, преследующие
потеряли нас из виду, сбившись с тропинки. Копыта наших лошадей были
предусмотрительно обмотаны паклей, и вследствие этого путь наш совершался
бесшумно.
- Слава Богу, мы спасены! - хотела я было уже сказать, как вдруг
громкое ржание послышалось навстречу нам из-за утеса и черный силуэт коня и
всадника преградил мне дорогу.
Я вскрикнула от неожиданности и страха, но в ту же минуту знакомый
голос произнес над моей головой:
- Не бойся, госпожа, это я, Хаджи-Магомет.
- Бэлла! Бэлла! - вырвалось у меня радостным криком. - Твой отец
здесь, с нами!
Она быстро повернулась в седле, и я услышала ее восторженно-радостный
шепот, говоривший что-то по-татарски.
Хаджи-Магомет отвечал ей на том же непонятном для меня наречии. Голос
его дрожал при этом от волнения.
Должно быть, крепко любил старый Хаджи свою Бэллу.
Потом он внезапно пришпорил коня и, обернувшись к нам, произнес
быстро:
- Спасайтесь, дети, погоня близко... я слышу, она уже настигает нас.
Действительно, погоня, отставшая было на время, снова появилась из-за
ближайшего утеса, наперерез нашему пути.
От быстроты коней зависело теперь спасение четырех всадников.
И умные животные, казалось, понимали это; они несли нас быстрее ветра,
не ослабляя, не прекращая ни на минуту бешеной скачки.
Я ясно слышала близко-близко от нас голос наиба, кричавшего нам
что-то.
Но как бы в ответ на его слова мы пронеслись мимо него с быстротой
вихря... Джигиты с гиканьем и криками помчались за нами... Я ударила лошадь
нагайкой, чтобы не отставать от Хаджи-Магомета, скакавшего впереди меня.
Еще минута - и быстрые горные лошадки вынесут нас как на крыльях
далеко от преследователей... Но вдруг что-то неожиданно загрохотало где-то
очень близко от меня, мой конь споткнулся сначала, потом осел как-то
странно на задние ноги и со всего размаху грохнулся на землю, увлекая меня
за собой.
Я увидела белое облачко, рассеявшееся в минуту во мраке, и поняла, что
моя лошадь сражена выстрелом из винтовки.
Удар от падения ошеломил меня, но не лишил сознания. Я почувствовала
адскую боль в виске, и что-то липкое и теплое заструилось по моему лицу. И
в тот же миг, освещая меня ручным фонарем, надо мной склонился усатый
джигит с бронзовым от загара лицом.
Он что-то сказал, обращаясь к другому, по-татарски, чего я, конечно,
не могла понять. Потом предо мной вырос другой горец, такой же усатый и
черный. Они подняли меня с земли и посадили на лошадь, крепко привязав к
седлу поводами. Это было совершенно лишнее, так как я и не думала о
бегстве... Голова моя точно разламывалась от боли, в ушах звенело... Я едва
держалась в седле от усталости и слабости, охватившей меня.
ГЛАВА XVI
Пленница муллы
Я очнулась или, вернее, проснулась в маленькой красной комнатке со
странным изображением месяца и какими-то таинственными непонятными
надписями на стенах... Я лежала на ковре из оленьей шкуры, разостланном
посреди красной комнаты... Голова моя по-прежнему ныла...
Не без удивления оглядывала я странную, незнакомую мне обстановку,
стараясь припомнить во что бы то ни стало, как я попала сюда... Но память
положительно отказывалась мне служить.
Наконец ковер, прикрывавший вход, зашевелился, и ко мне вошла высокая
девушка-горянка с красивым, но недобрым лицом и мрачными глазами.
Я не без труда узнала в ней Эйше.
Она взглянула на меня взглядом, полным ненависти и вражды, и сказала
мне что-то по-татарски, затем приблизилась ко мне вплотную и грубо дернула
меня за руку, принуждая подняться.
Я повиновалась.
Потом она сделала мне знак следовать за ней. Мы вышли из красной
комнаты и очутились в большом полутемном помещении, посреди которого на
мягких подушках сидело несколько старых лезгин, в том числе мулла и наиб,
отец Израила.
- Слушай, девушка, - произнес мулла, лишь только я вошла и
остановилась у порога, - мы позвали тебя, чтобы ты сказала мне правду... Ты
теперь в нашей власти, и от твоего ответа будет зависеть твоя участь.
Тут он перевел глаза на внучку и обратился к ней с вопросом
по-татарски. Эйше что-то долго и пространно отвечала мулле. Когда она
наконец замолчала, сидевшие на подушках горцы разом заговорили,
перекрикивая один другого.
Они долго спорили, размахивая руками, бесцеремонно указывая на меня
пальцами, сердясь и волнуясь. Наконец они замолчали, утомленные долгим
спором. Тогда мулла обратил ко мне свои пронизывающие, острые глазки и
сказал:
- Эйше говорила нам, что ты, девушка, уговорила бежать из аула бека
Израила и Бэллу, дочь Хаджи-Магомета Брека, жену бека Израила Меридзе.
Правда ли это?
Я объяснила, что почти до последнего дня ничего не знала о бегстве,
которое давно уже было порешено между ними.
Мулла перевел мой ответ старейшинам аула.
Бледное лицо стоявшей рядом со мной Эйше теперь вспыхнуло ярким
заревом румянца. Глаза ее дико сверкнули, и она опять что-то скоро-скоро
заговорила на своем непонятном мне языке, поминутно обращая ко мне взоры,
исполненные злобы.
- Эйше говорит, - снова обратился ко мне мулла, когда она замолкла, -
что ты, девушка, уговаривала Бэллу Израил Меридзе и ее мужа креститься.
Правда ли это?
- Эйше права отчасти, - отвечала я, не колеблясь ни минуты. - Я
хвалила Бэлле нашу веру и рассказывала ей о Христе Спасителе, хотя и без
моего вмешательства Бэлла сделалась бы христианкой.
- А-а! - почти простонал мулла, и маленькие глазки его засверкали
такой ненавистью и угрозой, что мне стало жутко от этого взгляда.
Он передал мои слова лезгинам.
Услышав мой ответ из уст муллы, бек наиб сделал угрожающее движение
рукой, но мулла удержал его и сказал по-русски, для того, должно быть,
чтобы я могла понять его:
- Бек Меридзе! Эта девушка принадлежит мне - ее участь в моих руках.
- Скажи, девушка, - обратился он ко мне снова, - куда держали путь
твои друзья?
Последний вопрос муллы заставил мое сердце радостно забиться: значит,
Бэлла и Израил не настигнуты и продолжают свой путь! Значит, погоня не
догнала их и они продвигаются теперь уже к Мцхету!
Я смело взглянула в лицо муллы и, будучи не в силах сдержать
торжествующей улыбки, отвечала:
- Они далеко... И как бы ни была быстра твоя погоня, ага, она их не
настигнет уже теперь. Поздно!
- Где они? Куда лежит их путь? Отвечай, девушка! - грозно прокричал
мулла, рассвирепевший от моего уклончивого ответа и торжествующей улыбки.
- Не кричи так, я тебе не унаитка* и не служанка, - произнесла я
насмешливо, - не кричи! Или ты забыл, что перед тобой подданная великого
русского царя?!.
______________
* Крепостные служанки в прежние века.
- Вот как! - прошипел старик с отвратительной гримасой, исказившей все
его лицо. - Вот как! И смела же ты, девушка! Мы, горцы, любим смелость и
хвалим за нее... Только ты ошибаешься, думая, что русский царь будет тебе
защитой... Теперь ты в нашей власти... Аул Бестуди далеко от столицы
русского царя, а горы и бездны умеют свято хранить свои тайны... Поняла ли
ты меня, девушка?
Он разразился бешеным смехом, потрясшим меня всю с головы до ног и
разом напомнившим мне весь ужас моего положения.
Я поняла его слишком хорошо, чтобы не задрожать всеми членами от
охватившего меня страха!
- А-а, наконец-то ты согласна со мной, - словно угадывая мои мысли,
продолжал старик, - и теперь-то уж ты, наверное, скажешь нам, куда делись
наши беглецы?
Выдать Баллу и ее мужа значило бы погубить их. Бог знает, далеко ли
успели они отъехать от Бестуди и от преследовавшей их погони!
Я молчала. А горцы снова заговорили, шумно споря и крича во весь
голос.
- Слушай ты, презренная уруска, - внезапно в приливе бешенства
вскричал мулла, - слышишь ли ты, что говорят эти знатные уздени и беки? Они
говорят, что ты совратила Баллу и Израила бека Меридзе от веры их отцов, ты
уговорила их бежать, чтобы не дать исполниться нашему приговору над ними.
Они, уздени и беки, требуют немедленно возмездия, потому что ты пришла к
нам, в наш тихий аул, как служительница шайтана и смутила души правоверных
нечестивыми речами. По закону Аллаха нет тебе прощения! Однако я спасу
тебя, если ты скажешь сейчас, где беглецы, где их убежище...
Но я не сказала.
- Я вижу, в тебе сидит шайтан, девушка, - продолжал мулла. - Но и
шайтан подвластен воле Аллаха. И да вразумит тебя Аллах и дарует тебе новые
мысли. Даю тебе время на размышление... Иди в молельню, и да просветит
Аллах твой омраченный мозг.
Он сделал знак рукой Эйше, и она, схватив меня за руку, увела обратно
в красную комнатку, носившую название молельни. Я отлично понимала, что они
- эти закоренелые фанатики - могли расстрелять меня из винтовок, сбросив в
какую-нибудь бездну, изрубить меня, сжечь живую и никто-никто не придет мне
на помощь, никто даже не узнает, где я и что сталось со мной... Ведь если
даже власти нагрянут в аул с допросом, мулла и его приверженцы сумеют
объяснить им, что я, по моей же вине, сделалась жертвой горных душманов в
роковую ночь бегства молодых Меридзе. И никому в голову не придет, что
горцы разделались со мной и что я исчезла, как исчезает былинка с лица
земли, от руки жестоких мстителей.
Сознавая, что жизнь моя, может быть, висит на волоске, я старалась,
однако, успокоить себя, как могла.
"Рано или поздно, - рассуждала я, - каждый человек должен умереть...
Все мы подвластны неизбежному человеческому року, и если мне суждена смерть
здесь, в ауле, то я умру с сознанием своей правоты - умру за правое дело,
как умирали тысячи миссионеров в дальних странах, которых убивали дикие
фанатики за смелое распространение веры..."
Я утешала себя этим, а в то же время смертельная тоска просасывалась
мне прямо в сердце... Никогда жизнь не казалась мне такой прекрасной, такой
светлой и радостной, как теперь!..
Эйше принесла в молельню кувшин с водой и круглый пшеничный хлебец и
поставила то и другое у моих ног. Я видела во взгляде ее горящих словно
уголья глаз, как ей неудержимо хотелось броситься на меня, выцарапать мне
глаза, всячески избить и измучить меня, но она только ограничивалась тем,
что грозила мне своими смуглыми кулаками, приговаривая поминутно
единственную фразу, которую знала по-русски:
- У-у, собака-уруска, собака!
Я понимала, что Эйше не могла не ненавидеть меня. Она, как и все
другие, считала меня виновницей бегства Израила и Бэллы, главным образом
Израила, который, по желанию наиба и муллы, должен был назвать ее, Эйше,
своей женой.
Она села передо мной на корточки и смотрела, смотрела на меня не
отрываясь своим жгучим, враждебным взглядом.
Так прошел день и наступил вечер... Солнце уже пряталось за горами (я
видела это в узкое отверстие кровли над моей головой), когда наконец в
молельню вошел старый мулла.
На нем было белое одеяние, прикрытое такой же мантией. Чалма на голове
тоже сверкала снежной белизной. Движением руки он выслал Эйше из комнаты и,
подойдя ко мне, сказал сурово:
- Ну что же, девушка, надумала ли ты наконец сказать нам всю правду
про беглецов?
- Я сказала вам все, что могла сказать, и вы не узнаете от меня ничего
больше того, что я уже сказа...
Он не дал мне кончить.
- Ничего? - вскричал мулла в бешенстве. - Если так, то ты получишь
заслуженную кару за твое молчание. С утренней зарей ты узнаешь, что значит
противиться слуге Аллаха!..
Я помертвела... В свирепом взгляде муллы я прочла, что участь моя
решена и что жестокий старик решил покончить со мной навсегда...
Что-то мучительно сжало мне горло... слезы обожгли глаза... Я
застонала...
Холод смерти, казалось, уже пронизывает меня... О, как хотелось мне
жить, дышать, особенно теперь, в эти минуты! Смерть казалась мне такой
нелепой и дикой... Смерть - теперь, в полном расцвете моей молодости и сил!
И какая смерть: где-то в забытом ауле, вдали от людей, от руки жестокого
муллы!..
Молить, просить о пощаде этого закоренелого фанатика было бы
бесполезно. Я оскорбила его, поколебала его значение в глазах целого
племени, и это, по его убеждению, требовало возмездия. Никакие просьбы,
никакие мольбы не смягчили бы его сердца...
Я была твердо убеждена, что ни бегство Израила и его жены, ни их
намерение креститься - все это не так еще восстановило против меня главу
аула, как моя победа над ним в деле выздоровления молодого бека. То, что я
развеяла его пророчество как дым и показала его ничтожество горцам, этого
он никогда не простит мне, и ждать от него пощады бесполезно.
Между тем, позвав Эйше, мулла быстрыми шагами вышел из молельни,
закрыв двери на ключ и оставив меня одну в мрачном состоянии смертельного
ужаса, одну - молиться и подготавливаться к смерти...
К смерти! Да неужели это так? Неужели правда? Как это странно! Как
чудовищно! Как невероятно! Уже одно это слово "смерть" леденило мне душу
адским холодом и страхом...
Смерть! Смерть! Смерть!..
Вот что выстукивало мое мучительно бившееся сердце, что повторял с
поразительной ясностью мой пылающий мозг, что, казалось, было начертано на
потолке и стенах молельни огненными исполинскими кровавыми буквами...
О, какое это было мучительное время!.. Часы тянулись бесконечно
долго... Мне казалось, что ночь продолжается целую вечность, эта черная
длинная горная ночь...
Я начинала молиться и не могла... Мысли путались, голова горела. А
ночь прояснялась понемногу... Чем ближе подходило утро, тем страшнее
становилось мне.
Я взглянула на небо... Оно было алое, как пурпур, со стороны
востока...
И вдруг брызнул целый сноп солнечных лучей, прорвавшись через яркую
полосу зари, и рассеялся, разбился на тысячу искр, заигравших на стенах
моей красной комнаты, казавшейся теперь кровавой в этом фантастическом
освещении утра.
В ту же минуту тяжелый ковер, служивший дверью, приподнялся, и мулла
появился на пороге молельни.
Он был в том же белом одеянии, с той же белоснежной чалмой,
окутывавшей его старую голову. Сморщенное лицо его носило следы бессонной
ночи. Он схватил мою руку и, дрожа всем телом, повел или, вернее, потащил
меня из молельни... Но вдруг он разом остановился на пороге, словно
прислушиваясь к чему-то.
Его острый не по летам слух уловил топот нескольких коней, несущихся
во весь опор по улицам аула...
Громкое проклятие сорвалось с его уст. Он оттолкнул меня в глубь
молельни и бросился со всех ног в другую комнату.
Я замерла на месте, охваченная тоской ожидания... Вот топот все ближе
и ближе... Вот всадники подскакали к самой сакле муллы, вот они
спешились... говорят, смеются... Я ясно слышу их голоса, родной, милый
русский говор...
Один голос показался мне знакомым. Из-за тяжелой ковровой двери я едва
могла уловить то, что говорится на дворе... Но вот кто-то из приезжих вошел
в саклю. Я услышала ясно бряцание шпор и сильный, гортанный, хорошо мне
знакомый голос, говорящий приветствие по обычаю Востока:
- Будь благословен, мулла, в твоем доме.
Сомнений не оставалось: этот голос принадлежал князю Георгию Джавахе.
- Я был сейчас в сакле Хаджи-Магомета, - продолжает голос, - но никого
не нашел там. Кунак Магомет в отсутствии? А где больной Израил, сестра
Бэлла и русская девушка, которую я отпустил с Хаджи в горы?
- О, ты опоздал, ага, - произнес мулла слащаво, - все они - и Хаджи, и
молодой бек с женой, и девушка-уруска, все уехали в Грузию двое суток тому
назад.
- Значит, бек Израил выздоровел теперь? - живо спросил князь.
- Слава Аллаху, он здоров, ага, - отвечал мулла дрожащим голосом.
- Какая досада, что я не застал их, - продолжал Джаваха. - Что делать,
авось догоню в дороге. Надо только немедля пуститься в обратный путь.
Как! Он исчезнет сейчас же так же внезапно, как и появился! И никогда,
никогда не узнает он, что был так близко от бедной Люды, обреченной на
гибель?!. Я хотела крикнуть ему, что мулла лжет, хотела позвать его на
помощь, но волнение мое было так велико, что язык решительно отказывался
служить и только легкий стон, которого, разумеется, он не мог услышать,
вырвался из моей груди.
Но если стон мой не достиг слуха князя, то его услышала ненавистная
Эйше, невидимо караулившая меня все время... Она неожиданно появилась в
молельне, бледная как смерть, с зловеще сверкающими глазами и, красноречиво
погрозив мне кинжалом, выхваченным из-за пояса, встала у дверей, не упуская
ни одного моего движения из виду.
Я слышала между тем, как голос князя снова говорил:
- Очень сожалею, ага, но не могу на этот раз вкусить под твоей кровлей
ни пшена, ни баранины, ни хлеба... Но необходимо догнать своих... Князь
Кашидзе просил меня как можно скорее доставить в его дом русскую девушку.
И снова звякнули шпоры. Еще минута, и он выйдет, сядет на коня и,
сопровождаемый своими казаками, голоса которых я слышала на дворе, ускачет
из аула. И тогда уже нет спасенья... Я никогда не увижу ни солнца, ни дали,
ни розового Гори, ни милой княжны Тамары, ожидающей меня!..
Отчаяние придало мне силы... В два прыжка я бросилась к двери. Но
Эйше, ожидавшая этого, предупредила мое намерение... Она с ловкостью кошки
прыгнула ко мне, зажала мне рот рукой и, бросив на пол, придавила меня всей
тяжестью своей сильной, крупной фигуры...
В сравнении с Эйше я казалась ребенком. Но страх прибавил мне силы, и
я вступила с нею в борьбу, глухую и упорную борьбу насмерть.
Мы бесшумно катались по полу, стискивая друг друга до боли, до ломоты
в костях.
Эйше, зажавшая мой рот рукою, не давала мне проронить ни звука, но
зато руки мои оставались свободными и я сжимала изо всей силы крепкую,
смуглую шею тагарки.
Понемногу она стала ослабевать... Она задыхалась под моими цепкими
пальцами... Глаза ее налились кровью. Она сделала отчаянное усилие
освободиться и правой рукой, вооруженной кинжалом, взмахнула над моей
головою. В эту минуту другая ее рука нечаянно сползла с моих губ... Собрав
последние усилия, я крикнула отчаянно и громко на всю саклю:
- Я здесь, князь Георгий, спасите меня!
В тот же миг что-то холодное и страшное как смерть прошло по моей
груди у левого плеча, и я потеряла сознание.
ГЛАВА XVII
Горячка. Снова в старом гнезде
Темная ночь спустилась надо мной, и я уже ничего не видела, кроме этой
темной ночи вокруг себя. Иногда, впрочем, мгла, окутывавшая меня, чуть-чуть
как будто прояснялась, и какие-то странные картины выплывали предо мной...
Я видела, как теснились темные великаны горы, уходя в голубые небеса... Мы
скакали со скоростью ветра, ни на минуту не останавливаясь, точно за нами
гналась погоня... Моя голова лежала на чьей-то сильной груди... Знакомый
голос шептал мне что-то ласковое, родное, чего, однако, я не могла
разобрать.
Я не понимала или, вернее, не могла вспомнить, кто говорил со мною...
А когда я начинала вдумываться, стараясь припомнить, моя грудь и голова
тяжелели и ныли, точно налитые свинцом. Потом я видела, как мы проезжали
чужим, незнакомым городом, где навстречу нам выехали какие-то всадники в
мохнатых шапках. Везущий меня человек приказал им снять меня с седла. Потом
снова потянулась дорога, но я уже не чувствовала тряски от скачки, потому
что лежала на мягкой перине, в громадной, крытой холстом арбе...
Сколько мы проехали так, я не помню... Чье-то коричнево-бронзовое лицо
по временам склонялось надо мною, одним своим видом приводя меня в трепет;
я кричала от страха, принимая это лицо за лицо моего врага муллы: "Он
пришел за мною вести меня на смерть! Спасите меня, уведите меня! Я хочу
жить... жить... жить!.." И я снова теряла сознание... И опять мрак, тьма и
непроглядная ночь застилала мои мысли, зрение...
Наконец я впервые сознательно открыла глаза и огляделась. Незнакомая
комната была полна солнца и света. Кусты пурпуровых роз протягивали в окна
свои отягченные цветами ветви, словно приветствуя меня... Крохотная птичка
чирикала на дереве, прыгая с ветки на ветку громадного каштана, растущего
под самыми окнами.
Сбоку со стены мне улыбалась на портрете молоденькая джигитка дивной
красоты в пестром, дорогом национальном костюме. А сверху в окно, смеясь,
заглядывало небо... Оно было синее-синее и глубокое, как взгляд молящегося
ангела... Ни облачка... ни тучки... Одна синева, светлая, чистая и дивно
прекрасная кругом...
И незнакомая комната, и кусты роз под окном, и портрет красавицы
джигитки над моей постелью поразили меня.
- Где я? - произнесла я, оглядываясь вокруг.
- У друзей! - послышался незнакомый голос, и я увидела то же
коричневое от загара лицо и длинные усы незнакомого мне человека.
- Вы у друзей, Людмила Александровна, - повторил тот же голос. - Вы
были больны, но теперь, слава Богу, вам лучше. По крайней мере, я
свидетельствую вам это, я - ваш покорнейший слуга и доктор.
Я взглянула на говорившего. Решительно в нем не было никакого сходства
с муллой, и я удивляюсь, почему я пугалась его в бреду.
- Где я? - повторила я, все еще озираясь.
- В Гори, барышня, в доме князя Джавахи, - отвечал поспешно все еще
стоявший у моей постели доктор. - Не хотите ли видеть кого-нибудь из ваших
друзей? - прибавил он.
Я, разумеется, хотела видеть их всех разом и заявила об этом доктору.
Он вышел из комнаты, и я осталась одна.
Безумный восторг охватил все мое существо... "Я спасена, я жива, я
избегла смерти! - кричало и пело что-то, ликуя, внутри меня. - Я жива! Я
могу двигаться, говорить, думать и радоваться. О, что это за огромное, за
чудесное счастье!" Только тот, кто стоял на краю могилы, тот может понять
меня и мою бешеную радость, необъяснимую словами!.. Я захлебывалась от
восторга... Я жадно глотала чистый воздух, дивный, ароматичный воздух Гори,
и плакала счастливыми, радостными слезами...
В этом состоянии и застала меня вошедшая Бэлла. На ней был ее богатый
наряд лезгинки, с массой ожерелий и запястий на груди и руках. Ее громадные
глаза смеялись мне так же радостно, как смеялось небо и солнце и самый
воздух ласкового Гори.
Я не узнавала прежней Бэллы, измученной нравственной пыткой. И никогда
хорошенькая лезгинка не казалась мне такой красавицей, как в этот
счастливый день.
- Бэлла! - вскричала я все еще в том же состоянии блаженной радости. -
Вы красавица, Бэлла! Вы прелесть!
- Вот что выдумала, пригоженькая госпожа, - засмеялась она детским
смехом. - Бэлла старуха, гадкая Бэлла... Вот кто красавица - так уж это
верно!
И движением руки она указала на молодую женщину, изображенную на
портрете.
- Сестра Марием это! - печально зазвучал ее голосок. - Она умерла
двенадцать лет тому назад... умерла христианкой... И Бэлла также будет
скоро креститься, и Израил с ней, - добавила она мечтательно и тихо.
- О, как это хорошо, Бэлла! Вы не забыли вашего решения... -
обрадовалась я.
- Бэлла никогда ничего не забывает, - торжественно произнесла молодая
женщина, - и то, что ты сделала для нее, госпожа, тоже до самой смерти не
забудет Бэлла!
И прежде чем я успела произнести слово, она стремительно опустилась на
пол и приникла губами к моим ногам.
- Что вы, что вы, Бэлла! - взволновалась я. - Я ничего ровно не
сделала для вас! Бог с вами!
- Ты должна была умереть за меня! И не подоспей вовремя брат Георгий,
тебе бы не видеть уже ни светлого дня, ни горийского неба! - И, сказав это,
она присела на край моей постели и стала рассказывать мне, как они
испугались во время их бегства, когда я исчезла у них из виду, как долго
плутали потом в горах, ища меня, и как, потеряв всякую надежду, помчались в
Мцхет поднять на ноги полицию и власти. Князя Георгия они не застали в
Мцхете. Он, не подозревая о случившемся, отправился уже в Бестуди за мной в
сопровождении нескольких казаков.
- Брат Георгий, - продолжала рассказывать Бэлла, - попал в ту самую
минуту, когда они решили погубить тебя... Он и не догадывался, что ты
находилась в доме муллы. И только когда ты позвала на помощь, брат Георгий
бросился в молельню и нашел тебя истекающую кровью на полу и рядом Эйше с
кинжалом в руках... Бедная госпожа занемогла опасно... Госпожа бредила
смертью и убийством всю дорогу... Госпожа говорила, что ее хотят убить за
то, что она помогала Бэлле и Израилу бежать и познать веру Христа. И если б
на немного опоздал брат Георгий, тело госпожи давно бы клевали горные
коршуны... Но Бог христианский, добрый Бог не допустил тебя до гибели.
Теперь и мулла, и наиб, и Эйше, и все приговорившие тебя к смерти схвачены
и сидят в тифлисской тюрьме... Мулла даже и не запирался от своей вины. Он
ненавидит урусов и хвастался тем, что хотел разделаться хоть с одним
человеком из их народа.
- А Хаджи-Магомет? Где он - ваш отец, Бэлла?
- Он здесь, с нами, в Гори... хочешь, я позову его к тебе?
Но вошедший в эту минуту доктор строго запретил новые разговоры и
расспросы. Я была слишком еще слаба после болезни, да и рана в плече, еще
не вполне зажившая, чувствительно давала себя знать. Я закрыла усталые веки
и лежала спокойная и счастливая, как никогда.
Уже перед самым наступлением ночи я услышала, как кто-то на цыпочках
вошел в мою комнату и участливо склонился надо мной.
- Она спит? - послышался милый, хорошо знакомый мне голос князя
Георгия Джавахи.
- Кажется, уснула... Не разбуди ее! - отвечала Бэлла.
- Нет же, нет! Я не сплю вовсе! - вскричала я, радуясь его приходу.
Он молча обнял меня.
- Бедная моя Люда! Чего только вы не натерпелись! - произнес он с
чувством, заставившим меня расплакаться на его груди.
- Это ничего... ничего, - лепетала я сквозь слезы. - Это было
испытание только... теперь все кончилось... все забыто... я нашла друзей, и
мне хорошо и радостно, как было хорошо и радостно когда-то в раннем
детстве.
- Ты нашла не только друзей, но и отца! - взволнованно произнес князь
Георгий. - Хочешь ли, я буду отныне твоим отцом, моя Люда?
Хочу ли я? И он мог это спрашивать! Он, отец моей Нины, моей сестры по
сердцу, он предлагал быть и моим отцом!.. О, такое счастье мне было не под
силу!..
Я молча кивнула головой и, закрыв лицо руками, громко зарыдала
блаженными, счастливыми слезами...
Теперь я уже не была одинокой. Моя голова покоилась на груди человека,
пред которым я преклонялась и которого любила всеми силами души... У меня
был отец, которому я дорога и нужна, как близкое существо в мире... У меня
были брат и сестра, готовые отдать мне свою жизнь по одному моему слову...
ГЛАВА XVIII
Великое событие
Яркий солнечный день, августовский день южной осени, благоухающий
ароматом созревших плодов, улыбался Гори, когда крестили Бэллу и Израила.
Их молодые, красивые лица сияли не меньше солнца, приветствовавшего с
голубого неба новых христиан. Оба они были трогательно-торжественны в эти
минуты. Когда они выходили из церкви, от святой купели, помазанные
священным миром, на лице их, как мне казалось, появилась какая-то новая
печать духовного, нравственного просветления.
Бэлла получила при святом крещении имя Елены, Израил - Арсения...
Князь Кашидзе и Тамара были восприемниками Израила, я и мой нареченный
отец - восприемниками Бэллы.
Один только человек был мрачен во время великого события и
последовавшего за обрядом семейного праздника. Этот человек был
Хаджи-Магомет Брек - истинный фанатик-мусульманин.
- Было у Хаджи две дочери... - шептал он тоскливо, - и обе отвергли
веру отцов своих и перешли в христианство... Горе старому Магомету, что не
умел удержать дочерей своих в вере Аллаха!.. Аллах покарает его за это! В
печали и одиночестве проведет Хаджи последние дни свои в опустевшей сакле!
- Тебе незачем ехать в твой аул, кунак Магомет, останься с нами! -
ласково уговаривал его мой названый отец.
- Нет, кунак Георгий, отпусти меня с миром! - печально произнес
старик. - Не место горному оленю в домашнем стойле. Оставайтесь без меня, с
благословением Аллаха над вашей кровлей!
И он вскочил в седло и поскакал, упрямый старик, в свои родные горы.
Мы долго смотрели ему вслед... Вот он обогнул сад и спустился в
долину... Вот он едет по берегу Куры, словно вылитый из бронзы со своим
горным конем... Вот мелькнули еще раз в воздухе шелковые рукава его
бешмета. Еще минута... другая... и он исчез из наших глаз надолго... быть
может, навсегда...
Новая жизнь началась с этого дня в большом, словно чудом оживившемся
старом джаваховском доме.
Мой названый отец наезжал к нам из Мцхета каждую неделю. Эти приезды
были праздником для всей семьи.
Но и без князя Георгия жизнь проходила без тоски и скуки. Хорошенькая
Елена приняла управление домом и хозяйством в свои руки. Тут и там по всему
дому звучал не умолкая ее звонкий смех и веселые речи. Ее муж собирался
поступить в полк, на службу государя. Он подготовлялся вместе с Андро,
совершенно оправившимся от болезни и проводившим вместе с сестрой все свое
время у нас. Тамара вносила целый ураган молодости и веселья в оживившийся
теперь старый дом князя Джавахи, до сих пор тихо покоившийся среди своих
безмолвных сторожей - чинар и кипарисов. И дедушка Кашидзе часто навещал
нас, любуясь радостями и весельем молодежи.
Но когда новое событие свершилось под кровлей джаваховского дома,
нашему восторгу, казалось, не было конца: ровно через год после крещения у
княгини Елены родилась дочь, которую назвали, в честь ее покойной кузины,
Ниной.
- Это Христово дитятко, - убежденно говорила молодая мать, показывая
нам всем на свое сокровище, - это Божья девочка... Ее прислало мне само
небо от имени Иисуса, которого я познала!
У девочки были громадные глаза и прелестное личико. Это была по типу
настоящая лезгиночка редкой красоты.
Но никто не ласкал ее так, как князь Георгий, находивший в лице
ребенка поразительное сходство с другим личиком, личиком покойной Нины, еще
более трогательным и милым, жившим постоянно в памяти всех нас...
И малютка как бы чувствовала это. Она тянула свои ручонки и радостно
смеялась при одном появлении своего седого как лунь красавца дяди.
А на горийском кладбище прибавилась еще одна могила.
Под простым кипарисовым крестом, у подножия развесистой чинары, уснула
последним сном старая Барбале, верой и правдой служившая всю свою жизнь
славному роду Кашидзе и Джаваха.