Читать Рассказ:
Василий Шукшин. Степка
И пришла весна -- добрая и бестолковая, как недозрелая девка.
В переулках на селе -- грязь по колено. Люди ходят вдоль плетней,
держась руками за колья. И если ухватится за кол какой-нибудь дядя из
"Заготскота", то и останется он у него в руках, ибо дяди из "Заготскота" все
почему-то как налитые, с лицами красного шершавого сукна. Хозяева огородов
лаются на чем свет стоит:
-- Тебе, паразит, жалко сапоги замарать, а я должен каждую весну
плетень починять?!
-- Взял бы да накидал камней, если плетень жалко.
-- А у тебя что, руки отсохли? Возьми да накидай...
-- А тогда не лайся, если такой умный.
А ночами в полях с тоскливым вздохом оседают подопревшие серые снега. А
в тополях, у речки, что-то звонко лопается с тихим ликующим звуком: пи-у.
Лед прошел на реке. Но еще отдельные льдины, блестя на солнце, скребут
скользкими животами каменистую дресву; а на изгибах речных льдины вылезают
синими мордами на берег, разгребают гальку, разворачиваются и плывут дальше
-- умирать. Шалый сырой ветерок кружится и кружит голову... Остро пахнет
навозом. Вечерами, перед сном грядущим, люди добреют.
Во дворах на таганках потеют семейные чугуны с похлебкой. Пляшут
веселые огоньки, потрескивает волглый хворост. Задумчиво в теплом воздухе...
Прожит день. Вполсилы ведутся неторопливые, необязательные разговоры --
завтра будет еще день, и опять будут разные дела. А пока можно отдохнуть,
покурить, поворчать на судьбу, задуматься бог знает о чем: что, может, жизнь
-- судьба эта самая -- могла бы быть какой-нибудь иной, малость лучше?.. А в
общем-то и так ничего -- сойдет.
В такой-то задумчивый, хороший вечер, минуя большак, пришел к родному
селу Степан Воеводин.
Пришел с той стороны, где меньше дворов, сел на косогор, нагретый за
день солнышком, вздохнул, И стал смотреть на деревню. Он, видно, много
отшагал за день и крепко устал.
Долго сидел так, смотрел.
Потом встал и пошел в деревню.
Ермолай Воеводин копался еще в своей завозне -- тесал дышло для брички.
В завозне пахло сосновой стружкой, махрой и остывающими тесовыми стенами.
Свету в завозне было уже мало. Ермолай щурился и, попадая рубанком на сучки,
по привычке ласково матерился.
...И тут на пороге, в дверях, вырос сын его -- Степан.
-- Здорово, тять.
Ермолай поднял голову, долго смотрел на сына... Потом высморкался из
одной ноздри, вытер нос подолом сатиновой рубахи, как делают бабы, и опять
внимательно посмотрел на сына.
-- Степка, что ли?
-- Но... Ты чо, не узнал?
-- Хот!.. Язви тя... Я уж думал, причудилось.
Степан опустил худой вещмешок на порожек, подошел к отцу... Обнялись,
чмокнулись.
-- Пришел?
-- Пришел.
-- Чо-то раньше? Мы осенью ждали.
-- Отработал... отпустили пораньше.
-- Хот... Язви тя!.. -- Отец был рад сыну, рад был видеть его. Только
не знал, что делать, -- А Борозя-то живой ишо, -- сказал.
-- Ну? -- удивился Степан. Он тоже не знал, что делать. Тоже рад был
видеть отца. -- А где он?
-- А шалается где-нибудь. Этта в субботу вывесили бабы бельишко сушить
-- все изодрал. Разыгрался, сукин сын, и давай трепать...
-- Шалавый дурак.
-- Хотел уж пристрелить его, да подумал; придешь -- обидишься...
Присели на верстак, закурили.
-- Наши здоровы? -- спросил Степан.
-- Ничо, здоровы. Как сиделось-то?
-- Ничо, хорошо. Работали.
-- В шахтах небось?
-- Нет, зачем -- лес валили.
-- Ну да. -- Ермолай кивнул головой. -- Дурь-то вся вышла?
-- Та-а... -- Степан поморщился. -- Не в этом дело, тять.
-- Ты вот, Степка... -- Ермолай погрозил согнутым прокуренным пальцем.
-- Понял теперь: не лезь с кулаками куда не надо. Нашли, черти полосатые,
время драться... Тут без этого...
-- Не в этом дело, -- опять сказал Степан.
В сарайчике быстро темнело. И все так же волнующе пахло стружкой и
махрой.
Степан встал с верстака, затоптал окурок... Поднял свой хилый вещмешок.
-- Пошли в дом, покажемся,
-- Немая-то наша, -- заговорил отец, поднимаясь, -- чуток замуж не
вышла. -- Ему все хотелось сказать какую-нибудь важную новость, и ничего
как-то не приходило в голову.
-- Ну? -- удивился Степан.
И смех и грех...
Пока шли от завозни, отец рассказывал:
-- Приходит один раз из клуба и маячит мне: жениха, мол, приведу, Я,
говорю, те счас такого жениха приведу, что ты неделю сидеть не сможешь.
-- Может, зря?
-- Чо зря? Зря... Обмануть надумал какой-то -- и выбрал полегче. Кому
она к шутам нужна такая. Я, говорю, такого те жениха приведу...
-- Посмотреть надо было жениха-то. Может, правда...
А в это время на крыльцо вышла и сама "невеста" -- крупная девка лет
двадцати трех. Увидела брата, всплеснула руками, замычала радостно. Глаза у
нее синие, как цветочки, и смотрела она до слез доверчиво.
-- Мэ-эмм, мм, -- мычала она и ждала, когда брат подойдет, и глядела на
него сверху, с крыльца... И до того она в эту минуту была счастлива, что у
мужиков навернулись слезы.
-- Вот те и "мэ", -- сердито сказал отец и шаркнул ладонью по глазам.
-- Ждала все, крестики на стене ставила -- сколько дней осталось, -- пояснил
он Степану. -- Любит всех, как дура.
Степан нахмурился, поднялся по ступенькам, неловко приобнял сестру,
похлопал ее по спине... А она вцепилась в него, целовала в щеки, в лоб, в
губы.
-- Ладно тебе, -- сопротивлялся Степан и хотел освободиться от крепких
объятий.
И неловко ему было, что его так нацеловывают, и рад был тоже, и не мог
оттолкнуть сестру.
-- Ты гляди, -- смущенно бормотал он. -- Ну, хватит, хватит... Ну,
все...
-- Да пусть уж, -- сказал отец и опять вытер глаза. -- Вишь,
соскучилась.
Степан высвободился наконец из объятий сестры, весело оглядел ее.
-- Ну как живешь-то? -- спросил.
Сестра показала руками -- "хорошо".
-- У ей всегда хорошо, -- сказал отец, поднимаясь на крыльцо. -- Пошли
мать обрадуем.
Мать заплакала, запричитала:
-- Господи-батюшка, отец небесный, услыхал ты мои молитвы, долетели они
до тебя...
Всем стало как-то не по себе.
-- Ты, мать, и радуисся и горюешь -- все одинаково, -- строго заметил
Ермолай. -- Чо захлюпала-то? Ну, пришел теперь, радоваться надо.
-Да я и радуюсь, не радуюсь, что ли...
-- Ну и не реви.
-- Здоровый ли, сынок? -- спросила мать. -- Может, по хвори какой
раньше-то отпустили?
-- Нет, все нормально. Отработал свое, отпустили.
Стали приходить соседи, родные.
Первой прибежала Нюра Агапова, соседка, молодая, красивая баба с
круглым, добрым лицом. Еще в сенях говорила излишне радостно и заполошно:
-- А я гляжу из окошка-то: осподи-батюшка, да ить эт Степан пришел?! И
правда -- Степан...
Степан улыбнулся ей:
-- Здорово, Нюра.
Нюра обвила горячими руками соседа, прильнула наголодавшимися вдовьими
губами к его потрескавшимся, пропахшим табаком и степным ветром губам...
-- От тебя, как от печки, пышет, -- сказал Степан. -- Замуж-то не
вышла?
-- А где они тут, женихи-то? Два с половиной мужика на всю деревню.
-- А тебе что, пять надо?
-- Я, может, тебя ждала? -- Нюра засмеялась,
-- Пошла к дьяволу, Нюрка! -- возревновала мать. -- Не крутись тут --
дай другим поговорить. Шибко чижало было, сынок?
-- Да нет, -- стал рассказывать Степан. -- Там хорошо. Я, например,
здесь раз в месяц кино смотрю, так? А там -- в неделю два раза. А хошь --
иди в красный уголок, там тебе лекцию прочитают: "О чести и совести
советского человека" или "О положении рабочего класса в странах капитала".
-- Что же, вас туда собрали кино смотреть? -- спросила Нюра весело,
-- Почему?.. Не только, конечно, кино...
-- Воспитывают, -- встрял в разговор отец. -- Мозги дуракам вправляют.
-- Людей интересных много, -- продолжал Степан. -- Есть такие орлы!.. А
есть образованные. У нас в бригаде два инженера было...
-- А эти за что?
-- Один -- за какую-то аварию на фабрике, другой -- за драку. Дал тоже
кому-то бутылкой по голове...
-- Может, врет, что инженер? -- усомнился отец.
-- Там не соврешь. Там все про всех знают.
-- А кормили-то ничего? -- спросила мать.
-- Хорошо, всегда почти хватало. Ничего.
Еще подошли люди. Пришли товарищи Степана. Стало колготно в небольшой
избенке Воеводиных. Степан снова и снова принимался рассказывать:
-- Да нет, там, в общем-то, хорошо! Вы здесь кино часто смотрите? А мы
-- в неделю два раза. К вам артисты приезжают? А к нам туда без конца
ездили. Жрать тоже хватало... Один раз фокусник приезжал. Вот так берет
стакан с водой...
Степана слушали с интересом, немножко удивлялись, говорили "хм", "ты
гляди", пытались сами что-то рассказать, но другие задавали новые вопросы, и
Степан снова рассказывал. Он слегка охмелел от долгожданной этой встречи, от
расспросов, от собственных рассказов. Он незаметно стал даже кое-что
прибавлять к ним.
-- А насчет охраны строго?
-- Ерунда! Нас последнее время в совхоз возили работать, так мы там
совсем почти одни оставались.
-- А бегут?
-- Мало. Смысла нет.
-- А вот говорят: если провинился человек, то его сажают в каменный
мешок...
-- В карцер. Это редко, это если сильно проштрафился... И то --
уркаганов, а нас редко.
-- Вот жуликов-то, наверно, где! -- воскликнул один простодушный
парень. -- Друг у дружки воруют, наверно?..
Степан засмеялся. И все посмеялись, но с любопытством посмотрели на
Степана.
-- Там у нас строго за это, -- пояснил Степан. -- Там если кого
заметют, враз решку наведут...
Мать и немая тем временем протопили баню на скорую руку, отец сбегал в
лавочку... Кто принес сальца в тряпочке, кто пирожков, оставшихся со дня,
кто пивца-медовухи в туеске -- праздник случился нечаянно, хозяева не успели
подготовиться. Сели к столу затемно.
И потихоньку стало разгораться неяркое веселье. Говорили все сразу,
перебивали друг друга, смеялись... Степан сидел во главе стола,
поворачивался направо и налево, хотел еще рассказывать, но его уже плохо
слушали. Он, впрочем, и не шибко старался. Он рад был, что людям сейчас
хорошо, что он им доставил удовольствие, позволил им собраться вместе,
поговорить, посмеяться... И чтоб им было совсем хорошо, он запел
трогательную песню тех мест, откуда только что прибыл:
Прости мне, ма-ать,
За все мои поступки,
Что я порой не слушалась тебя-а!..
На минуту притихли было; Степана целиком захватило чувство содеянного
добра и любви к людям. Он заметно хмелел.
Эх, я думала-а, что тюрьма д это шутка,
И этой шуткой сгубила д я себя-а! --
пел Степан.
Песня не понравилась -- не оценили чувства раскаявшейся грешницы, не
тронуло оно их...
-- Блатная! -- с восторгом пояснил тот самый простодушный парень,
который считал, что в тюрьме -- сплошное жулье. -- Тихо вы!
-- Чо же, сынок, баб-то много сидит? -- спросила мать с другого конца
стола.
-- Хватает.
И возник оживленный разговор о том, что, наверно, бабам-то там
несладко.
-- И вить дети небось пооставались.
-- Детей -- в приюты...
-- А я бы баб не сажал! -- сурово сказал один изрядно подвыпивший
мужичок. -- Я бы им подолы на голову -- и ремнем!
-- Не поможет, -- заспорил с ним Ермолай. -- Если ты ее выпорол -- так?
-- она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами -- она мне
со зла немую девку принесла.
Кто-то поднял песню. Свою. Родную,
Оте-ец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с им...
Песню подхватили. Заголосили вразнобой, а потом стали помаленьку
выравниваться.
...Три дня, три ноченьки старался --
Сестру из плена выруча-ал...
Увлеклись песней -- пели с чувством, нахмурившись, глядя в стол перед
собой.
Злодей пустил злодейку пулю,
Уби-ил красавицу сестру-у.
Взошел я на гору крутую,
Село-о родное посмотреть:
Гори-ит, горит село родное,
Гори-ит вся родина-а моя-а!..
Степан крепко припечатал кулак в столешницу.
-- Ты меня не любишь, не жалеешь! -- сказал он громко. -- Я вас всех
уважаю, черти драные! Я сильно без вас соскучился.
У порога, в табачном дыму, всхлипнула гармонь -- кто-то
предусмотрительный смотался за гармонистом. Взревели... Песня погибла.
Вылезали из-за стола и норовили сразу попасть в ритм "подгорной". Старались
покрепче дать ногой в половицу.
Бабы образовали круг и пошли и пошли с припевом. И немая пошла и
помахивала над головой платочком. На нее показывали пальцем, смеялись... И
она тоже смеялась -- она была счастлива.
-- Верка! Ве-ерк! -- кричал изрядно подпивший мужичок. -- Ты уж тогда
спой, ты спой, чо же так ходить-то! -- Никто его не слышал, и он сам смеялся
своей шутке -- просто закатывался.
Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:
-- Кэ-эк она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях сперло. Я
насилу насилу вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу или к
добру?" А она мне в самое ухо дунула: "К добру!"
Пожилая баба покачала головой:
-- К добру?
-- К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.
-- Упредила.
-- Упредила, упредила, А я ишо подумай вечером-то: "К какому добру, --
думаю, -- мне суседка-то предсказала?" Только так подумала, а дверь-то
открывается -- и он вот он, на пороге,
-- Господи, господи, -- прошептала пожилая баба и вытерла концом платка
повлажневшие глаза. -- Надо же!
Бабы втащили на круг Ермолая. Ермолай недолго думая пошел вколачивать
одной ногой, а второй только каблуком пристукивал... И приговаривал: "Оп-па,
ат-та, оп-па, ат-та". И вколачивал и вколачивал ногой так, что посуда в
шкафу вздрагивала.
-- Давай, Ермил! -- кричали Ермолаю, -- У тя седня радость большая --
шевелись!
-- Ат-та, оп-па, -- приговаривал Ермолай, а рабочая спина его,
ссутулившаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так
он и плясал -- слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело
висели вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести -- долго ждал
этого дня, без малого пять лет.
В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, нечеткую дробь:
-- Давай, тять...
-- Давай -- батька с сыном! Шевелитесь!
-- А Степка-то не изработался -- взбрыкивает.
-- Он же говорит: им там хорошо было. Жрать давали...
-- Там дадут -- догонют да еще дадут.
-- Ат-та, оп-па!.. -приговаривал Ермолай, приноравливаясь к сыну.
Плясать оба не умели, но работали ладно -- старались. Людям нравилось,
смотрели на них с удовольствием,
Так гуляли.
Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер.
Видели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел с
ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, наверно,
явиться Степану в сельсовет -- оформить всякие там бумаги. Только немая
что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот спьяну
отмахнулся.
-- Отстань, ну тя! Пляши вон.
Вышли за ворота. Остановились.
-- Ты что, сдурел, парень? -- спросил участковый, вглядываясь в лицо
Степана.
Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмехнулся:
-- Чудно? Ничего... Бывает.
-- Тебе же три месяца сидеть осталось!
-- Знаю не хуже тебя... Дай закурить.
Участковый дал ему папиросу, закурил сам.
-- Пошли.
-- Пошли.
-- Может, скажешь дома-то?.. А то хватятся...
-- Сегодня не надо -- пусть погуляют. Завтра скажешь.
-- Три месяца не досидеть и сбежать!.. -- опять изумился милиционер. --
Прости меня, но я таких дураков еще не встречал, хотя много повидал всяких.
Зачем ты это сделал?
Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые
избы, ворота, прясла... Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холодок,
задумчиво улыбался.
-- А?
-- Чего?
-- Зачем ты это сделал-то?
-- Сбежал-то? А вот -- пройтись разок... Соскучился. Сны замучили.
-- Так ведь три месяца осталось! -- почти закричал участковый. -- А
теперь еще пару лет накинут.
-- Ничего... Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня сны
замучили -каждую ночь деревня снится... Хорошо у нас весной, верно?
-- Н-да... -- раздумчиво сказал участковый.
Долго шли молча, почти до самого сельсовета.
-- И ведь удалось сбежать!.. Один бежал?
-- Трое.
-- А те где?
-- Не знаю. Мы сразу по одному разошлись.
-- И сколько же ты добирался?
-- Две недели.
-- Тьфу!.. Ну, черт с тобой, сиди.
В сельсовете участковый сел писать протокол. Степан задумчиво смотрел в
темное окно. Хмель прошел.
-- Оружия нет? -- спросил участковый, отвлекаясь от протокола.
-- Сроду никакой гадости не таскал с собой,
-- Чем же ты питался в дороге?
-- Они запаслись -- те двое-то...
-- А им по сколько оставалось?
-- По много...
-- Но им-то хоть был смысл бежать, а тебя-то куда черт дернул?
-- Ладно, надоело! -- обозлился Степан. -- Делай свое дело, я ж тебе не
мешаю.
Участковый качнул головой, склонился опять к бумаге. Еще сказал:
-- А я, честно говоря, не поверил, когда мне позвонили. Думаю: ошибка
какая-нибудь -- не может быть, чтоб на свете были такие придурки.
Оказывается, правда.
Степан смотрел в окно, спокойно о чем-то думал.
-- Небось смеялись над тобой те двое-то? -- не вытерпел и еще спросил
словоохотливый милиционер.
Степан не слышал его.
Милиционер долго, с любопытством смотрел на него. Сказал:
-- А по лицу не скажешь, что дурак. -- И продолжал сочинять протокол.
В это время в сельсовет вошла немая. Остановилась на пороге, посмотрела
испуганными глазами на милиционера, на брата...
-- Мэ-мм? -- спросила брата.
Степан растерялся:
-- Ты зачем сюда?
-- Мэ-мм?! -- замычала сестра, показывая на милиционера.
-- Это сестра, что ли? -- спросил тот.
-- Ну...
Немая подошла к столу, тронула участкового за плечи и, показывая на
брата, руками стала пояснять свой вопрос: "Ты зачем увел его?!"
Участковый понял.
-- Он... он, -- показал на Степана, -- сбежал из тюрьмы! Сбежал! Вот
так!.. -- Участковый показал на окно и показал, как сбегают. -- Нормальные
люди в дверь выходят, а он в окно -- раз, и ушел. И теперь ему будет... --
Милиционер сложил пальцы в решетку и показал немой на Степана. -- Теперь ему
опять вот эта штука будет! Два! -- Растопырил два пальца и торжествующе
потряс ими. -- Два года еще!
Немая стала понимать... И когда она совсем все поняла, глаза ее, синие,
испуганные, загорелись таким нечеловеческим страданием, такая в них
отразилась боль, что милиционер осекся. Немая смотрела на брата. Тот
побледнел и замер -- тоже смотрел на сестру.
-- Вот теперь скажи ему, что он дурак, что так не делают нормальные
люди...
Немая вскрикнула гортанно, бросилась к Степану, повисла у него на
шее...
-- Убери ее, -- хрипло попросил Степан. -- Убери!
-- Как я ее уберу?..
-- Убери, гад! -- заорал Степан не своим голосом, -- Уведи ее, а то я
тебе расколю голову табуреткой!
Милиционер вскочил, оттащил немую от брата... А она рвалась к нему и
мычала. И трясла головой.
-- Скажи, что ты обманул, пошутил... Убери ее!
-- Черт вас!.. Возись тут с вами, -- ругался милиционер, оттаскивая
немую к двери. -- Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами! -- пытался
он втолковать ей. -- Счас он придет!.. -- Ему удалось наконец подтащить ее к
двери и вытолкнуть. -- Ну, здорова! -- Он закрыл дверь на крючок. -- Фу-у...
Вот каких ты делов натворил -- любуйся теперь.
Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку.
Участковый спрятал недописанный протокол в полевую сумку, подошел к
телефону.
-- Вызываю машину -- поедем в район, ну вас к черту... Ненормальные
какие-то.
А по деревне серединой улицы бежала, спотыкаясь, немая и горько
плакала. Она торопилась всем сказать, закричать всем, которые пляшут и не
знают, что брата опять зачем-то хотят увезти. Она торопилась.