Поиск

Чарская Лидия Алексеевна. Повести и рассказы

Лидия Алексеевна Чарская. "Записки институтки" - Глава XII. В лазарете. Примирение

Родительская категория: Детские рассказы Категория: Чарская Лидия Алексеевна. Повести и рассказы Опубликовано: 26 Сентябрь 2014
Просмотров: 4099
ГЛАВА XII


                           В лазарете. Примирение

     Лазарет  начинался  тотчас  за  квартирой  начальницы. Это было большое
помещение  с  просторными  палатами,  полными  воздуха  и  света.  Этот свет
исходил,  казалось, от самих чисто выбеленных стен лазарета. Вход в него был
через   темный   коридорчик,  примыкавший  к  нижнему  длинному  и  мрачному
коридору.  Первая  комната  называлась "перевязочная", сюда два раза в день,
по   лазаретному  звонку,  собирались  "слабенькие",  то  есть  те,  которым
прописано  было  принимать  железо,  мышьяк,  кефир  и рыбий жир. Заведовали
перевязочной   две  фельдшерицы:  одна  -  кругленькая,  беленькая,  молодая
девушка,  Вера  Васильевна,  прозванная  Пышкой, а другая - Мирра Андреевна,
или   Жучка  по  прозвищу,  раздражительная  и  взыскательная  старая  дева.
Насколько  Пышка  была  любима  институтками,  настолько презираема Жучка. В
дежурство  Пышки  девочки пользовались иногда вкусной "шипучкой" (смесь соды
с кислотою) или беленькими мятными лепешками...
     - Меня  тошнит,  Вера  Васильевна,  -  говорит  какая-нибудь  шалунья и
прижимает для большей верности платок к губам.
     И  Пышка открывает шкап, достает оттуда коробку кислоты и соды и делает
шипучку.
     - Мне бы мятных лепешек от тошноты, - тянет другая.
     - А  не  хотите  ли  касторового  масла?  - добродушно напускается Вера
Васильевна и сама смеется.
     Пропишет  ли  доктор  кому-либо  злополучную  касторку в дежурство Веры
Васильевны,  она  дает это противное масло в немного горьковатом портвейне и
тем  же  вином  предлагает  запить, между тем как в дежурство Жучки касторка
давалась в мяте, что составляло страшную неприятность для девочек.
     Из   перевязочной   вели   две  двери:  одна  -  в  комнату  лазаретной
надзирательницы,  а другая - в лазаретную столовую. В столовой стоял длинный
стол  для  выздоравливающих,  а  по  стенам расставлены были шкапы с разными
медицинскими препаратами и бельем.
     Из столовой шли двери в следующие палаты и маленькую комнату Жучки.
     Палат  было,  не считая маленькой, предназначенной для больных классных
дам,  еще  две больших и третья маленькая для труднобольных. Около последней
помещалась  Пышка.  Затем  шли  умывальня с кранами и ванной и кухня, где за
перегородкой помещалась Матенька.
     Матенька   была   не  совсем  обыкновенное  существо  нашего  лазарета.
Старая-старенькая  ворчунья, нечто вроде сиделки и кастелянши, она, несмотря
на свои 78 лет, бодро управляла своим маленьким хозяйством.
     - Матенька,   -   кричит   Вера  Васильевна,  -  лихорадочную  привели,
пожалуйста, дайте липки.
     И  липка, то есть раствор липового цвета, поспевает в две-три минуты по
щучьему велению.
     - Матенька,  помогите  забинтовать  больную. - И Матенька забинтовывает
быстро и ловко.
     И откуда силы брались у этой славной седенькой старушки?!
     Ворчлива  Матенька  была  ужасно,  но  и  ворчание ее было добродушное,
безвредное: сейчас побранит, сейчас же прояснится улыбкой.
     - Матенька,  -  увивается  около  нее какая-нибудь больная, - поджарьте
булочку, родная.
     - Ну  вот  что  выдумала,  шалунья, чтобы от Марьи Антоновны попало! Не
выдумывайте лучше!
     А  через  полчаса, смотришь, на лазаретном ночном столике, подле кружки
с  чаем,  лежит  аппетитно  подрумяненная  в  горячей золе булочка. Придется
серьезно  заболеть  институтке, Матенька ночи напролет просиживает у постели
больной,  дни  не  отходит от нее, а случится несчастье, смерть, она и глаза
закроет, и обмоет, и псалтырь почитает над усопшей.
     Такова была обстановка лазарета, мало, впрочем, меня интересовавшая.
     M-lle  Арно  дорогой старалась проникнуть в мою душу - и узнать, почему
я  наказана, но я упорно молчала. Настаивать же она не решалась, так как мои
пышущие от жара щеки и неестественно блестящие глаза пугали ее.
     - Что  с  девочкой?  -  спросила  Вера  Васильевна,  когда  мы пришли в
перевязочную.
     И,  не теряя ни минуты, она усадила меня на диван и поставила градусник
для измерения температуры.
     - Mademoiselle  Арно,  оставьте  ее  у  нас,  видите,  какая горячая, -
посоветовала фельдшерица.
     - Ведите  себя  хорошенько!  -  холодно  бросила  мне  классная  дама и
поспешила выйти из перевязочной.
     - Вы простудились, да? - допрашивала меня добрая девушка.
     - Да... нет... да... право, не знаю! - путалась я.
     Действительно,  может  быть, я простудилась как-нибудь. Я не сознавала,
что последние неприятности разрыва с Ниной могли так подействовать на меня.
     - У вас повышенная температура, - озабоченно покачала головой Пышка.
     - Матенька,  -  крикнула  она,  -  прикажите постлать постель в средней
палате и приготовьте липки.
     Поспела  постель, поспела и липка. Меня раздели и уложили. Голова моя и
тело горели. Обрывки мыслей носились в усталом мозгу.
     Точно тяжелый камень надавил сердце.
     Едва  я  забылась,  как  передо  мной  замелькали белые хатки, вишневая
роща,  церковь  с  высоко  горящим крестом и... мама. Я ясно видела, что она
склоняется  надо мною, обнимает и так любовно шепчет нежным, тихим, грустным
голосом: "Людочка, сердце мое, крошка, что с тобой сделали?"
     Я  открываю глаза, в комнате полумрак. Ноябрьский день уже погас. Около
меня кто-то плачет, судорожно, тихо.
     Я приподнимаюсь на подушках.
     "Мама?" - вдруг мелькает в моей голове безумная мысль.
     Нет, не мама.
     Надо  мной  склонилось  знакомое  бледное личико, все залитое обильными
слезами; глянцевитые черные косы упали мне на грудь.
     - Княжна!  Нина!  -  каким-то диким, не своим голосом вырвалось из моей
груди, и, полузадушенная рыданиями, я широко распахнула объятия.
     Мы замерли минуты на две, сжимая друг друга и обливаясь слезами.
     - Галочка,  моя бедная! - шептала между поцелуями Нина. - Что я с тобой
сделала!
     И  опять  слезы, горячие, детские слезы потерянного и вновь обретенного
счастья.
     - Ах,  милая,  глупая!  Зачем  ты... - лепетала Нина. - За меня ведь ты
наказана,  за  меня больна! Какая я злая, скверная! Боже мой! Простишь ли ты
меня, Люда?
     - Родная! - могла только выговорить я, потрясенная до глубины души.
     - Но  как же ты узнала? - спросила я, когда прошли первые острые минуты
радости.
     - Инспектриса пришла в класс и сказала, за что ты наказана... Ну...
     - Ну?.. - невольно дрожащим голосом проговорила я.
     - Я  созналась,  и  меня  стерли  с  доски и выключили из "парфеток", а
тобой  все  восхищаются...  Ты  стоишь этого, Людочка; ты такая прелесть, ты
ангел! - шептала княжна.
     - Но, Ниночка, ведь тебя стерли с доски, - встревожилась я.
     - Так  что  же? А ты что претерпела за меня! Я этого никогда не забуду!
- И княжна горячо поцеловала меня.
     - Да,   теперь   мы  будем  подругами  на  всю  жизнь!  -  торжественно
произнесла я.
     - А как же "триумвират"? - лукаво шепнула княжна.
     - А как же Бельская? - не потерялась я.
     И обе мы звонко расхохотались.
     Княжна  прилегла головой ко мне на подушку и, поглаживая мои непокорные
стриженые вихры, говорила, как тяжело ей было без меня последнее время.
     - Ни есть, ни спать не хотелось.
     - Как же ты ко мне пробралась?
     - А  вот!  -  И  она торжествующе в полутьме подняла свою правую ручку,
обвязанную чем-то белым.
     - Что это?
     - Взяла  чинить  карандаш,  да  и обрезала палец перочинным ножом, ну и
попала на перевязку, - гордо зазвенел ее гортанный голосок.
     В ответ она обняла меня и чуть слышно прошептала:
     - А что ты за меня вынесла, Люда!
     "Люда!"  Как  восхитительно  звучало мне мое имя в милых губках княжны:
не Галочка, а Люда.
     - Вы  что,  шалуньи,  притаились,  -  вдруг  прозвучал  у  нас над ухом
знакомый  голос  Матеньки.  -  Вы  ведь,  ваше  сиятельство  (она всегда так
обращалась  к  княжне),  под  кран  идти  изволили  ручку  смочить, а сами к
подруге больной свернули... Не дело... Им покой нужен.
     - Матенька, милушка, дайте еще посидеть, - упрашивала Нина.
     - Ни-ни,  что вы, матушка! А как в классе хватятся? Пойдите, родимая, -
ответила старушка.
     - Завтра приду, если не выпишешься! - шепнула Нина, целуя меня.
     - Выпишусь,   -   с  уверенностью  произнесла  я,  находя  себя  совсем
здоровой.
     Она  ушла,  а  я  еще  чувствовала  ее  около  себя  -  милую,  добрую,
великодушную Нину!
     В  эту  ночь  я  уснула крепким, здоровым сном, унесшим с собою всю мою
болезнь.
     На другой день к вечеру я уже выписалась из лазарета.
     Едва  я  появилась  в  классе, девочки устроили мне шумную овацию. Меня
обнимали,  целовали  наперерыв,  громко восхваляя за геройский подвиг. Потом
всем  классом  просили  инспектрису простить Нину - и на красной доске снова
появилось ее милое имя.
     Только  двое  из всего класса не приветствовали меня и бросали на нас с
княжной  сердитые  взгляды.  То  были  мои две прежние подруги, так не долго
господствовавшие  надо  мной.  Им  обеим  -  и  Крошке  и Мане - было крайне
неприятно  распадение  "триумвирата"  и  мое  примирение  с их врагом - моей
милой Ниной.

Яндекс.Метрика