Поиск

Чарская Лидия Алексеевна. Повести и рассказы

Лидия Алексеевна Чарская. "Княжна Джаваха" - Глава III Последнее прости. Обыск

Родительская категория: Детские рассказы Категория: Чарская Лидия Алексеевна. Повести и рассказы Опубликовано: 26 Сентябрь 2014
Просмотров: 4204
                                 Глава III


                          Последнее прости. Обыск

     Это  была  маленькая,  совсем  маленькая  книжечка,  с  белыми, чистыми
страницами,  но  если  посмотреть  на  свет,  то  на  белых чистых страницах
обрисовывались смешные фигурки маленьких карикатурных человечков.
     Лидочка  Маркова,  или  Крошка,  как  ее  называли  в классе, владелица
книжечки,  привезла ее из-за границы и показывала всем с особенной гордостью
эту изящную и интересную вещицу.
     И вдруг книжечка пропала.
     Еще  на  уроке  monsieur Ротье Крошка пересылала ее к Вале Лер, которая
не  успела  рассмотреть  ее в перемену. После урока мы вышли в коридор, пока
проветривались  классы.  Внезапно  подбежала к группе седьмушек красная, как
зарево, Крошка, заявляя всем, что ее книжечка исчезла.
     Поднялся  гвалт  невообразимый... Я не могла как следует понять, на чем
порешили  девочки,  потому  что  в  эту  минуту передо мной появился важный,
внушительного вида институтский швейцар Петр.
     - К  папаше  пожалуйте! Их сиятельство внизу дожидаются, - возвестил он
мне.
     Сломя   голову,   перепрыгивая  через  три  ступеньки,  я  бросилась  в
приемную.
     Уже  больше  недели  прошло со дня моего поступления в институт, а папа
все  еще  жил  в  Петербурге.  Сегодня  он пришел в последний раз. В этот же
вечер он должен был пуститься в обратный путь.
     Я  бросилась  в  его объятия... Мы говорили тихо-тихо, точно боясь, что
нас услышат.
     - Папа,  ненаглядный  мой,  дорогой,  - шептала я, обнимая его шею, - я
буду хорошо учиться, буду стараться, для того чтобы ты мог гордиться мною!
     - Спасибо,  деточка,  спасибо, но только не надрывай своих силенок... А
лето  опять  вместе,  да?..  Что  передать  Шалому?  -  улыбнулся  он сквозь
застилавшие его глаза слезы.
     Мой  отец - рубака и воин, смело водивший полк на усмирение восставшего
аула,  - теперь плакал при расставании со своей маленькой девочкой горькими,
тяжелыми слезами!
     - Вот,  Нина,  -  сказал  он,  снимая  с  груди своей маленький золотой
медальон, - носи на память о твоем папе и о покойном деде.
     И,  не  дав  мне  опомниться,  он  надел  мне его на шейную цепочку, на
которой  уже  висел образок святой Нины, этот медальон с портретами покойной
мамы  и  моим собственным, на котором я была изображена в костюме маленького
джигита.
     Отец отдал мне самую дорогую, самую близкую сердцу вещь!..
     Мы крепко обнялись...
     - Передай  Барбале,  Михако...  Шалому...  да,  даже  Шалому, он должен
понять...  что  я люблю их крепко, крепко и буду думать о них постоянно... -
с возрастающим волнением говорила я.
     Миг  разлуки  приближался...  И вдруг внезапно выплыл в моей памяти мой
безумный  поступок  с бегством... Мне хотелось еще раз услышать из уст моего
отца,  что  он  вполне  простил сумасшедшую маленькую Нину, и я тихонько, на
ушко шепнула ему об этом, еще раз прося у него прощения.
     - О,  моя детка! - мог только произнести он в ответ и обнял меня крепко
последним прощальным объятием...
     Он  был  уже  в  швейцарской,  а  я все еще стояла на одном месте, не в
силах   двинуться,   ни  пошевелиться,  так  глубоко  было  охватившее  меня
волнение.  И только увидя генеральское пальто моего отца в руках швейцара, я
словно  очнулась  от  моего  столбняка, опрометью бросилась к нему и застыла
без слез, без стона на его груди.
     Горе,  разрывавшее  мое  сердце,  было  слишком  сильно, чтобы вылиться
слезами... Я точно окаменела...
     Как  сквозь  сон почувствовала я на своем лбу его благословляющую руку,
его  поцелуи,  смоченные  слезами  на  моих  щеках,  и  что-то точно сдавило
клещами мою грудь и горло...
     - До   свиданья,  Нинуша,  до  свиданья,  крошка-джаным,  до  свиданья,
чеми-потара, сакварелла!
     И,  еще  раз  поцеловав  меня,  он  стремительно направился к выходу. Я
видела,  как  удалялась  его  статная фигура, как он оглядывался назад, весь
бледный,  с  судорожно  подергивающимися  губами,  и  только молча с мольбою
протянула к нему руки. Он тоже оглянулся и в ту же минуту был снова подле.
     - Нет,  я  так не уеду! - стоном вырвалось из его груди. - Ну, радость,
ну, малюточка, хочешь - едем со мною?
     Хочу  ли я! Он спрашивал хочу ли я?.. О, Боже всесильный! Я готова была
крикнуть  ему,  рыдая: "Да, да, возьми меня, возьми отсюда, мой дорогой, мой
любимый  отец! Тут, в институте, ночь и темень, а там, в Гори, жизнь, свет и
солнце!"
     И  я  уже  готова  была  просить  его взять меня обратно в мой Гори, но
внутренний голос, голос джаваховской крови, вовремя остановил меня:
     "Как!  Нина  - потомок славных кавказских героев - неужели ты не можешь
найти  в  себе  достаточно  мужества,  чтобы  не  опечалить  отца?  Стыдись,
маленькая княжна, имеющая дерзость считать себя джигиткой!"
     Этого было достаточно, чтобы придать мне мужества.
     - Не  грусти,  папа,  -  вырвалось  у  меня  твердо, как у взрослой, и,
поцеловав  его  еще  раз,  я  добавила,  сделав  над  собой  усилие, чтоб не
разрыдаться:
     - Лето  не  за  горами!  Скоро  увидимся...  И  не заметим, как пройдет
время!..
     О,  как  трудно  мне было походить на моих предков! Я поняла это, когда
уже  отца  не  было со мною... Как только тяжелая входная дверь захлопнулась
за  ним,  я прижалась к высокой колонне и, зажав рот передником, разразилась
глухими судорожными рыданьями...
     Когда  я,  досыта  наплакавшись,  вошла в класс, меня поразило странное
зрелище.
     На  классной  доске висел маленький золотой крестик, очевидно, снятый с
чьей-нибудь  шеи, и девочки, став длинной шеренгой, подходили и целовали его
по очереди.
     - Видишь  ли,  Джаваха,  -  обратилась ко мне, при моем появлении, Валя
Лер,  прелестная  голубоглазая и беленькая, как саксонская куколка, девочка.
-  У Крошки пропала книжечка. Крошка не выносила книжечку из класса, значит,
ее  взял  кто-нибудь  из  девочек.  Стыд  и  позор  всему классу! Между нами
воровка!  Этого  никогда  еще  не  было.  Таня  Петровская  посоветовала нам
целовать   крест,  чтобы  узнать  воровку.  Воровка  не  посмеет  подойти  к
кресту...  Или  ее  оттолкнет  от  него...  или вообще произойдет что-нибудь
чудесное...  Становись,  Джаваха,  в  шеренгу,  сзади Мили Корбиной, и целуй
крест.
     Мои  мысли  были  еще  там, в маленькой приемной, около отца. Последние
слова  прощанья  звенели  в  моих  ушах,  и я едва слышала, что мне говорила
Валя. Ей пришлось повторить.
     С  трудом  наконец  я  поняла,  чего  от меня хотели: у кого-то пропала
книжечка... подозревают каждую из нас... велят присягать...
     Возмущенная и потрясенная до глубины души, я обратилась к классу:
     - Я  не знаю никакой книжки и не буду шутить священными предметами. Это
богохульство!
     - Но весь класс... - попробовала настаивать Лер.
     - Мне  нет  дела  до  глупостей  класса, - продолжала я гордо, - каждый
отвечает  сам  за  себя.  Креста  целовать я не стану, потому что это грешно
делать по пустякам, да еще по ребяческой выдумке глупых девочек.
     Едва  я  успела  произнести  эти  слова,  как все вокруг меня запищало,
загалдело и зашумело.
     - Как!  она  еще  смеет  отнекиваться,  смеет идти против класса, когда
весь класс решил! - слышался отовсюду несмолкаемый ропот.
     Я презрительно пожала плечами и отошла в угол.
     Девочки,   вдоволь  накричавшись  и  нашумевшись,  снова  принялись  за
прерванное  занятие. Они подходили по очереди к золотому крестику и целовали
его.  Валя  Лер, в качестве благородного свидетеля, серьезно и важно следила
за  выполнением  присяги.  Наконец,  когда все уже приложились к кресту, она
громко заявила на весь класс:
     - Это неслыханная дерзость: воровка или подошла к кресту, или...
     - Ну,  а  теперь  все  к  своим  партам,  -  скомандовала,  прервав ее,
Бельская,  -  и  открывайте  ящики. Если воровка не призналась, надо сделать
обыск.
     И  вмиг  все 40 девочек быстро кинулись к своим местам и подняли крышки
пюпитров.
     Я одна не двинулась с места.
     - Джаваха,  -  дерзко  крикнула  мне  Запольская,  - или ты не слышала?
Открой свой ящик.
     Вся кровь бросилась мне в голову...
     Открыть  ящик,  позволить  обыскать  себя,  позволить  заподозрить в...
страшно подумать даже, а не только вымолвить это слово...
     - Нет!  я  не  позволю  обыскивать  мой  ящик,  -  возразила я резким и
громким, точно не своим голосом.
     - Что?  -  недобро  усмехнулась  хорошенькая  Лер,  - ты и в этом идешь
против  класса?  Но  уже  тут  нет  никакого  богохульства!  Не  правда  ли,
mesdames?
     - Нет,  но  все-таки я обыскивать себя не позволю, - твердо проговорила
я.
     - Mesdam'очки,  слышите ли, что она говорит? - взвизгнула Крошка, молча
следившая  до  сих  пор  за мною злыми, недружелюбными глазами. - Как же нам
поступить теперь?
     - Да   что  тут  много  разговаривать!  Просто  открыть  ее  пюпитр,  -
горячилась рыженькая Запольская.
     Я  вспыхнула  и  оглянулась  кругом.  Ни одного сочувствующего лица, ни
одного  ласкового взгляда!.. И это были дети, маленькие девочки, слетевшиеся
сюда  еще  так  недавно  с  разных  концов  России,  прощавшиеся  со  своими
родителями  всего  каких-нибудь  два  месяца  тому назад так же нежно, как я
только  что  прощалась  с  моим  ненаглядным  папой!  Да  неужели их детские
сердечки успели так зачерстветь в этот короткий срок?..
     Вот  на  последней  парте  сидит  Варя  Чикунина.  Она  что-то прилежно
дописывает  в  свою тетрадку. Неужели и она против меня - она такая ласковая
и  кроткая...  Вот  в  другом  углу  Миля Корбина - некрасивая, болезненная,
мечтательная   девочка.   Эта  смотрит  на  меня  своими  кроткими  голубыми
глазками,  но  в  них  я  читаю  скорее упрек, нежели сострадание. "Что тебе
стоит  открыть  твой  ящик  и  доказать,  что  они ошибаются?" - говорят эти
кроткие  голубые  глазки.  "Нет, - красноречиво отвечают мои глаза, - тысячу
раз нет! - я не позволю обыскивать мой ящик!"
     А  девочки  вокруг меня шумят и волнуются с каждой минутой все больше и
больше.
     - Бельская,  -  слышится мне голос Краснушки, - ступай открывать тируар
Джавахи.
     - Что?!
     И  в один миг я очутилась у моей парты и даже присела на край ее, чтобы
ничья дерзкая рука не посмела поднять крышки.
     Тогда из толпы выдвинулся мой враг - Бельская.
     - Слушай,  Джаваха, - спокойно, чуть-чуть примирительно произнесла она,
-  почему  ты  не хочешь позволить обыскать тебя?.. Ведь Додо, Корбина, Лер,
Петровская  -  весь  первый  десяток  наших  лучших  учениц, наши парфетки*,
записанные на красной доске, позволили проделать это... а уж если они.
     ______________
     *  Парфетки - от parfait (фр.) - совершенные, безукоризненные. (Примеч.
сост.).

     - Бельская,  -  перебила я ее, - в делах чести не может быть ни первых,
ни  последних  учениц.  Ты  глупа, если не понимаешь этого... Княжна Джаваха
никогда не позволит заподозрить себя в чем-либо нечестном...
     - Если  княжна  Джаваха  не позволит сейчас же открыть свой пюпитр, то,
значит,  мою  книжку украла она!.. - услышала я резкий и неприятный голос, и
ангельское  личико  Крошки,  перекошенное  злой  гримаской,  глянуло на меня
снизу вверх.
     Тируары,  парты,  кафедра,  стены и потолок - все заплясало и запрыгало
перед  моими глазами. Девочки уплыли точно куда-то, в туман, далеко, далеко,
и  я увидела их уже где-то над моей головою... И в ту же минуту точно темная
завеса заволокла мое зрение...

Яндекс.Метрика