Поиск

Житков Борис. Рассказы для детей читать, слушать.

Про волка

Родительская категория: Детские рассказы Категория: Житков Борис Опубликовано: 17 Февраль 2015
Просмотров: 5947

 Про волка Житков Борис Степанович

 Дикий зверь


 
   У меня был приятель-охотник. И вот раз собрался он на охоту и спрашивает меня:
   -- Чего тебе привезти? Говори -- привезу.
   Я подумал: "Ишь хвастает! Дай загну похитрей чего-нибудь" -- и сказал:
   -- Привези мне живого волка. Вот что. Приятель задумался и сказал, глядя в пол:
   -- Ладно.
   А я подумал: "То-то! Как я тебя срезал! Не хвастай".
 
   Прошло два года. Я и забыл про этот наш разговор. И вот раз прихожу я домой, а мне в прихожей уж говорят:
   -- Тебе там волка принесли. Какой-то человек приходил, тебя спрашивал. "Он волка, -- говорит, -- просил, так вот передайте". А сам к двери.
   Я, шапки не снимая, кричу:
   -- Где, где он? Где волк?
   -- У тебя в комнате заперт.
   Я был молодой, и мне стыдно казалось спрашивать, как он там сидит: связанный или просто на веревке. Подумают, что трушу. А сам думаю: "Может быть, он ходит по комнате, как хочет, -- на свободе?"
   А трусить я стыдился. Набрал я воздуху в грудь и дернул в свою комнату. Я думал: "Сразу-то он не бросится на меня, а потом... потом уж как-нибудь..." Но сердце сильно билось. Я быстрыми глазами оглядел комнату -- никакого волка. Я уж обозлился -- надули, значит, подшутили, -- как вдруг услышал, что под стулом что-то ворочается. Я осторожно пригнулся, поглядел с опаской и увидел головастого щенка.
   Я вот говорю -- увидел щенка, но сразу же было видно, что это не собачий щенок. Я понял, что волчонок, и страшно обрадовался: приручу, и будет у меня ручной волк.
   Не надул охотник, молодец: привез мне живого волка!
   Я осторожно подошел, -- волчонок стал на все четыре лапы и насторожился. Я его разглядел: какой он был урод! Он почти весь состоял из головы -- как будто морда на четырех ножках, и морда эта вся состояла из пасти, а пасть из зубов. Он на меня оскалился, и я увидел, что у него полон рот белых и острых, как гвозди, зубов. Тело было маленькое, с редкой бурой шерстью, как щетина, и сзади крысиный хвостик.
   "Ведь волки серые... А потом, щенята всегда бывают хорошенькие, а это дрянь какая-то: одна голова да хвостик. Может быть, и не волчонок вовсе, а просто для смеха что-нибудь. Надул охотник, оттого и удрал сразу".
   Я смотрел на щенка, а он пятился под кровать. Но в это время вошла моя мать, присела у кровати и позвала:
   -- Волченька! Волченька!
   Смотрю, волчонок выполз, а мать подхватила его на руки и гладит -- чудище этакое! Она его, оказывается, уже два раза поила с блюдца молоком, и он сразу ее залюбил. Пахло от него едким звериным запахом. Он чмокал и совался мордочкой маме под мышку.
   Мать говорит:
   -- Если хочешь держать, так надо его мыть, а то вонь будет от него на весь дом.
   И понесла его в кухню. Когда я вышел в столовую, все смеялись, что я таким героем ринулся в комнату, будто там страшный зверь, а там щенок.
   В кухне мать мыла волчонка зеленым мылом, теплой водой, а он смирно стоял в корыте и лизал ей руки.
 
Как я учил волка "тубо"

 
   Я решил, что сызмальства надо начать волчонка учить, а то, как вырастет большой зверь, с ним уж тогда ничего не поделаешь. Вот он еще маленький, а зубищи уж какие во рту. А вырастет -- держись тогда. "Первое, -- думал я, -- надо научить его "тубо". Это значит "не тронь". Чтоб как крикну "тубо", так чтоб он даже изо рта выпускал, что схватил.
   И вот я взял волчонка в свою комнату, принес плошку с молоком и хлебом, поставил на пол. Волчонок потянул носом, учуял молоко и заковылял на лапках к плошке. Только он сунул морду в молоко, я как крикну:
   -- Тубо!
   А он хоть бы что: чавкает и урчит от радости. Я опять:
   -- Тубо! -- и дернул его назад.
   И вот тут он сразу как рявкнет на меня, голову повернул, зубами щелкнул -- как молнией ударил. И так по-лесному, по-звериному вышло у него, что меня на один миг жуть взяла. Я от взрослой собаки такого не слышал, -- вот оно что значит волк-то...
   "Ну, -- думаю, -- если он с малых лет так, то что же потом-то? Не подойти тогда уж, прямо съест. Нет, -- думаю, -- надо его страхом взять, пусть он привыкнет бояться моей руки".
   Я снова крикнул "тубо" и стукнул кулаком волчонка по голове.
   Он ударился челюстью о плошку и взвизгнул, совсем по-ребячьи. Но он не мог оторваться от молока, облизнулся и снова в плошку.
   Я крикнул не своим голосом:
   -- Тубо, дрянь этакая! -- и опять ударил кулаком.
   Волчонок отскочил от плошки и заковылял на тонких лапках вдоль стенки. Бежал и тряс от боли головой. С мордочки текло молоко, и он выл обиженно.
   Обежал по стенке всю комнату, и ноги сами понесли его к молоку.
   Хоть мне было стыдно, что я ударил так сильно такого маленького, но я все же решил настоять на своем.
   Как только волчонок начал есть, я снова крикнул "тубо". Он наспех огрызнулся и залакал скорее. Я стукнул его кулаком. Он завыл, бросился, и я не успел его схватить, как он уж отворил мордой дверь и стремглав побежал вон. Он побежал к матери, сунул ей в юбку мокрую морду и заскулил громким голосом на всю квартиру.
   Все сбежались, стали гладить волка, а меня ругали, что я мучаю такого маленького.
   Маме он всю юбку запачкал молоком и заслюнявил.
   Потом он целый день бегал за матерью, а меня так все заругали, что я пошел гулять.
   Я на всех дома обиделся. Я думал: "Им хорошо говорить: "Волченька, миленький да бедненький", а вот когда вырастет зверище-волчище с громадными зубами, тогда все в доме начнут кричать: "Гляди, что волчище наделал! Твой волк, девай его куда хочешь". Тогда все на меня будут валить. "Завел, -- скажут, -- зверя в доме, теперь и расхлебывай". И я решил, что уеду из дому, найму себе маленькую квартирку и буду там жить со своей собакой, с кошкой и с волком.
   Я так и сделал: нашел комнату с кухней, нанял и переехал с моими зверями на новую квартиру.
   Надо мной смеялись:
   -- Скажите, Дуров какой у нас завелся! Со зверями будет жить. А я думал: "Дуров не Дуров, а волк ручной у меня будет". Собачка у меня была рыженькая, маленькая. Она была потайного
   и ехидного характера. Звали ее Плишка. Плишка была чуть побольше волчонка. Волчонок, как ее увидал, побежал к ней, хотел поиграть, повозиться. А Плишка ощетинилась, оскалилась, как огрызнется:
   -- Р-раф!
   Волчонок испугался, обиделся и побежал искать мою мать, но я уже жил один. Он скулил, бегал по комнате, искал, в кухне и прибежал наконец ко мне. Я его приласкал, посадил рядом с собой на кровать и позвал Плишку. "Дай, -- думаю, -- я вас примирю". Я заставил Плишку лечь рядом с волчонком. Она, дрянь, все время подымала губу, показывала зубы и шепотом ворчала -- ей, видно, противно было лежать рядом с волчонком. А он пробовал ее нюхать, даже лизнул. Плишка дрожала от злости, но куснуть волчонка при мне не смела.
   "Ну, -- думаю, -- как же я их одних-то дома оставлю, как пойду на работу? Заест волчонка Плишка, закусает". И я решил взять утром Плишку с собой. Она была очень муштрованная, и утром на службе я повесил на вешалку пальто, а Плишке сказал, чтоб стерегла и не сходила с места. Когда мы с Плишкой вернулись домой, то волчонок так обрадовался Плишке, что бросился к ней со всех своих кривых ножек и с размаху сбил собаку и навалился на нее. Плишка пружиной вскочила, и я крикнуть не успел -- она цап волчонка за ухо. Но тут вышло не то: волчонок как рявкнет и так лязгнул зубами -- быстро, как молния, -- что Плишка кубарем в угол, прижалась и, рот раскрыв, рычала испуганным хрипом.
   Кошка Манефа важно вошла в двери посмотреть, что за скандал. Волчонок тряс больным ухом и бегал по комнате, на все натыкался крепким лбом. Манефа на всякий случай вскочила на табурет. Я боялся, что ей придет в голову сверху царапнуть волчонка. Нет. Манефа уселась поудобней и только следила глазами, как метался волчонок.
   Я принес с собой овсянки и костей для волка и отдал дворничихе Аннушке сварить.
   Когда она принесла горячий котелок, то сейчас же заметила волчонка :
   -- Что это собачка какая безобразная? -- И присела на корточки. -- Это какая же порода будет?
   Я не хотел, чтобы в доме знали, что есть волк, и думал, что бы такое соврать, как тут Аннушка пригляделась и говорит:
   -- Уж не волчонок ли? Да верно ведь волчонок. Ах бедный ты мой! Смотрю, уж гладит его. Я сказал:
   -- Аннушка, пожалуйста, никому не надо говорить. Я хочу вырастить, пусть ручной будет.
   -- Да мне зачем же рассказывать, -- говорит Аннушка, -- а только, знаете, говорится: сколь волка ни корми, а он все в лес глядит.
   И я договорился с Аннушкой, что она будет у меня прибирать и варить, а волку варить варево из овсянки с костями каждый день.
   Я дал всем зверям есть, каждому в своем углу, каждому из своей кормушки. Волчонок чавкал своей овсянкой, а Плишка свое быстро сожрала, оглянулась на меня. Я в зеркало следил за ней, а она этого не понимала и думала, что я сзади ничего не увижу. И вот я вижу в зеркале, как она по стене тихонько крадется к волку. Еще раз оглянулась на меня и втихомолку подворачивает на волка. Оскалилась всем ртом, глазищи злые и надвигается шаг за шагом.
   "Ну, -- думаю, -- залезь ты ему в кормушку, вытяну я тебя ремнем, будешь знать. Все вижу, голубушка".
   Но вышло иначе. Только Плишка сунула морду к кормушке, волк -- врык! -- и лязгнул зубами, да не мимо, а прямо Плишку за морду. Она отскочила с визгом, и тут с ней сделался прямо-таки припадок: она носилась по комнате, по кухне, кидалась в прихожую и так отчаянно выла, будто на ней вся шерсть огнем горит. Я ее звал, но она делала вид, что не слышит, и только поддавала визгу еще пронзительней. А волчонок чавкал в своей плошке. Я ему подлил туда молока, и он спешил, лакал, только дух успевал переводить. Я выгнал Плишку на двор и во дворе слышал, как она пробовала скандалить.
   Все соседи думали, что я нечаянно ошпарил собаку кипятком.
   А волка я каждый день учил "тубо". И теперь дело двинулось вперед: только я крикну "тубо", волчонок стремглав бежал прочь от кормушки.
 
Собаки скандалят

 
   Я каждый вечер ходил со зверями на прогулку. Плишка была приучена бежать рядом с правой ногой, а Манефа сидела у меня на плече. Улицы были около моей квартиры пустынные и, правду сказать, места воровские -- народу попадалось мало, и некому было пальцем показывать, что вот идет взрослый мужчина с кошкой на плече. И вот я решил теперь пойти гулять вчетвером -- взять с собой волка. Я купил ему ошейник, цепочку и пошел вечером по улице: волчонок ковылял с левой стороны, но его приходилось подергивать за цепочку, чтоб он шел рядом. Думал, нас никто не заметит. Но вышло не так: нас заметили и подняли скандал. Только не люди, а собаки.
   Первая попалась маленькая собачонка. Плишкина знакомая. Она разбежалась было к нам, но вдруг насторожилась, зафыркала и стала красться за волчонком, нюхать след. Потом бросилась в свои ворота и оттуда таким залилась тревожным лаем, что во всех дворах отозвались собаки. Я никогда и не думал, что столько собак на нашей улице. Собаки стали выскакивать из ворот, встревоженные, ощетинились и со злым испугом издали надвигались на волка. А он жался к моей ноге и вертел своей лобастой мордой. Я уж думал: не взять ли мне волчонка на руки да не повернуть ли домой, пока собаки не бросились на него? Из ворот уж стали высовываться люди, глядеть, что случилось. Плишка снизу заглядывала мне в лицо: что же, дескать, делать? Какой, значит, переполох из-за этого чучела мордатого! Но я уж не боялся: собаки ближе трех шагов не решались подойти к волчонку. Каждая провожала нас лаем до своего дома и пятилась задом в свои ворота.
   Успокоился и волк. Он уже не вертел головой, а только не отставал и бежал, плотно держась у моей ноги.
   -- Что, -- сказал я Плишке, -- наша взяла?
   Мы вышли на людные улицы, где собак не было, а когда возвращались, уже все ворота были на запоре и собак на улице не было.
   Но Волчик очень радовался, когда пришел домой. Он стал возиться, как щенок, повалил Плишку, валял ее по полу, а она терпела и не смела при мне огрызаться.
 
Вырастает

 
   А на другой день, когда я возвращался, я увидел на дворе Аннушку: она в лоханке стирала белье, а около нее, свернувшись клубочком, грелся на солнце волчонок.
   -- Я его на солнышко взяла, -- говорит Аннушка. -- Уж что в самом деле, и свету животное не видит.
   Я позвал:
   -- Волчик! Волчик!
   Он нехотя встал, расставил ноги, как поломанная кровать, и стал потягиваться, совсем как собака. Потом вильнул своим веревочным хвостиком и побежал ко мне. Я так обрадовался, что он идет на зов, что сейчас же без всякого "тубо" скормил ему сдобную булку. Я хотел уже взять его в комнату, тут Аннушка говорит:
   -- Как раз кончила, а вода осталась, давайте-ка я и его. А то дух от него уж очень волчий.
   Подхватила его под мышку и поставила в лохань. Она его мыла как хотела, и он стоял смешной, весь в белой пене. Он даже ни разу не зарычал на дворничиху, когда она его обдавала теплой водой начисто. С тех пор его мыли каждую неделю. Он был чистый, шерсть стала блестеть, и я не заметил, как уж хвост у волчонка из голой веревки стал пушистым, сам он стал сереть и обратился в хорошенькую веселую собачку.
 
Бой с Манефой

 
   И вот раз кормил я моих зверей, и Манефа, сидя на табурете, доедала рыбешку. Волчонок кончил свое и полез к кошке. Он стал лапками на табурет и потянулся мордой к рыбе. Я не успел крикнуть "тубо", как Манефа зашипела, хвост веником и -- раз! раз! -- надавала волку по морде. Он завизжал, присел и вдруг бросился настоящим зверем на кошку. Все это было в одну секунду: волк опрокинул табурет, но кошка подпрыгнула на всех четырех лапах и успела рвануть его когтями по носу, -- я боялся, чтоб не выцарапала глаза. Я крикнул "тубо" и бросился к волку. Но он уж сам бежал ко мне, а кошка наскакивала сзади и старалась процарапать сквозь шерсть. Я стал гладить и успокаивать волчонка. Глаза были целы, -- оказался порядочный шрам на носу. Шла кровь, и волчонок зализывал языком больное место. Плишка во время боя скрылась. Я с трудом вызвал ее из-под кровати. Там была лужа.
   Вечером волк лежал на подстилке. Манефа -- хвост трубой -- королевой разгуливала по комнате. Когда проходила мимо волка, он рычал, но она и головы не поворачивала, а спокойно терлась о мою ногу и мурлыкала на сытое брюхо.
 
"Особой породы"

 
   В доме уж все считали, что у меня две собаки. И когда спрашивали про Волчика, я говорил, что это овчарка, мне подарили, -- особой породы.
   Но вот раз ночью я проснулся от странного звука. Мне спросонья показалось сначала, что пьяный ревет за окном. Но потом разобрал я, в чем дело. Волк. Волк завыл...
   Я зажег свечку. Он сидел среди комнаты, подняв к потолку морду. Он не оглянулся на свет, а выводил ноту, и такую лесную звериную тоску выводил он голосом на весь дом, что делалось жутко.
   Вот тебе и "овчарка особой породы". Этак он весь дом перебудит, и уж тут не скроешь, что волк. Пойдут охи, ахи: "Волк во дворе". Все хозяйки заскандалят и выгонят меня завтра же вон из дому с моими кошками и овчарками. Наверху генеральша живет, злая и вздорная. "Помилуйте, -- скажет, -- живешь, как в лесу, всю ночь волки воют. Благодарю покорно". Это я все знал наверное, и надо было сейчас же прекратить этот вой.
   Я вскочил, присел к волку, стал гладить, но он глянул на меня и снова запрокинул голову.
   Я дернул его за ошейник и повалил на пол. Он как будто опомнился, встал, встряхнулся, зазвонил пряжками. Я побежал в кухню и достал толстую кость из супа. Волк улегся на подстилке и стал грызть. Грыз он своими белыми зубами большие воловьи кости, как сухари. Только хрустело. Я потушил свечу, стал было засыпать, -- как дернет мой волк ноту, крепче прежнего. Я быстро оделся и вытащил волка на двор. Я стал с ним играть, бегать по двору. И я заметил тут, ночью, что, не зная, я принял бы его за порядочного дворового пса. И вот никто не замечал: пес мой не лаял. Беда, если узнают, что он по ночам воет!
   Теперь мне ночью не стало покоя. Я по часу, бывало, сидел и уговаривал волка, я его занимал, совал ему кости, чтоб как-нибудь он забыл про вой. Я за ним ухаживал, как за больным, у которого бывают припадки. Недели через две он бросил выть. Но за это время мы с ним сдружились. Когда я возвращался домой, он ставил мне на плечи лапы, и я чувствовал, какие они крепкие у него -- как железные палки. Я с ним гулял днем, и все смотрели на большую собаку с особенной походкой. Когда он бежал, он так легко пружинил задними ногами; он умел смотреть назад, совсем свернув голову к хвосту, и бежать в то же время прямо вперед.
 
Узнали

 
   Он был совсем ручной, и знакомые, когда приходили, гладили его и трепали по спине, как простую собаку.
   И вот раз сижу я в парке на скамейке. Меж коленями у меня уселся на земле волк и дышит жарким духом, свесив длинный язык через зубы.
   Маленькие дети играли в песке, а няньки на скамейке лузгали семечки.
   Ребята стали подходить ко мне.
   -- Какая хорошая собака! Пушистая и язык красный. Не кусается?
   -- Нет, -- говорю. -- Она смирная.
   -- Можно немножко погладить?
   Я сказал волку "тубо". Он уж это хорошо знал, и дети, кто посмелее, стали осторожно гладить. Я гладил заодно с ними, чтоб волк знал, что и моя рука тут.
   Няньки подходили, спрашивали:
   -- Не укусит?
   Вдруг одна нянька подошла, глянет да как заохает:
   -- Ой, матушки, волк!
   Дети взвизгнули, прыгнули, как цыплята. Волк так перепугался, что волчком повернулся на месте, запрятал мне между колен свою морду и прижал уши.
   Когда все немного успокоились, я сказал:
   -- Сами волка напугали. Видите, какой он смирный.
   Но уж куда там! Няньки ребят за руку прочь тянут и оглядываться не велят. Только два мальчика, что без нянек были, подошли ко мне, стали на метр и говорят:
   -- Верно -- волк?
   -- Верно, -- говорю.
   -- Настоящий?
   -- Настоящий.
   -- А ну, -- говорят, -- забожись.
   -- Ей-богу, -- говорю, -- настоящий.
   -- Ага, -- говорят, -- то-то ты его себе к руке и привязал. Ну, дай еще погладить. Настоящего-то.
   Это было действительно так: я цепь от волка привязал ремнем к левой руке -- в случае дернется или бросится, уж от меня он не оторвется. Пусть я даже упаду с ног -- все равно не уйдет.
 
Прозевал

 
   Аннушка так приучила волка, что он за ворота один ни за что. Подойдет к калитке, глядит на улицу, носом воздух тянет, нюхает, рычит на проходящих собак, но за порог лапой не переступает. Может быть, сам он боялся один выскакивать.
   Вот я раз вернулся домой.
   Аннушка сидела во дворе, шила на солнышке под окном, а волк у ней в ногах клубком лежал -- серая большая животина.
   Я окликнул; волк вскочил ко мне. И тут я вспомнил, что не купил папирос. А разносчик стоял в десяти шагах от ворот с лотком. Я выскочил из ворот, волк -- за мной. Беру у разносчика сдачи и слышу -- сзади собачий лай, рявканье, склока. Оглянулся -- ай, беда! Сидит мой волк, прижался в угол ворот, а две большие собаки набросились, приперли его, наступают. Волк головой крутит, глазищи горят, и зубы лязгают, быстро, как выстрелы: хляст! хляст! Вправо, влево!
   Собаки напирают, ищут местечка, где б ухватить, и лай такой стоит, что моего крика не слышно. Я бросился к волку. Собаки, видно, поняли, что вот человек бежит им на помощь, и одна бросилась на волка.
   Мигнуть не успел, как волк рванул ее за загривок и швырнул на мостовую. Она покатилась и с визгом пустилась прочь. Другая прыгнула за меня.
   Волк ринулся, сбил меня с ног, но я успел ухватить его за ошейник, и он проволок меня шага два по мостовой. Лоточник с лотком скорей в сторону. А волк рвется, я на спине барахтаюсь, но ошейника не отпускаю.
   Тут выбежала из ворот Аннушка. Она забежала спереди и уткнула волчью морду к себе в колени.
   -- Пускайте, -- кричит, -- я уж взяла!
   Верно: Аннушка взяла волка за ошейник, и мы вдвоем увели его домой.
   Когда я потом вышел за ворота, то увидел кровь. Кровавая дорожка шла через площадь, куда побежала собака. Я вспомнил, что на наш скандал собралось смотреть много народу, а из окон высунулись жильцы. И кто-то кричал:
   -- Бешеная! Бешеная!
   Это кричала генеральша, что жила надо мной.
 
Беда

 
   Я два дня не выпускал волка во двор, только по вечерам водил его на цепочке гулять. На вторую ночь он завыл, и завыл нестерпимо: громко, как труба, и так отчаянно, так тоскливо, будто ревет над покойником. Мне в потолок постучали.
   Я выскочил с волком во двор. Я видел, как в окнах вспыхнул свет, как замелькала тень. Видно, барыня всполошилась.
   Наутро я слышал, как во дворе она кричала на дворника:
   -- Безобразие! Где это позволяют держать бешеных собак в доме? Воет волком по ночам. Всю ночь не спала. Сейчас же заявлю. Сейчас же!
   Аннушка принесла овсянку волку вся заплаканная.
   -- Что случилось? -- спрашиваю.
   -- Да уж чего хуже -- скандалит барыня. В полицию, говорит, заявлю! Так дворника этого, мужа моего, значит, вон из дому: укрывает бешеных собак, ни за чем, говорит, не смотрит. А он мне как родной.
   -- Кто это? -- говорю.
   -- Да Волчик-то! -- И присела к нему, гладит. -- Кушай, кушай, родименький. Сиротинка моя!
   Когда я шел со службы домой, меня на улице остановил полицейский пристав:
   -- Простите, это вы волка держите?
   Я смотрел на пристава и не знал, что сказать.
   -- Да ведь я давно знаю, -- говорит пристав. Ухмыляется и ус покручивает.--Там, видите, жалоба поступила. Генеральша Чистякова. Но знаете, вот что вам посоветую: подарите-ка мне вашего зверя, ей-богу. -- И пристав просительно улыбнулся. -- Ей-богу, подарите. У меня в имении овцы, а стерегут их овчарки. Вот этакие. -- И показал почти на метр от земли. -- Так вот от вашего волка хорошие детки будут -- злые, первый сорт. И он с собаками сдружится, на воле жить будет. А? Право же. А в городе вам одни скандалы с ним будут. Это уж я ручаюсь, что скандалы будут. -- И тут пристав нахмурился. -- Вот уж одна жалоба есть: имейте в виду. Так как же? По рукам, что ли?
   -- Нет, -- сказал я. -- Мне жалко дарить. Я как-нибудь устрою.
   -- Ну, продайте! -- крикнул пристав. -- Продайте, черт возьми! Сколько хотите?
   -- Нет, и не продам, -- сказал я и пошел скорее прочь.
   -- Так я украду! -- крикнул пристав мне вслед. -- Слышите: у-кра-ду!
   Я махнул рукой и пошел еще скорей.
   Дома я рассказал Аннушке, что говорил пристав.
   -- Берегите волка, -- сказал я.
   Аннушка ничего не ответила, только насупилась.
   На дворе я столкнулся с генеральшей Чистяковой. Она вдруг загородила мне дорогу. Глядит мне зло в глаза, и нижняя губа трясется. И вдруг как стукнет зонтиком об пол.
   -- Скоро ли мы избавимся от опасности?
   -- От какой? -- спрашиваю.
   -- От собаки, от бешеной! -- кричит генеральша.
   -- Вас, видно, мадам, покусала, только это не моя. И я пошел в ворота.
 
Из плена

 
   Прошло дней пять. Я был на службе. Мне сказали, что меня спрашивает какая-то женщина, и чтоб сейчас, немедленно. Я побежал. На лестнице стояла Аннушка.
   -- Ой, бегите, -- говорит, -- скорей бегите: волка нашего пристав в участок взял. Там в полиции сидит.
   Я схватил шапку. По дороге Аннушка мне сказала, что пристав приказал дворнику отвести волка в полицию и что дворник не посмел ослушаться: отвел и привязал во дворе в полиции.
   Когда я открыл калитку в полицейских воротах, то сразу увидел в конце двора гурьбу народа: городовые и пожарные густой кучей стояли, галдели, вскрикивали. Я быстро пошел через двор и, уж когда подходил, слышал, как кричали:
   -- Что, серый, попался?
   Я протолкался через людей. Волк на цепочке был привязан к кольцу. Он сидел на задних лапах, поджал хвост и огрызался на городовых. Волк первый заметил меня. Он дернулся, вскочил на задние лапы и натянул цепь. Все отпрянули назад. Я снял цепь с кольца и быстро намотал на руку.
   Кругом заголосили:
   -- Куда ты его? Что, он твой?
   -- А если ты хозяин, так возьми! -- крикнул я. Все расступились. Вдруг кто-то заорал:
   -- Калитку на запор, скорей!
   И один городовой побежал бегом к воротам.
   -- Стой! Волка спущу! -- закричал я на весь двор.
   Городовой отскочил и стал.
   А волк меня так тянул, что я едва вприпрыжку поспевал за ним. Мы добежали до калитки, я откинул дверь, волк прыгнул через порог и бросился вправо, домой. Сзади засвистели. Мы были уж за углом. Сейчас площадь, а через площадь и наш дом. Я слышал, что сзади топали ноги, свистели свистки. Но я не оглядывался и бежал. Вот сейчас площадь. Площадь пустая. А вон Аннушка стоит у ворот. Я бросил цепочку, и волк громадными прыжками стал устилать к дому. Аннушка присела на корточки, и я видел, как она поймала его за шею. Я перевел дух и оглянулся: двое городовых остановились. Один зло плюнул в землю и махнул рукой.
 
Совсем конец

 
   Я решил переехать в другой район, где этот пристав не начальник и где уж он ничего не значит. Я стал подыскивать новую квартиру. Я корил дворника за подлость:
   -- Зачем же было уводить волка у меня? За что же гадость мне такую делать?
   -- Да вы, -- говорит, -- в мое положение войдите: вам волк -- забава, а ведь если я его не приведу, когда велят, это выходит, что с места вон. Я ведь только метлой и могу орудовать. Выгонят -- куда пойду? Вы меня, что ли, кормить будете? Разве к вам в волки наняться?
   Я уж не знал, что говорить. Ладно, перееду.
   Я видал пристава через улицу. Он сделал хитрое лицо и лукаво погрозил мне пальцем. А я ему тоже.
   Я купил волку намордник. Он сначала срывал его лапами, но все-таки привык, и теперь в ошейнике, с намордником он был совсем как собака.
   Все свободное время я ходил с волком -- мы искали квартиру. Я уж совсем нашел, оставалось только переехать.
   И вот я раз вернулся домой со службы. В воротах Аннушка в слезах:
   -- Опять! Опять!
   -- Что, увели? -- И я дернулся, чтоб бежать в полицию, но Аннушка ухватила меня за рукав.
   -- Без дела пойдете. Увез, увез, окаянный, к себе! Сама видела, как на подводу поклали. Связали -- и на сено. А коней не удержать.
   Я все-таки побежал в участок. Пристава не было: он уехал к себе в имение.
   Я узнал: все было, как сказала Аннушка.

Яндекс.Метрика