Поиск

Чарская Лидия Алексеевна. Повести и рассказы

Лидия Алексеевна Чарская. "Записки институтки" - Глава VII. Суббота. В церкви. Письмо

Родительская категория: Детские рассказы Категория: Чарская Лидия Алексеевна. Повести и рассказы Опубликовано: 26 Сентябрь 2014
Просмотров: 4100

ГЛАВА VII


                             Суббота. В церкви.
                                  Письмо.

     Прошло  шесть  дней с тех пор, как стены института гостеприимно приняли
меня.   Наступила   суббота,  так  страстно  ожидаемая  всеми  институтками,
большими  и  маленькими.  С  утра субботы уже пахло предстоявшим праздничным
днем.  Субботний  обед  был  из  ряда  вон  плох,  что  нимало  не  огорчало
институток:  в воображении мелькали завтрашние пирожные, карамели, пастилки,
которые   приносились   "в  прием"  добрыми  родными.  Надежда  на  приятное
"немецкое"   дежурство  в  воскресенье  тоже  немало  способствовала  общему
оживлению.  М-lle  Арно,  Пугач,  как  ее  называли  институтки, была дружно
презираема  ими; за то милая, добрая Булочка, или Кис-Кис, - фрейлейн Генинг
- возбуждала общую симпатию своим ласковым отношением к нам.
     В  половине шестого нас отвели наверх в дортуар и приказали переодеться
перед всенощной в чистые передники.
     За   последние   шесть  дней  я  не  жила,  а  точно  неслась  куда-то,
подгоняемая  все  новыми и новыми впечатлениями. Моя дружба с Ниной делалась
все  теснее  и неразрывнее с каждым днем. Странная и чудная девочка была эта
маленькая  княжна!  Она  ни разу не приласкала меня, ни разу даже не назвала
Людой,  но  в ее милых глазках, обращенных ко мне, я видела такую заботливую
ласку,   такую   теплую  привязанность,  что  моя  жизнь  в  чужих,  мрачных
институтских стенах становилась как бы сноснее.
     В  тот  день  мы  решили  после  "спуска  газа", то есть после того как
погасят  огонь,  поболтать  о  "доме". Нина плохо себя чувствовала последние
два  дня;  ненастная  петербургская  осень  отразилась  на хрупком организме
южанки.  Миндалевидные  черные  глазки  Нины  лихорадочно загорались и тухли
поминутно,  синие  жилки  бились  под прозрачно-матовой кожей нежного виска.
Сердитый  Пугач  не раз заботливо предлагал княжне "отдохнуть" день-другой в
лазарете.
     - Ни  за что! - говорила она мне своим милым гортанным голоском. - Пока
ты не привыкнешь, Галочка, я тебя не оставлю.
     Мне   хотелось   в  эти  минуты  броситься  на  шею  моей  добровольной
покровительнице, но Нина не терпела "лизанья", и я сдерживалась.
     Суббота  улыбалась  нам обеим. Мы еще за три дня решили посвятить время
после церкви на писание писем домой.
     Ровно  в  шесть часов особенный, тихий и звучный продолжительный звонок
заставил  нас  быстро  выстроиться  в  пары  и  по нашей "парадной" лестнице
подняться в четвертый этаж.
     На  церковной  площадке  весь  класс  остановился  и, как один человек,
ровно  и  дружно  опустился  на  колени.  Потом, под предводительством m-lle
Арно,  все  чинно  по  парам  вошли  в  церковь  и  встали впереди, у самого
клироса, с левой стороны. За нами было место следующего, шестого класса.
     Небольшая,  но  красивая и богатая институтская церковь сияла золоченым
иконостасом,  большими  образами  в  золотых  ризах, украшенных каменьями, с
пеленами,  вышитыми  воспитанницами.  Оба клироса пока еще пустовали. Певчие
воспитанницы  приходили последними. Я рассматривала и сравнивала эту богатую
по  убранству  церковь с нашим бедным, незатейливым деревенским храмом, куда
каждый  праздник  мы  ездили  с  мамой...  Воспоминания  разом  нахлынули на
меня...
     Вот  славный  весенний  полдень...  В  нашей  церкви  служба  по случаю
праздника  Св.  Троицы. На коврике с правой стороны, подле стула, склонилась
милая  головка  мамы... Она, в своем сереньком простом оческовом "параде", с
большим  букетом  белой сирени в руках, казалась мне такой нарядной, молодой
и  красивой.  Рядом  Вася,  в новой красной канаусовой рубашечке и бархатных
штанишках  навыпуск, с нетерпением ожидал причастия... Я, Люда, в скромном и
изящном  белом  платьице маминой работы, с тщательно расчесанными кудрями...
Невдалеке  Гапка,  обильно  напомаженная  коровьим  маслом,  в ярком розовом
ситце...  Сзади нас старушка няня, кряхтя и вздыхая, отбивает поклоны... А в
открытые  окна  просятся  развесистые  яблони, словно невесты, разукрашенные
белыми цветами... Тонкий и острый аромат черемухи наполняет церковь...
     Наш  деревенский  старичок  священник - мой духовник и законоучитель, -
еле   внятно  произносивший  шамкающим  ртом  молитвы,  и  несложный  причт,
состоящий   из   сторожа,   дьячка  и  двух  семинаристов  в  летнее  время,
племянников  отца  Василия,  тянущих  в  нос,  - все это резко отличалось от
пышной обстановки институтского храма.
     Здесь,  в  институте, не то... Пожилой, невысокий священник с кротким и
болезненным  лицом  -  кумир целого института за чисто отеческое отношение к
девочкам  -  служит  особенно  выразительно  и  торжественно. Сочные молодые
голоса "старших" звучат красиво и стройно под высокими сводами церкви.
     Но  странное  дело...  Там,  в  убогой  деревенской церкви, забившись в
темный  уголок,  я  молилась горячо, забывая весь окружающий мир... Здесь, в
красивом  институтском  храме, молитва стыла, как говорится, на губах, и вся
я  замирала  от этих дивных, как казалось мне тогда, голосов, этой величавой
торжественной службы...
     Около  меня  все та же неизменная Нина, подняв на ближайший образ Спаса
свои черные глазки, горячо молилась...
     Я  невольно  поддалась ее примеру, и вдруг меня самое внезапно охватило
то   давно   мне   знакомое  религиозное  чувство,  от  которого  глаза  мои
наполнились слезами, а сердце билось усиленным темпом.
     Я  очнулась,  когда  соседка  слева,  Надя  Федорова, толкнула меня под
локоть.
     Мы  с  Ниной  поднялись  с  колен  и  посмотрели друг на друга сияющими
сквозь радостные слезы глазами.
     - О  чем  ты молилась, Галочка? - спросила она меня, осветленное личико
ее улыбалось.
     - Я,  право, не знаю, как-то вдруг меня захватило и понесло, - смущенно
ответила я.
     - Да и меня тоже...
     И  мы  тут же неожиданно крепко поцеловались. Это был первый поцелуй со
времени нашего знакомства...
     Придя в класс, усталые девочки расположились на своих скамейках.
     Я   вынула   бумагу  и  конверт  из  "тируара"  и  стала  писать  маме.
Торопливые,   неровные  строки  говорили  о  моей  новой  жизни,  институте,
подругах,  о  Нине. Потом маленькое сердечко Люды не вытерпело, и я вылилась
в  этом  письме  на  дальнюю  родину  вся  без изъятия, такая, как я была, -
порывистая,  горячая  и  податливая  на  ласку...  Я осыпала мою маму самыми
нежными  названиями,  на  которые  так щедра наша чудная Украина: "серденько
мое",  "ясочка",  "гарная  мамуся"  писала  я  и обливала мое письмо слезами
умиления.  Испещрив  четыре  страницы  неровным  детским почерком, я раньше,
нежели  запечатать  письмо,  понесла  его, как это требовалось институтскими
уставами,  m-lle  Арно,  торжественно  восседавшей на кафедре. Пока классная
дама  пробегала  вооруженными  пенсне  глазами мои самим сердцем диктованные
строки,  я  замирала от ожидания - увидеть ее прослезившеюся и растроганною,
но  каково  же  было мое изумление, когда "синявка", окончив письмо, бросила
его небрежным движением на середину кафедры со словами:
     - И  вы  думаете,  что  вашей  maman  доставит  удовольствие читать эти
безграмотные   каракули?   Я   подчеркну   вам   синим   карандашом  ошибки,
постарайтесь  их  запомнить. И потом, что за нелепые названия даете вы вашей
маме?..  Непочтительно  и неделикатно. Душа моя, вы напишете другое письмо и
принесете мне.
     Это   была   первая  глубокая  обида,  нанесенная  детскому  сердечному
порыву...  Я  еле  сдержалась  от  подступивших  к  горлу рыданий и пошла на
место.
     Нина, слышавшая все происшедшее, вся изменилась в лице.
     - Злюка!  -  коротко и резко бросила она почти вслух, указывая взглядом
на m-lle Арно.
     Я  замерла  от  страха  за  свою подругу. Но та, нисколько не смущаясь,
продолжала:
     - Ты  не  горюй, Галочка, напиши другое письмо и отдай ей... - и совсем
тихо  добавила: - А это мы все-таки пошлем завтра... К Ирочке придут родные,
и  они  опустят  письмо.  Я  всегда так делала. Не говори только нашим, а то
Крошка наябедничает Пугачу.
     Я  повеселела  и,  приписав,  по  совету  княжны,  на  прежнем письме о
случившемся  только  что  эпизоде,  написала  новое, почтительное и холодное
только, которое было благосклонно принято m-lle Арно.

Яндекс.Метрика