Чарская Лидия Алексеевна. Повести и рассказы
ГЛАВА IV
В дортуаре
Большая длинная комната с четырьмя рядами кроватей - дортуар -
освещалась двумя газовыми рожками. К ней примыкала умывальня с медным
желобом, над которым помещалась целая дюжина кранов.
- Княжна Джаваха, новенькая ляжет подле вас. Соседняя кровать ведь
свободна? - спросила классная дама.
- Да, m-lle, Федорова больна и переведена в лазарет.
Очевидно, судьба мне благоприятствовала, давая возможность быть
неразлучной с Ниной.
Не теряя ни минуты, Нина показала мне, как стлать кровать на ночь,
разложила в ночном столике все мои вещи и, вынув из своего шкапчика
кофточку и чепчик, стала расчесывать свои длинные шелковистые косы.
Я невольно залюбовалась ей.
- Какие у тебя великолепные волосы, Ниночка! - не утерпела я.
- У нас на Кавказе почти у всех такие, и у мамы были такие, и у
покойной тети тоже, - с какой-то гордостью и тихой скорбью проговорила
княжна. - А это кто? - быстро прибавила она, вынимая из моего чемоданчика
портрет моего отца.
- Это мой папа, он умер, - грустно отвечала я.
- Ах да, я слышала, что твой папа был убит на войне с турками. Maman
уже месяц тому назад рассказывала нам, что у нас будет подруга - дочь
героя. Ах, как это хорошо! Мой папа тоже военный... и тоже очень, очень
храбрый; он - в Дагестане... а мама умерла давно... Она была такая ласковая
и печальная... Знаешь, Галочка, моя мама была простая джигитка; папа взял
ее прямо из аула и женился на ней. Мама часто плакала, тоскуя по семье, и
потом умерла. Я помню ее, какая она была красивая! Мы очень богаты!.. На
Кавказе нас все-все знают... Папа уже давно начальник - командир полка. У
нас на Кавказе большое имение. Там я жила с бабушкой. Бабушка у меня очень
строгая... Она бранила меня за все, за все... Галочка, - спросила она вдруг
другим тоном, - ты никогда не скакала верхом? Нет? А вот меня папа
выучил... Папа очень любит меня, но теперь ему некогда заниматься мной, у
него много дел. Ах, Галочка, как хорошо было ехать горными ущельями на моем
Шалом... Дух замирает... Или скакать по долине рядом с папой... Я очень
хорошо езжу верхом. А глупые девочки-институтки смеялись надо мной, когда я
им рассказывала про все это.
Нина воодушевилась... В ней сказывалась южанка. Глазки ее горели как
звезды.
Я невольно преклонялась перед этой смелой девочкой, я - боявшаяся
сесть на Гнедка.
- Пора спать, дети, - прервал наш разговор возглас классной дамы,
вошедшей из соседней с дортуаром комнаты.
М-lle Арно собственноручно уменьшила свет в обоих рожках, и дортуар
погрузился в полумрак.
Девочки с чепчиками на головах, делавших их чрезвычайно смешными, уже
лежали в своих постелях.
Нина стояла на молитве перед образком, висевшим на малиновой ленточке
в изголовье кроватки, и молилась.
Я попробовала последовать ее примеру и не могла. Мама, Вася, няня -
все они, мои дорогие, стояли как живые передо мной. Ясно слышались мне
прощальные напутствия моей мамули, звонкий, ребяческий голосок Васи,
просивший: "Не уезжай, Люда", - и мне стало так тяжело и больно в этом
чужом мне, мрачном дортуаре, между чужими для меня девочками, что я
зарылась в подушку головой и беззвучно зарыдала.
Я плакала долго, искренно, тихо повторяя милые имена, называя их
самыми нежными названиями. Я не слышала, как m-lle Арно, окончив свой
обход, ушла к себе в комнату, и очнулась только тогда, когда почувствовала,
что кто-то дергает мое одеяло.
- Ты опять плачешь? - тихим шепотом произнесла княжна, усевшись у моих
ног.
Я ничего не ответила и еще судорожнее зарыдала.
- Не плачь же, не плачь... Давай поболтаем лучше. Ты свесься вот так,
в "переулок" (переулком назывались пространства между постелями).
Я подавила слезы и последовала ее примеру.
В таинственном полумраке дортуара долго за полночь слышался наш шепот.
Она расспрашивала меня о доме, о маме, Васе. Я ей рассказывала о том, какой
был неурожай на овес, какой у нас славный в селе священник, о том, как
глупая Гапка боится русалок, о любимой собаке Милке, о том, как Гнедко
болел зимой и как его лечил кучер Андрей, и о многом-многом другом. Она
слушала меня с любопытством. Все это было так ново для маленькой княжны,
знавшей только свои горные теснины Кавказа да зеленые долины Грузии. Потом
она стала рассказывать сама, увлекаясь воспоминаниями... С особенным
увлечением она рассказывала про своего отца. О, она горячо любила своего
отца и ненавидела бабушку, отдавшую ее в институт... Ей было здесь очень
тоскливо порою...
- Скорее бы прошли эти скучные дни... - шептала Нина. - Весной за мной
приедет папа и увезет меня на Кавказ... Целое лето я буду отдыхать, ездить
верхом, гулять по горам... - восторженно говорила она, и я видела, как
разгорались в темноте ее черные глазки, казавшиеся огромными на
матово-бледном лице.
Мы уснули поздно-поздно, каждая уносясь мечтами на свою далекую
родину...
Не знаю, что грезилось княжне, но мой сон был полон светлых видений.
Мне снился хутор в жаркий, ясный, июльский день... Наливные яблоки на
тенистых деревьях нашего сада, Милка, изнывающая от летнего зноя у своей
будки... а на крылечке за большими корзинами черной смородины,
предназначенной для варенья, - моя милая, кроткая мама. Тут же и няня,
расчесывающая по десять раз в день кудрявую головенку Васи. "Но где же я,
Люда?" - мелькнуло у меня в мыслях. Неужели эта высокая стриженая девочка в
зеленом камлотовом платьице и белом переднике - это я, Люда, маленькая
панночка с Влассовского хутора? Да, это - я, тут же со мной бледная княжна
Джаваха... А кругом нас цветы, много-много колокольчиков, резеды, левкоя...
Колокольчики звенят на весь сад... и звон их пронзительно звучит в
накаленном воздухе...
- Вставай же, соня, пора, - раздался над моим ухом веселый окрик
знакомого голоса.
Я открыла глаза.
Звонок, будивший институток, заливался неистовым звоном. Туманное,
мглистое утро смотрело в окна...
В дортуаре царило большое оживление.
Девочки, перегоняя друг друга, в тех же смешных чепчиках и кофточках,
бежали в умывальню. Все разговаривали, смеялись, рассказывали про свои сны,
иные повторяли наизусть заданные уроки. Шум стоял такой, что ничего нельзя
было разобрать.
Институтский день вступал в свои права.