Чарская Лидия Алексеевна. Повести и рассказы
ГЛАВА XIV
14 ноября
Тезоименитство Государыни Императрицы - 14 ноября - праздновалось у
нас в институте с особенной пышностью. После обедни и молебна за старшими
приезжали кареты от Императорского двора и везли их в театр, а вечером для
всех - старших и младших - был бал.
С утра мы поднялись в самом праздничном настроении. На табуретах подле
постелей лежали чистые, в несколько складочек праздничные передники,
носившие название "батистовых", такие же пелеринки с широкими, жирно
накрахмаленными бантами и сквозные, тоже батистовые рукавчики, или "манжи".
За утренним чаем в этот день никто не дотронулся до казенных булок,
предвкушая более интересные блюда. Старшие явились в столовую тоненькие,
стянутые в рюмочку, с взбитыми спереди волосами и пышными прическами.
Ирочка Трахтенберг воздвигла на голове какую-то необычайную шишку,
пронзенную красивою золотою пикой, только что входившую в моду. Но, к
несчастью, Ирочка попалась на глаза Елениной, и великолепная шишка с пикой
в минуту заменилась скромной прической в виде свернутого жгута.
- Mesdames, у кого я увижу подобные прически - пошлю перечесываться, -
сердилась инспектриса.
Богослужение в этот день было особенно торжественно. Кроме
институтского начальства были налицо почетные опекуны и попечители. После
длинного молебна и зычного троекратного возглашения диаконом "многолетия"
всему царствующему дому, мы, разрумяненные душной атмосферой церкви,
потянулись прикладываться к кресту. Проходя мимо Maman и многочисленных
попечителей, мы отвешивали им поясные поклоны (реверансов в церкви не
полагалось) и выходили на паперть.
- Ну что, привыкаешь? - раздался над моей почтительно склоненной
головой знакомый голос начальницы.
- Oui, Maman, - смущенно прошептала я.
Княгиня-начальница стояла передо мной величественная, красивая, точно
картина, в своем синем шелковом платье с массою орденов на груди и
бриллиантовым шифром. Она трепала меня по щеке и ласково улыбалась.
- C'est la fille de Wlassovsky, heros de Plevna (дочь Влассовского,
героя Плевны), - пояснила она толстому, увешанному орденами, с красной
лентой через плечо господину.
- А-а, - протянул тот и тоже потрепал меня по щечке.
Потом я узнала, что это был министр народного просвещения.
За завтраком нам дали вместо кофе по кружке шоколаду с очень вкусными
ванильными сухариками. Барышни наскоро позавтракали и, не обращая внимания
на начальство, заглянувшее в столовую, побежали приготовляться к выезду в
театр.
- Счастливицы, - кричали мы им вслед, - возьмите нас с собою.
Праздничный день тянулся бесконечно... Мы сновали по залу и коридорам,
бегали вниз и вверх, раза четыре попадались на глаза злющей Елениной и
никак не могли дождаться обеда. Более деловитые играли в куклы или
"картинки" - своеобразную институтскую игру, состоящую в том, чтобы
подбросить картинку, заменяющую институтку, кверху; если картинка упадет
лицевой стороной - это считалось хорошим ответом урока, а обратного
стороной - ошибка. За ответы ставились баллы в особую тетрадку и затем
подводились итоги. Игра эта была любимою у маленьких институток.
Серьезная Додо извлекла из своего стола толстую книгу с изображением
индейцев на обложке и погрузилась в чтение.
К обеду вернулись старшие. С шумом и хохотом пришли они в столовую. Их
щеки горели от удовольствия, вынесенного ими из театра. Они не дотронулись
даже до обеда, хотя обед с кулебякой и кондитерским пирожным, с тетерькою
на второе был самый праздничный.
В пять часов нас повели в дортуар, чтобы мы успели выспаться до
предстоящего в этот вечер обычного бала, на котором нам, "седьмушкам", было
позволено оставаться до 12 часов.
На лестнице нас обогнала Ирочка Трахтенберг с неизменной Михайловой
под руку. Она с улыбкой сунула в руки смущенной Нины полученную в театре
коробку конфект с вензелем Государыни на крышке.
- Merci, - могла только пролепетать сконфуженная Нина и ужасно
покраснела.
Спать легли весьма немногие из нас, остальные же, большая половина
класса, разместились на кроватях небольшими группами.
Кира Дергунова, "второгодница", то есть оставшаяся на второй год в
классе и, следовательно, видевшая все эти приготовления в прошлом году,
рассказывала окружившим ее институткам с большим увлечением:
- И вот, mesdam'очки, библиотека будет украшена елками, и там будет
гостиная для начальства, а в четвертом классе будет устроен буфет, но чай
будут пить только кавалеры. Кроме того, для старших будут конфекты...
фрукты...
- А для нас? - не утерпела Маня Иванова, начинавшая глотать слюнки от
предстоящего пиршества.
- А нам не дадут... - отрезала Кира. - Нет, то есть дадут, - поспешила
она поправиться, - только по яблоку и апельсину да по тюречку конфект...
- А-а, - разочарованно протянула Маня.
- Тебе скучно? - спросила меня Нина, видя, что я лежу с открытыми
глазами.
- Да, домой тянет, - созналась я.
- Ну, Люда, потерпим, ведь теперь ноябрь уже в середине, до праздников
рукой подать, а второе полугодие так быстро промелькнет, что и не
увидишь... Там экзамены, Пасха... и лето...
- Ах, лето! - с восторженным вздохом вырвалось у меня.
- И вот, mesdam'очки, войдет Maman, оркестр заиграет марш... - тем же
тягучим, неприятным голосом повествовала Дергунова.
В 7 часов началось необычайное оживление; "седьмушки" бежали под кран
мыть шею, лицо и чистить ногти и зубы. Это проделывалось с особенным
старанием, хотя "седьмушкам" не приходилось танцевать - танцевали старшие,
а нам разрешалось только смотреть.
В 8 часов к нам вошла фрейлейн, дежурившая в этот день. На ней, поверх
василькового форменного платья, была надета кружевная пелеринка, а букольки
на лбу были завиты тщательнее прежнего.
- Какая вы красавица, нарядная! - кричали мы, прыгая вокруг нее.
И действительно, ее добродушное, с жилочками на щеках личико, с
сиявшей на нем доброй улыбкой, казалось очень милым.
- Ну-ну, Dummheiten (глупости)! - отмахнулась она и повела нас вниз,
где выстроились уже шпалерами по коридору остальные классы.
Внизу было усиленное освещение, пахло каким-то сильным, в нос
ударяющим курением.
В половине девятого в конце коридора показалась Maman, в целом
обществе опекунов и попечителей, при лентах, орденах и звездах.
- Nous avons l'honneur de vous saluer (имеем честь вас
приветствовать)! - дружно приседая классами, восклицали хором институтки.
За начальством прошли кавалеры: ученики лучших учебных заведений
столицы, приезжавшие к нам по "наряду". Исключение составляли братья и
кузены старших, которые попадали на наши балы по особому приглашению
начальницы или какой-нибудь классной дамы.
Под звуки марша мы все вошли в зал и прошлись полонезом,
предводительствуемые нашим танцмейстером Троцким, высоким, стройным и
грациозным стариком, с тщательно расчесанными бакенбардами. Maman шла
впереди, сияя улыбкой, в обществе инспектора - маленького, толстенького
человечка в ленте и звезде.
Наконец начальство подошло к небольшому кругу мягкой мебели, подобно
оазису уютно расположенному в почти пустой зале, и заняло место среди
попечителей и гостей.
Проходя мимо начальства, мы останавливались парами и отвешивали
низкий, почтительный реверанс и потом уже занимали предназначенные нам
места.
Полонез сменился нежными, замирающими звуками ласкающего вальса.
Кавалеры торопливо натягивали перчатки и спешили пригласить "дам" - из
числа старших институток. Минута - и десятки пар грациозно закружились в
вальсе. Вон белокурая Ирочка несется, тонкая и стройная, согнув немного
талию, с длинным, угреватым лицеистом, а вон Михайлова кружится как волчок
с каким-то розовым белобрысым пажом.
По окончании условных двух туров (больше двух с одним и тем же
кавалером делать не позволялось) институтки приседали, опустив глазки, с
тихим, еле уловимым "Merci, monsieur". Отводить на место под руку строго
воспрещалось, а еще строже - разговаривать с кавалером, чему плохо, однако,
подчинялись старшие.
Я с Ниной и еще несколькими "седьмушками" уселись под портретом
императора Павла, основателя нашего института, и смотрели на танцы, как
вдруг передо мной как из-под земли вырос длинный и худой как палка лицеист.
- Mademoiselle, - произнес он шепелявя, - puis-je vous engager pour un
tour de valse (могу я вас пригласить на тур вальса)?
Я обомлела и крепко стиснула руку Нины, как бы ища защиты.
- Merci, monsieur, - вся краснея от смущения пролепетала я, - je ne
danse pas (я не танцую), - и, встав, отвесила ему почтительный поклон.
Но было уже поздно. Длинный лицеист не понял меня и, быстро обняв мою
талию, понесся со мною в вихре вальса.
Лицеист кружился ужасно скоро. Мои ноги не касались пола, и я в
воздухе выделывала с изумительной точностью все те па, которым учил нас
Троцкий на своих танцклассах.
К счастью моему, музыка прекратилась, и длинный лицеист почти
бесчувственную усадил меня на место, с изысканной любезностью прошепелявив:
"Merci, mademoiselle".
- Счастливица! Счастливица! Танцевала с большим кавалером, - со всех
сторон слышала я завистливые восклицания.
Зал стали проветривать, и весь институт разбежался по коридорам и
классам, превращенным в гостиные.
- Пойдем пить! Хочешь? - шепнула Нина, и мы побежали к двум красиво
задрапированным бочонкам, один с морсом, другой с оршадом, из которых с
невозмутимым хладнокровием институтский вахтер Самойлыч черпал стаканом
живительную влагу.
Несмотря на упрощенный способ нашего водочерпия, несмотря на большой
палец вахтера, перевязанный тряпкой, пропитанной клюквенным морсом, я жадно
выпила поданный мне стакан.
- Ай-ай, пойдем скорее, сюда идет опять этот длинный лицеист! -
невольно вскрикнула я, увидя опять знакомого уже мне лицеиста, и потащила
Нину в сторону.
- Постой, погоди, вон пришел батюшка!
Действительно, в коридоре, окруженный младшими классами, сверкая
золотым наперсным крестом на новой лиловой рясе, нам улыбался отец Филимон,
пришедший полюбоваться весельем своих "деточек".
Мы с Ниной бросились к нему.
- Что, веселишься, чужестраночка? - ласково улыбнулся и кивнул он
своей любимице Нине.
Между тем из зала раздавались звуки контрданса.
- Mesdam'очки, идите гостинцы получать! - кричала Маня Иванова,
запихивая в рот целую треть апельсина, данного ей по дороге инспектором.
Мы получили по тюречку кондитерских конфект, по яблоку и апельсину.
- Что же, пойдем в зал? - спросила меня Нина.
- Ай, нет! Ни за что! - в ужасе произнесла я, невольно вспоминая
лицеиста.
А между тем там царило веселье, насколько можно было назвать весельем
это благонравное кружение по зале под перекрестным огнем взглядов
бдительного начальства.
Мы стояли в дверях и смотрели, как ловкий, оживленный Троцкий составил
маленькую кадриль исключительно из младших институток и подходящих их
возрасту кадет и дирижировал ими. В большой кадрили тоже царило оживление,
но не такое, как у младших. "Седьмушки" путали фигуры, бегали, хохотали,
суетились - словом, веселились от души. К ним присоединились и некоторые из
учителей, желавшие повеселить девочек.
В 12 часов нас, "седьмушек", повели спать, накормив предварительно
бульоном с пирожками.
Издали доносились до нас глухим гулом звуки оркестра и выкрики
дирижера.
Я скоро уснула, решив написать маме все подробно об институтском бале.
Мне снилась большая зала, кружащиеся в неистовом вальсе пары и длинный
лицеист, шепелявивший мне в ухо: "Puis-je vous engager, mademoiselle?"