Поиск

Чарская Лидия Алексеевна. Повести и рассказы

Лидия Алексеевна Чарская. "Княжна Джаваха" - Глава VIII Из-за вороны друзья на всю жизнь

Родительская категория: Детские рассказы Категория: Чарская Лидия Алексеевна. Повести и рассказы Опубликовано: 26 Сентябрь 2014
Просмотров: 4204
                                 Глава VIII


                      Из-за вороны друзья на всю жизнь

     Потянулись  ужасные  дни...  Назло  Люде я подружилась с Бельской. Наши
шалости   превосходили  все  прежние.  Бельская  была  хитра  на  выдумки  и
изворотлива,  как кошка. Мы бегали, беснуясь, по всему институту, кричали до
хрипоты  в  часы рекреации, не боясь начальства, гуляли на половине старших.
Растрепанные,   хохочущие,   крикливые,   мы   обращали   на  себя  всеобщее
внимание...  Классные  дамы  удивлялись резкой перемене в моем характере, но
не  бранили  меня  и  не  взыскивали.  Я  была общей любимицей, да к тому же
многое приписывалось моим нервам и острым проявлениям тоски по родине.
     - Что  с  вами, Нина, - удивлялась Ирочка, глядя, как я, вся красная от
беготни,  неслась  к  ним  на  половину, вопреки запрещению синявок*. - Я не
узнаю вас больше!
     ______________
     *  "Синявками" воспитанницы института называли классных дам, потому что
они носили синее форменное платье. (Примеч. сост.)

     - Я  веселюсь,  фея  Ирэн,  -  смеялась  я,  -  разве  бедным маленьким
седьмушкам запрещено веселиться?
     Если  б  она  знала,  как  я была далека от истины! На глазах класса, в
присутствии  ненавистной Крошки, ее оруженосца Мани и еще недавно мне милой,
а  теперь  чужой  и далекой Люды, я была настоящим сорвиголовою. Зато, когда
дортуар  погружался  в  сон  и  все  утихало  под сводами института, я долго
лежала  с  открытыми  глазами  и перебирала в мыслях всю мою коротенькую, но
богатую  событиями жизнь... И я зарывалась в подушки головою, чтобы никто не
слышал задавленных стонов тоски и горя.
     - Папа!  -  часто  шептала я среди ночного безмолвия. - Милый, хороший,
дорогой  папа,  возьми  меня отсюда... Увези меня отсюда! я теперь одна, еще
больше  одна, чем была раньше. Была Люда - нет Люды. И снова темно, мрачно и
холодно в институтских стенах...
     А  Люда  спала  сном  праведницы  тут же рядом со мною, но, безусловно,
чужая  для  меня  и  близкая  Ивановой  и  Крошке, которых я презирала всеми
силами души...
     Наутро  я  встала  с  новым  запасом  шалостей  в  голове и с гордостью
проходила мимо ненавистной "тройки", дружески обняв Бельскую.
     Первый  снег  в этом году выпал в начале ноября... Я точно обезумела...
Всю  большую  перемену  мы  взапуски гонялись с Бельской по последней аллее,
куда младшим было строго запрещено ходить.
     В  один на редкость выпавший полуосенний, полузимний морозный денек, во
время  прогулки,  мы  были  привлечены  жалобным  карканьем  большой  черной
вороны.
     Ворона  была  противная,  злющая, но ей перебили крыло и лапку, и этого
было достаточно, чтобы разжалобить сердца сердобольных девочек.
     - Джаваха!  -  крикнула  Бельская,  -  давай поймаем ворону, накормим и
вылечим ее.
     Сказано  -  сделано.  Не привыкшая останавливаться перед раз задуманным
решением,  я  храбро  полезла  в рыхлый снег и протянула руку за вороной. Но
глупая  птица не понимала, казалось, моих добрых намерений. Прихрамывая, она
заковыляла от нас по всей аллее, точно мы были ее злейшие враги.
     - Держи,  Белка,  забеги  слева,  - отдавала я краткие приказания моему
адъютанту, как Крошка прозвала в насмешку мою новую подругу.
     - Берегись, Нина, синявка идет.
     - Э,  пустое!  -  лихо  крикнула  я.  К общему удовольствию собравшихся
вокруг  нас  зрительниц,  ворона  была поймана и закутана в казенную шаль. С
величайшими предосторожностями мы понесли ее в класс.
     - Кого  хороните?  -  насмешливо  крикнули  нам  наши  всегдашние враги
шестушки при виде оригинального шествия.
     - Закрой  ее,  закрой,  -  шептала  Бельская,  - а то они насплетничают
инспектрисе...
     До  класса  нашу  новую  protege  мы донесли благополучно, усадили или,
вернее,  втиснули ее в корзину и, увязав веревками поверх оберточной бумаги,
поставили в угол за географическую карту.
     Следующий   класс   был   батюшки.   Уже   в  начале  урока  по  партам
путешествовала  записочка  с  вопросом; как назвать ворону? Внизу уже стояла
целая  шеренга имен вроде: Душки, Cadeau, Orpheline, Смолянки и Amie, когда,
осененная  внезапной  мыслью,  я  подмахнула  под  выше  написанными именами
"Крошка" и, торжествуя, перебросила записку Краснушке.
     Едва  последняя  успела  развернуть бумажку, как из-за угла послышалось
отчаянное  и  продолжительное карканье... Мы замерли от страха... М-lle Арно
бросилась  в угол, но не успела заглянуть туда, как ворона внезапно вылетела
из-за  карты  и  стала носиться с отчаянным карканьем по всему классу. Вышло
что-то невообразимо скверное.
     Арно  гонялась  за  вороной,  мы за Арно, невероятно шумя и толкаясь, а
батюшка,  потеряв  нить  рассказа  о  трогательных страданиях благочестивого
Иова, смотрел с печальной улыбкой на всю эту суматоху.
     Неожиданный   звонок  дал  новое  направление  событию.  Пугач,  грозно
потрясая   седыми   буклями,   бросилась   к  инспектрисе  -  докладывать  о
преступлении.  Лишь  только смущенный не меньше нас батюшка вышел из класса,
поднялся спор, шум, крики...
     Решили следующее:
     1) Меня не выдавать ни под каким видом.
     2)  Ворону,  унесенную  классной  девушкой  Феней, продолжать кормить и
воспитывать в саду.
     3) Просить прощения у батюшки за нарушение порядка в его классе.
     Едва  девочки  успели обсудить и одобрить предложенные Бельской пункты,
как  в  класс  вошла  инспектриса.  Очень  высокая,  очень  сердитая и очень
болезненная,  она  не умела ни прощать, ни миловать. Это была как бы старшая
сестра нашего Пугача, но еще более строптивая и желчная.
     На  ее  строгий  вопрос,  кто  принес  птицу,  -  мы  отвечали  дружным
молчанием.
     Новый вопрос - новое молчание. Пугач стояла тут же и злорадно шипела:
     - Очень хорошо... прекрасно... бесподобно...
     Ничего  не добившись, инспектриса ушла, бросив нам на прощание зловещее
и  многозначительное:  "eh bien, nous verrons"*. Это зловещее "nous verrons"
не  предвещало  ничего  хорошего, и хмурые, понуренные пошли мы завтракать в
столовую.
     ______________
     * "Ну, что ж, посмотрим" (фр.).

     - Что-то будет? Что-то будет? - в тоске шептали более робкие из нас.
     - Крошка  насплетничает,  вот  что  будет! - сердито крикнула я и вдруг
чуть  не  вскрикнула  от  изумления.  В столовую вошла Люда... но не прежняя
тихонькая,  робкая  Люда,  а  красная,  как пион, с разгоревшимися глазами и
гордо-вызывающе  поднятой  головой. Но что показалось мне удивительнее всего
-  Люда  была без передника. Она не прошла на свое место за столом, а встала
на середине столовой, как наказанная.
     - Что   такое  с  Власовской?  Чем  она  провинилась?  -  заволновались
институтки, и наши, и чужеклассницы.
     - Надо  Крошку  спросить  или Иванову - ведь они подруги, - без всякого
заднего умысла произнесла Валя Лер, обращаясь ко мне.
     - Ну, и спрашивай, мне что за дело, - вспыхнула я.
     А  Люда все стояла на своем посту, нимало не стесняясь, на глазах всего
института.
     Одну  минуту  мне показалось, что ее черные глазки встретились с моими,
но только на одну минуту, и тотчас же я отвела свои...
     "Что  с  нею, - мучительно стонало внутри меня, - за что она может быть
наказана - эта маленькая, безобидная кроткая девочка?"
     Вдруг в столовой произошло легкое смятение.
     - М-lle  Арно!  -  крикнули  с соседнего стола сидевшей за нашим столом
классной даме, - Власовской дурно...
     Ей  в  самом  деле было дурно. Она побелела, как платок, и пошатнулась.
Не подоспей m-lle Арно, Люда, кажется, не выдержала бы и упала.
     Пугач  подхватила  ее  и,  придерживая своими длинными, цепкими руками,
повлекла в лазарет.
     Кругом  кричали,  спорили,  шептались,  но  я  ничего не слышала... Моя
голова  горела  от  навязчивой  мысли,  бросавшей меня то в жар, то в холод:
"Что с Людой, что с моей бедной, маленькой Галочкой?"
     Я  совершенно  забыла  в  эту  минуту, что она уже давно отказала мне в
своей  дружбе,  предпочтя  мне  ненавистную  Крошку,  но  сердце  мое ныло и
сжималось от неизвестности и еще какого-то тяжелого предчувствия.
     И не напрасно... потому что это предчувствие сбылось...
     Едва  мы поднялись в класс, как вошла Пугач и, торжественно усевшись на
кафедре,  начала  речь  о  том,  как  нехорошо  нарушать общее спокойствие и
подводить под наказание подруг.
     - Вот  Власовская  не  хотела сознаться, что принесла ворону в класс, -
разглагольствовала  синявка,  -  а пришлось, однако, открыть истину, совесть
заговорила: она пошла к инспектрисе и созналась... она...
     - Что?! - вырвалось у меня, и я в три прыжка очутилась у кафедры.
     - Cher  enfant*,  -  и  Арно  неодобрительно  покачала головою. - Soyer
prudente**... У вас слишком резкие манеры...
     ______________
     * Дорогое дитя (фр.).
     ** Будьте благоразумной (фр.).

     О!  это  было уже свыше моих сил!.. Она могла рассуждать еще о манерах,
когда  сердце  мое  рвалось  на  части  от горя и жалости к моей ненаглядной
голубке Люде, таким великодушием отплатившей мне за мой поступок с нею.
     Так  вот  она  какова, эта милая, тихая девочка! И я смела еще смеяться
над нею... презирать это маленькое золотое сердечко!
     - Что  с  вами,  cher  enfant?  - видя, как я поминутно меняюсь в лице,
спросила синявка, - или вы тоже нездоровы?
     - О,  нет...  -  с  невольной  злобой  на  саму  себя  сказала  я.  - Я
здорова...  Больна  только бедная Люда... Я, к сожалению, здорова... да, да,
к  сожалению,  -  подчеркнула  я  с  невольным отчаянием в голосе. - Я злая,
скверная,   гадкая,  потому  что  это  я  принесла  в  класс  ворону,  а  не
Власовская. Да, да... я одна... одна во всем виновата.
     Я  смутно  помню,  что  говорила  классная  дама  и  инспектриса, опять
пожаловавшая  в  класс  по  новому  приглашению  Пугача, но отлично помню ту
безумную  радость,  дошедшую  до  восторга,  когда,  по  приказанию ее, Арно
стерла с красной доски мою фамилию и потребовала, чтобы я сняла передник.
     С  тою  же  радостью  стояла  я, наказанная, за обедом на месте Люды, и
сердце мое прыгало и замирало в груди.
     "Это  искупление,  -  твердило  оно,  - это искупление, Нина, подчинись
ему!"
     И  как  охотно,  как  радостно  прислушивалась  я  к  моему  маленькому
восторженному сердцу!
     - Белка,  давай  мне  скорей твой перочинный ножик, - огорошила я моего
адъютанта, лишь только мы поднялись в класс. - Давай!
     И   прежде  чем  она  могла  понять  в  чем  дело,  я  схватила  лезвие
перочинного  ножика так быстро и сильно двумя пальцами, что глубоко порезала
их.
     - Ай, кровь, кровь! - запищала Бельская, не любившая подобных ужасов.
     - Да,  кровь,  -  засмеялась я, - кровь, глупенькая... Это я нарочно...
Она поможет мне пройти к Люде в лазарет... понимаешь?
     Но  Белка  стояла передо мной с открытым ртом, хлопала глазами и ничего
не  понимала.  И  только  когда  продребезжал  лазаретный  звонок, сзывавший
больных  на  перевязку,  и  я  заявила,  что бегу забинтовать руку, Бельская
неожиданно бросилась ко мне на шею, заорав восторженно на весь класс:
     - Нинка Джаваха... ты - героиня!..
     Осторожно  крадучись,  я  проскользнула  из  перевязочной  в лазаретную
столовую,  а  оттуда  -  в  общую  палату, где, по моим расчетам, находилась
Люда.
     Я не ошиблась.
     Она  спала,  забавно  свернувшись  калачиком  на  одной  из кроватей. Я
осторожно  на  цыпочках подошла к ней. На ее милом личике были следы слез...
Слипшиеся  ресницы  бросали легкую тень на полные щечки... Алые губы шептали
что-то быстро и непонятно-тихо...
     Острая,  мучительная  жалость и беззаветная любовь наполнили мое сердце
при виде так незаслуженно обиженной мною подруги.
     Я быстро наклонилась к ней.
     - Люда... Людочка... сердце мое... радость!
     Она открыла сонные глазки... и взглянула на меня, ничего не понимая.
     - Это я, Людочка... - робко произнесла я.
     - Нина! - вырвалось из ее груди. - Ты пришла...
     Мы  упали в объятия друг друга... Плача и смеясь, перебивая одна другую
и  снова  смеясь и плача, мы болтали без умолку, торопясь высказать все, что
нас  угнетало,  мучило,  томило.  Теперь  только поняли мы обе, что не можем
жить друг без друга...
     Люда  выросла  в моих глазах... стала достойной удивления... Я не могла
ей не высказать этого.
     - Ну,  вот  еще!  -  засмеялась  она,  -  тебе  все  это  кажется... ты
преувеличиваешь, потому что очень меня любишь.
     Да,  я  любила  ее,  ужасно  любила...  Моя  маленькая,  одинокая  душа
томилась  в  ожидании  друга, настоящего, искреннего... И он явился ко мне -
не  мечтательной, смеющейся лунной феей, а доброй сестрой и верным товарищем
на  долгие институтские годы... Мы крепко прижались друг к другу, счастливые
нашей дружбой и примирением...
     Вечерние  сумерки  сгущались,  делая  лазаретную палату как-то уютнее и
милее...  Отдаленные  голоса пришедших на перевязку девочек едва долетали до
нас...  Я  и  Люда  сидели тихо, молча... Все было пересказано, переговорено
между  нами...  но  наше  молчаливое  счастье  было  так  велико, что тихое,
глубокое молчание выражало его лучше всяких слов, пустых и ненужных...

Яндекс.Метрика